Худеющий - Кинг Стивен

Он повел Линду на прогулку. Все дома на Лантерн-драйв были построены с большим вкусом и стояли вдали от дороги. Стоимость этих домов начиналась примерно с семидесяти пяти тысяч долларов, а в конце улицы, ближе к частному клубу, доходила до двухсот тысяч (там имелись крытые бассейны и домашние сауны).

Линда надела свои старые полосатые шорты, теперь разошедшиеся по шву… и Халлек заметил, что ноги дочки сделались такими длинными и по-жеребячьи худыми, что из-под шорт снизу выглядывали желтые хлопчатобумажные трусики. Его сердце кольнуло от жалости, смешанной с ужасом. Дочка росла. Она наверняка и сама понимала, что полосатые шорты давно ей малы и вдобавок заношены, но Билли догадывался, почему она их надела: для нее они были связующей ниточкой с безмятежным, счастливым детством, тем самым детством, в котором любимые папочки не предстают перед судом (пусть даже исход заседания известен заранее, поскольку главным судьей выступает твой старый приятель по гольфу Кэри Россингтон, однажды спьяну облапавший твою жену), а ребята из школы не подходят к тебе на большой перемене, чтобы поинтересоваться, сколько дырок в штрафном талоне заработал твой папа, прикончив старушку.

Ты понимаешь, что это был несчастный случай, да, Линда?

Она кивает, не глядя на него. Да, папа.

Она выскочила на дорогу между двумя припаркованными машинами и не смотрела по сторонам. Я уже не успевал затормозить. Просто не успевал.

Пап, я не хочу больше об этом слышать.

Я знаю, да. Я сам не хочу об этом говорить. Но ты все равно слышишь. В школе.

Она с ужасом глядит на него. Папа! Ты же не…

Ходил к тебе в школу? Да. Я ходил. Вчера, но ближе к половине четвертого. Там уже не было никого из детей. Во всяком случае, я их не видел. Никто не узнает.

Она успокаивается. Немножко.

Я слышал, тебя донимали другие дети. Мне очень жаль.

Все не так уж и страшно, говорит она, взяв его за руку. Но ее лицо – свежая россыпь воспаленных прыщей на лбу – говорит совершенно другое. Эти прыщи сразу дают понять, что ее донимали изрядно. Тему отцов, заключенных под стражу, не поднимает даже Джуди Блум [1] (хотя, возможно, когда-нибудь поднимет).

Еще я слышал, что ты отлично справлялась, говорит Билли Халлек. Не обращала особенного внимания. Потому что если обидчики видят, что им удается тебя задеть…

Да, я знаю, хмуро отвечает она.

Мисс Ниринг сказала, что очень тобой гордится, говорит он. Это маленькая ложь. Мисс Ниринг такого не говорила, но она хорошо отзывалась о Линде, а это для Халлека значит не меньше, чем для его дочери. И ложь делает свое дело. Глаза у Линды сверкают, и впервые за время прогулки она смотрит прямо на Халлека.

Она так сказала?

Да, подтверждает он. Ложь дается легко и звучит убедительно. Почему бы и нет? В последнее время он только и делал, что врал.

Она стискивает его руку и благодарно улыбается.

Скоро они от тебя отстанут, Лин. Найдут себе другую жертву. Кто-то из девочек забеременеет, или у кого-то из учителей случится нервный срыв, или кого-нибудь из парней привлекут за торговлю травой или коксом. И тогда тебя снимут с крючка. Понимаешь?

Внезапно она обнимает его, крепко-крепко. Он решает, что она взрослеет не так уж быстро и что не всякая ложь идет во вред. Я люблю тебя, папа, говорит Линда.

Я тоже тебя люблю, Лин.

Он сжимает ее в объятиях, и вдруг у него в голове словно включается мощный стереоусилитель, и он снова слышит двойной удар, первый – когда передний бампер его «девяносто восьмого» сбил старуху цыганку в ярко-красном платке на всклокоченных волосах, и второй – когда большие передние колеса переехали ее тело.

Хайди кричит.

Ее рука падает с его колен.

Он еще крепче обнимает дочь и весь покрывается гусиной кожей.

– Сделать еще омлет? – спросила Хайди, прерывая его воспоминания.

– Нет. Нет, спасибо. – Он виновато взглянул на пустую тарелку. Как бы худо ни шли дела, он никогда не терял ни сна, ни аппетита.

– Ты уверен, что у тебя…

– Все в порядке? – Он улыбнулся. – У меня все я порядке, у тебя все в порядке, у Линды тоже. Как говорят в мыльных операх, кошмар закончился – будем жить дальше.

– Прекрасная мысль. – На этот раз она улыбнулась настоящей улыбкой. Ей вдруг снова стало меньше тридцати, и она вся сияла. – Ты точно не хочешь доесть бекон? Осталось всего два кусочка.

– Нет, – сказал он, памятуя о том, как брюки давят ему на талию (Какая талия, ты о чем? – высказался крошечный и совсем не смешной Дон Риклс у него в голове. В последний раз у тебя была талия году этак в семьдесят восьмом, хоккейная ты шайба) и как ему пришлось втянуть живот, чтобы застегнуть ремень. Потом он вспомнил про весы и сказал: – Хотя один все-таки съем. Я сбросил три фунта.

Хайди уже подошла к плите, несмотря на его первое «нет». Она действительно хорошо меня знает, подумал он, иногда это прямо угнетает. Теперь она обернулась к нему.

– Ты все-таки думаешь об этой истории.

– Да нет же, – раздраженно сказал он. – Человеку уже нельзя спокойно сбросить три фунта? Ты сама говоришь, тебе хочется, чтобы я…

отощал

– …был не таким тучным.

Ну вот, теперь из-за Хайди он снова вспомнил о старом цыгане. Черт! Об изъеденном гнилью носе цыгана, о прикосновении шершавого пальца, скользнувшего по его щеке прежде, чем Билли успел среагировать и отшатнуться, как отшатываются от паука или клубка насекомых, копошащихся под трухлявым бревном.

Она поставила перед ним бекон и поцеловала в висок.

– Извини. Худей на здоровье. Но если вдруг не получится, помни, что говорил мистер Роджерс…

– Ты мне нравишься таким, какой есть, – закончили они хором.

Билли взял отложенную «Уолл-стрит джорнэл», но все было как-то уныло. Он поднялся из-за стола, вышел на улицу, подобрал с цветочной клумбы «Нью-Йорк таймс». Мальчишка, разносивший газеты, вечно швырял их на клумбу, постоянно ошибался и никак не мог запомнить фамилию Билли. Халлек не раз задавался вопросом, бывает ли болезнь Альцгеймера у двенадцатилетних детей.

Он вернулся в кухню, развернул газету на спортивной странице и принялся за бекон. Он как раз изучал турнирную таблицу по боксу, когда Хайди поставила перед ним тарелку со второй половиной булки, золотистой от подтаявшего масла.

Халлек сам не заметил, как съел ее всю.

Глава 2: 245

Судебный процесс по делу о возмещении ущерба, тянувшийся больше трех лет – и грозивший затянуться еще года на три, если не на четыре, – завершился внезапно и самым что ни на есть наилучшим образом во время полуденного перерыва, когда ответчик неожиданно согласился выплатить сумму, ошеломившую всех. Халлек не растерялся и предложил ответчику, производителю краски из Скенектади, подписать заявление о намерениях прямо здесь, в кабинете судьи. Изумленный адвокат ответчика в ужасе наблюдал, как его клиент, президент компании по производству красок «Счастливый случай», ставит подпись на всех шести копиях заявления, а судебный нотариус тут же их заверяет, добродушно сверкая лысиной. Билли сидел затаив дыхание, боялся пошевелиться и чувствовал себя так, словно выиграл в Нью-йоркскую лотерею. Еще до обеда все было улажено.

Билли пригласил своего клиента в «О’Ланни», заказал ему большой стакан «Чивас», себе взял мартини, а затем позвонил домой Хайди.

– Мохонк, – сказал он, как только она взяла трубку. Это был небольшой, но очень славный курортный городок к северу от Нью-Йорка, где они с Хайди давным-давно провели свой медовый месяц – подарок от ее родителей. Они оба влюбились в это местечко и потом еще дважды там отдыхали.