Проклятие Озерной Ведьмы - Джонс Стивен

– Вон там, – говорит Пол, потому что он – единственный, кто не смотрит на лошадь.

Это передок «Бронко» под густым налетом листьев, веток – всего, что падало сверху, наросший слой почвы образовал что-то вроде колыбели вокруг обломков, надежнее укрыв их. И Хетти видит, что именно сюда и закатилась разбитая машина, к тому же недавно, судя по тому, что снежная корочка усыпана сосновым иголками, попадавшим на нее при попытке вытащить обломки из их плена.

Пол замирает, ждет, когда Хетти снимет Йена с сиденья, чтобы можно было поставить мотоцикл на откидную подножку. В том, как он это делает, есть что-то от пятидесятых, как будто он вот-вот закатает обшлага джинсов и зачешет назад волосы а-ля Элвис Пресли.

Нет, Хетти не уедет из Пруфрока, она это знает. И теперь она догадывается, что всегда это знала, черт его задери, этот Пруфрок.

Но дом – это место, где твое сердце, разве не так?

А ее сердце сейчас паркует мотоцикл. Она сажает на него своего младшего брата, просит подождать здесь, не слезать с него, несмотря ни на что, договорились?

Йен отвечает ей коротким детским кивком, кивком под названием «рад угодить».

– Обещаешь? – спрашивает Хетти; он кивает быстрее, он в восторге уже от того, что его взяли в это восхитительное ночное путешествие.

– Глазам своим не верю… – говорит Пол, убедившись, что «Бронко» в конце концов нашелся.

– Они все еще там? – спрашивает Хетти, обходя обломки с включенной камерой, но сомневаясь, что ей хочется увидеть настоящих мертвецов.

Пол включил фонарик своего телефона и навел луч света на обломок красного катафота, каким-то образом вонзившегося в ствол дерева. Он осторожно делает шаг вперед, и Хетти видит, что пассажирская сторона «Бронко» не просто смята – она раздавлена.

– Черт, – ставит диагноз Пол.

Хетти, вынужденная согласиться, медленно кивает.

– Вероятно, она так и простояла капотом вверх четыре года, – снисходительным голосом замечает Пол, глядя на обломки. – Деревья, которые ее держали, в конечном счете замерзли настолько, что треснули и…

– И обломки скатились вниз, – заканчивает Хетти. А потом: – Но они все еще?..

Пол направляет луч фонарика внутрь кабины, и, как и в «Челюстях», свет выхватывает из тьмы истлевшую голову.

Хетти и Пол отскакивают, держась друг за друга.

Камера падает на заснеженную траву, срабатывают некоторые кнопки управления, часть миниатюрных считывающих головок приходит в неистовое движение. Когда из-под машины не появляется никаких зомби с намерением выесть у них мозги, Пол разражается смущенным нервным смехом. Хетти знает, что ей бы тоже следовало рассмеяться, потому что это настолько глупо, что даже смешно, вот только…

Видала она эти фильмы.

Это вполне мог быть кот в кладовке, но можно было увидеть и пускающего слюну членоголового инопланетного жука, выскакивающего с заднего сиденья.

– Что? – спрашивает Пол, он поднял руку, растопырил пальцы.

Своим телефоном он освещает все.

Кровь.

Он поворачивается на заднице, роняет телефон, ему приходится поднять его со снега и… и…

Это Уэйнбо.

– Нет, – говорит Хетти или только слышит, как говорит, даже не осознавая, что уже отошла от этого.

Уэйнбо распорот. Его кровь кажется такой красной, такой фальшивой.

Хетти отползает назад. Ее руки и движения неуклюжи, она не кричит – она знает, что не стоит вешать себе на спину эту мишень.

Тем более что она, возможно, и без того уже стала мишенью.

– Пол, Пол, Пол, – произносит она, все еще пытаясь отползти прочь, хотя это «прочь» оказывается к отсутствующей двери «Бронко».

Ей на плечо падает сгнившая рука скелета, а остатки машины проседают, издавая неожиданный звук, похожий на хлопок, и чуть не сминая ее.

Она откидывается в сторону, ее ноги уже бегут, даже не думая о том, готово ли к бегу ее тело.

– Пол, Пол! Нам нужно!..

Через шаг-другой она останавливается, потому что: Пол?

Хетти отчаянно вертится на месте, вглядываясь в каждый квадрант. Вот только все сразу увидеть нельзя. К чему-то ты непременно должна стоять спиной.

Она вращается, вращается, спотыкается, она готова заплакать, чувствует, как плач поднимается к ее горлу, набирает силу в ее груди, в ее душе.

– По-о-о-о-ол! – кричит она во весь голос, и кому теперь дело до мишени на спине.

Она качает головой, нет – она больше не хочет снимать документалки, она прекращает их снимать, она выкинет то, что уже отсняла, а для выпускного проекта придумает что-нибудь новое, нормальное.

Лес не отвечает.

Она обхватывает себя руками, все еще посматривает направо, налево, оглядывается назад.

– Пол? – произносит она тише.

Она падает на колени, качает головой: нет, пожалуйста, нет, и быстро ползет вперед, к видеокамере, ее мигающий красный огонек свидетельствует, что запись продолжается.

Хетти хватает камеру, она готова использовать ее как молоток, швырнуть ею в любого, кто подойдет к ней, и случайно нажимает «воспроизведение» и тут же бросает ее, потому что уверена, что кто-то подходит к ней со спины.

На маленьком экране ее видеокамеры, лежащей в снегу и на желтой траве, воспроизводятся отснятые кадры.

Камера шествует по кладбищу в сторону… пристани.

Камера снимает общий план сбоку и издалека, но она делает это, чтобы возникло впечатление, будто она шпионит, будто снимает что-то запрещенное.

Хотя на самом деле она знает шерифа.

Это он помог запустить бензопилу под музыку «Слипнот» – это был его выбор.

Для того ее и построили: теперь на экране в конце пристани шериф Томпкинс запускает бензопилу, ее голубой дымок улетает в ночное небо так, что сам Дэвид Линч вздохнул бы с удовлетворением, отчего даже Мартин Скорсезе смахнул бы со щеки скупую слезу.

Шериф Томпкинс один-два раза нажимает на рычажок газа, потом опускается на колено, словно собирается пропилить доски новой пристани, и вот Хетти стоит над его плечом – соучастник его подлой и громкой работы.

Но он не вонзает острые и быстрые зубы пилы в доски пристани. Он распиливает пополам каноэ, округлый конец направляющей шины с движущейся пильной цепью вспенивает озерную воду, светлые тягучие волокна корпуса скручиваются и бесятся в воде.

Это должно означать, что дни пруфрокского слэшера сочтены.

Пила со стрекотом прорезает зеленое стекловолокно, и каноэ наконец распадается на две части, и обе следуют курсом «Титаника» в темные глубины, а потом еще один панорамный кадр: шериф Томпкинс вздымает бензопилу к небесам и грозит ею богам.

Как и написала в сценарии Хетти.

Но сейчас в видоискателе ее камеры все идет не по сценарию. Или же этот сценарий был написан задолго до ее рождения. Хетти стоит на коленях, она снова крутится на месте, украдкой переводит взгляд камеру, словно чтобы снова взять ее в руки, но тут пугливый заяц ее органов восприятия говорит ей, что она… не одна.

Она прижимает ладонь ко рту, задерживает дыхание, заглушает то, что могло выйти криком.

Медленно, чтобы не привлекать к себе внимания, она поворачивается и, увидев то, что находится за пределами кадра, падает, потом перекатывается на бок, то есть прямо на камеру.

После этого целая буря эмоций, она ударяется лицом об объектив, снег налипает на ее кожу. Кровь из ее носа и рта такая яркая на белом снегу, и эта кровь либо вытекает из нее, либо пытается укрепить ее, и она все еще тянется вперед, словно камера достаточно тяжела, и если ей удастся ухватить ее, то она станет оружием, ее спасителем, который выведет ее отсюда, кем бы он ни был.

Но ей удается только чуточку оттолкнуть камеру от себя.

Ее лицо, чуть сдвинутое от середины, все еще заполняет этот видоискатель, а ее рука нащупывает кнопку «запись», чтобы сказать что-нибудь.

– Мам, – шепчет она прямо в камеру слабым голосом, и вдруг какая-то сила переворачивает ее на бок, как Крисси в «Челюстях», на объектив попадает снег, искажая левую часть кадра.