Полное собрание историй о привидениях - Джеймс Монтегю Родс

Ныне альбом находится в Кембридже, в коллекции Вентворта. Картину Деннистон сфотографировал и потом сжег в тот день, когда покидал Комменж после первого приезда.

Похищенные сердца

Насколько мне известно, это произошло в сентябре 1811 года. В тот день к воротам Осуорби-холла, что находится в самом сердце Линкольншира, подкатила почтовая карета, и, едва она остановилась, из нее выпрыгнул маленький мальчик – ее единственный пассажир. За те недолгие минуты, пока вновь прибывший, позвонив в дверь, ждал ответа, он с жадным любопытством озирался по сторонам, рассматривая высокий квадратный особняк из красного кирпича, возведенный во времена королевы Анны, портик с каменными колоннами, в безупречном классическом стиле, пристроенный в 1790 году, многочисленные окна, высокие и узкие, с толстыми белыми рамами. Фасад дома был увенчан фронтоном с круглым окошком, а слева и справа от главного здания тянулись флигели, которые соединялись с ним изящными застекленными галереями, опиравшимися на колонны. Над каждым из флигелей, где, судя по всему, располагались конюшни и хозяйственные помещения, красовался узорчатый купол с золоченым флюгером.

Озарявший здание вечерний свет играл в оконных стеклах множеством огоньков. Перед домом на некотором удалении простирался унылый парк, поросший дубами и окаймленный елями, чьи вершины четко вырисовывались на фоне неба. Часы на церковной колокольне, которая почти целиком, кроме сверкавшего на солнце позолоченного флюгера, утопала среди деревьев на окраине парка, пробили шесть, их мягкий звон доносился до слуха, чуть приглушенный ветром. И мальчику, ожидавшему на крыльце, когда откроется дверь, вся эта картина внушила блаженное настроение, пусть и с толикой меланхолии, столь характерной для вечерней поры в начале осени.

Почтовая карета привезла его из Уорикшира, где шестью месяцами ранее он остался круглым сиротой. И вот теперь по великодушному предложению мистера Эбни, пожилого джентльмена, который приходился ему родственником, мальчик прибыл в Осуорби-холл. Предложение это выглядело неожиданным, ибо все, кто хоть сколько-то знал мистера Эбни, считали его суровым анахоретом и полагали, что появление маленького мальчика может основательно пошатнуть размеренный уклад его жизни. На деле же никто толком понятия не имел о том, что представляет собой мистер Эбни и чем он занимается. Некий профессор, преподававший в Кембридже греческую словесность, как-то раз обронил, что никто не разбирается в позднеязыческих религиозных верованиях лучше, чем владелец Осуорби-холла. Разумеется, в его библиотеке имелись все когда-либо опубликованные книги о мистериях, сборники орфической поэзии, сочинения о ритуалах Митры и труды неоплатоников. Холл особняка, выложенный мраморными плитами, украшало великолепное изваяние Митры, убивающего быка, – мистер Эбни выписал его из Леванта за весьма внушительную сумму. Владелец поместил описание этой скульптуры в «Джентльменс мэгэзин», а кроме того, напечатал в «Критикал мьюзеум» серию блестящих статей о суевериях, бытовавших в Восточной Римской империи. Иначе говоря, он слыл человеком, всецело погруженным в книги, – и посему его соседи были немало удивлены тем, что он вообще знает о существовании своего родственника Стивена Эллиота, не говоря уж о предложении приютить сироту под собственным кровом.

Однако, чего бы ни ожидали соседи, высокий, худощавый, аскетичный мистер Эбни, похоже, и впрямь намеревался оказать юному родичу самый радушный прием. Едва перед Стивеном распахнулась парадная дверь, хозяин дома выпорхнул из своего кабинета, ликующе потирая руки.

– Как ты, мой мальчик?.. Как поживаешь? Сколько тебе лет? – произнес он. – Я хотел спросить, не слишком ли ты устал с дороги, чтобы поужинать?

– Благодарю вас, сэр, – ответил мастер Эллиот, – я чувствую себя отлично.

– Вот и славно, – обрадовался мистер Эбни. – Так сколько тебе лет, мой дорогой?

Со стороны могло показаться немного странным, что он дважды задал этот вопрос в первые минуты их знакомства.

– В ближайший день рождения мне исполнится двенадцать, – отозвался Стивен.

– И когда же у тебя день рождения, мой дорогой? Одиннадцатого сентября, не так ли? Это хорошо… очень хорошо. Стало быть, почти через год? Я люблю… ха-ха-ха… люблю заносить такие сведения в свою записную книжку. А точно двенадцать? Ты уверен?

– Совершенно уверен, сэр.

– Прекрасно, прекрасно! Паркс, проводите его к миссис Банч – пусть выпьет чаю… поужинает… все что угодно.

– Да, сэр, – степенно ответил мистер Паркс и отвел Стивена в нижние комнаты.

Миссис Банч оказалась самой доброжелательной и приветливой натурой из всех, с кем Стивен успел познакомиться в Осуорби. В ее обществе он сразу почувствовал себя как дома, и за какие-нибудь четверть часа они сделались закадычными друзьями, каковыми оставались и впредь. Миссис Банч родилась в здешних краях лет этак за пятьдесят пять до приезда Стивена и последние два десятилетия жила в усадьбе. Неудивительно, что если кто и знал все углы и закоулки в доме и его окрестностях, так это миссис Банч, – и она была ничуть не против поделиться этим знанием.

А в особняке и прилегавшем к нему парке, несомненно, имелось немало такого, о чем любопытный и не лишенный авантюрной жилки Стивен жаждал проведать. «Кто построил сооружение, похожее на храм, в конце лавровой аллеи?», «Кто тот старик, чей портрет висит на стене над лестницей? Ну тот, что сидит за столом, положив руку на череп?» – на эти и множество других подобных вопросов мальчик находил ответы в неисчерпаемой кладовой познаний миссис Банч. Были, впрочем, и другие загадки, объяснение которых его не вполне удовлетворяло.

В один из ноябрьских вечеров Стивен сидел у огня в комнате экономки и размышлял обо всем, что видел вокруг.

– А мистер Эбни – добрый человек? Он попадет в рай? – спросил он вдруг с характерной для детей уверенностью, что взрослые способны разрешить вопросы, которые, как принято считать, находятся в компетенции иного – высшего – суда.

– Добрый?! Благослави тебя Господи, дитя! – воскликнула миссис Банч. – Да я не встречала души добрее! Разве я не сказывала тебе о мальчике, которого хозяин подобрал чуть ли не посреди улицы семь лет тому назад? И о маленькой девочке, появившейся здесь через два года после того, как я сюда пришла?

– Нет. Расскажите мне о них, миссис Банч, – прямо сейчас!

– Хорошо, – согласилась экономка. – О девочке, боюсь, я смогу припомнить не очень много. Знаю лишь, что однажды хозяин, вернувшись с прогулки, привел ее с собой и приказал миссис Эллис – тогдашней домоправительнице – всячески позаботиться о бедняжке. У той ведь не было за душой ни гроша, ни пожиток – она сама мне это сказала. Она прожила с нами, должно быть, недели три, а потом – уже не знаю, текла в ее жилах бродяжья цыганская кровь или нет, – однажды поутру встала пораньше, когда никто из нас еще глаз не продрал, и исчезла без следа, только ее и видали. Хозяин не на шутку разволновался и велел пройтись бреднем по всем местным прудам; но я думаю, она сбежала с цыганами – они в ту ночь битый час распевали песни вокруг дома, а Паркс заявил, что слышал, как они весь вечер кличут кого-то в парке. Господи Боже! А девочка была такая странная, молчаливая, но я успела сильно к ней привязаться – настолько домашней она оказалась… на удивление.

– А что с тем мальчиком? – спросил Стивен.

– Ах, с тем бедолажкой! – Миссис Банч вздохнула. – Он был из заморских краев и звал себя Джеванни. Забрел к нам зимой, поигрывая на своей нищенской лире, а хозяин тотчас возьми да и подбери его, и давай расспрашивать, кто он и откуда, и сколько ему лет, и как тут очутился, и где его родня – и все так по-доброму, как и описать нельзя. Только с ним приключилась та же оказия. Этих чужеземцев вокруг много шныряет, и вот в одно прекрасное утро он пропал – так же, как прежде пропала та девочка. Мы целый год гадали, почему он сбежал и что с ним сталось; он ведь даже лиру свою не взял – так и лежит на полке.