Убийство на улице Морг. Мистические рассказы - По Эдгар Аллан

– Это само показание, – возразил Дюпен, – а не особенность показания. Вы, стало быть, ничего не заметили толком. А между тем тут есть обстоятельство, достойное замечания. Свидетели, как вы заметили, согласны насчёт грубого голоса. Но особенность показаний относительно визгливого голоса не в разногласии, а в том, что, когда его описывали итальянец, англичанин, испанец, голландец и француз, – каждый из них отзывался о нём как о голосе иностранца. Каждый уверен, что этот голос не принадлежал его соотечественнику. В этом все сходятся – то есть в том, что обладатель визгливого голоса не принадлежит нации свидетеля. Француз предполагает, что это голос испанца и «что он разобрал бы отдельные слова, если бы знал испанский язык». Голландец утверждает, что голос принадлежал французу, но из отчёта видно, что свидетель, «не зная французского языка, объяснялся при помощи переводчика».

Англичанин думает, что это был голос немца, но он «не понимает немецкого языка». Испанец уверен, что голос принадлежал англичанину, но «судит только по интонации», так как «не знает английского языка». Итальянцу кажется, что это был голос русского, но он «никогда не слыхал русского языка». Другой француз расходится с первым и положительно утверждает, что голос принадлежал итальянцу; но, «не зная совершенно этого языка», он, подобно испанцу, «судит по интонации». Странный, в самом деле, голос, если о нём возможно такое показание; голос, в интонации которого представители пяти великих наций Европы не могли узнать ничего родственного! Вы скажете, что он мог принадлежать азиату, африканцу. Уроженцев Азии и Африки немного наберётся в Европе; но, не отрицая возможности такого предположения, я укажу только на три следующие пункта. Один из свидетелей называет голос «скорее резким, чем визгливым». Другие говорят, что он был «отрывистый и неровный». Ни один из них не мог различить слова, – звуки, похожие на слова.

Не знаю, – продолжал Дюпен, – какое впечатление мои слова производят на ваш ум, но, по моему мнению, законный вывод из этой части показания относительно грубого и визгливого голосов сам по себе способен породить подозрение, которое послужит путеводной нитью для всех дальнейших разысканий. Я говорю «законный вывод», но это выражение не вполне передаёт мою мысль. Я, собственно, думаю, что вывод может быть лишь один и что подозрение, о котором я говорю, вытекает из него неизбежно, как его единственный результат. Что это за подозрение – я пока не скажу. Замечу только, что в моих глазах оно оказалось достаточно сильным, чтобы дать определённое направление – известную тенденцию – моим поискам в комнате.

Перенесёмся мысленно в эту комнату. Что мы прежде всего станем искать в ней? Выход, посредством которого скрылись убийцы. Излишне говорить, что мы не верим в сверхъестественные явления. Госпожа Л'Эспанэ и её дочь не были умерщвлены духами. Виновники преступления – материальные существа и спаслись материальным путём. Но как именно?

К счастью, есть только один способ обсуждения этого пункта, и этот способ должен привести нас к определённому заключению. Рассмотрим один за другим все пути к бегству. Ясно, что убийцы находились в комнате, где найдено тело мадмуазель Л'Эспанэ, или в соседней комнате, в то время, как свидетели поднимались по лестнице. Значит, нужно искать выходы из этих двух комнат. Полиция освидетельствовала полы, потолки, стены самым тщательным образом. Потайной выход не мог бы ускользнуть от её внимания.

Но, не доверяя её глазам, я произвел осмотр моими собственными. Действительно, потайных выходов не было. Обе двери из комнат в коридор были заперты, и ключи находились в замках. Обратимся к трубам.

На расстоянии восьми или десяти футов над печами ширина их обыкновенная, но на всём протяжении трубы не пролезет и крупная кошка. Итак, уйти через трубу абсолютно невозможно; остаются окна. Через те, что выходят на улицу, нельзя было спуститься незамеченным, так как на улице собралась толпа. Следовательно, убийцы должны были уйти в окна задней комнаты. Придя неизбежно к такому заключению, мы не должны отвергать его ввиду кажущейся невозможности. Нам остается только доказать, что эта невозможность действительно кажущаяся.

В комнате два окна. Одно из них не заставлено мебелью и видно целиком. Нижняя часть другого закрыта изголовьем тяжёлой кровати, придвинутой к нему вплотную. Первое оказалось запертым изнутри. Никакими усилиями не удалось его поднять. В раме с левой стороны была проверчена дыра, и в неё заколочен гвоздь по самую шляпку. В другом окне оказался такой же гвоздь, и его также не удалось отворить. Полиция решила, что этим путём убежать было невозможно. И потому нашла излишним вытащить гвозди и отворить окна.

Я не так поступил, именно на том основании, которое сейчас указал, – то есть потому, что невозможность должна была быть только кажущейся.

Я рассуждал a posteriori [17]. Убийцы бежали через одно из этих окон. Сделав это, они не могли запереть окна изнутри – соображение, которое своей очевидностью заставило полицию отказаться от дальнейших поисков в этом направлении. Но окна были заперты. Стало быть, они должны были затвориться сами. Это заключение являлось неизбежным. Я подошёл к свободному окну, вытащил – не без труда – гвоздь и попытался поднять раму. Как я и ожидал, она не поддавалась моим усилиям. Очевидно, была где-нибудь скрытая пружина.

Это подтверждение моего заключения доказало мне, что я стою на правильном пути, как бы ни были таинственны обстоятельства, касающиеся гвоздей. Тщательно осмотрев раму, я нашёл скрытую пружину. Я надавил её и, довольный своим открытием, не стал поднимать раму.

Теперь я поместил гвоздь на прежнее место и внимательно осмотрел его. Лицо, бежавшее через окно, могло захлопнуть раму, и пружина замкнула бы его сама собой; но оно не могло всадить обратно гвоздь. Это заключение было очевидно и ещё более сужало поле моих исследований. Убийцы должны были бежать в другое окно. Предполагая, что пружины в обеих рамах одинаковы, – должна была оказаться разница между гвоздями, по крайней мере, разница в способе их прикрепления. Подойдя к кровати, я осмотрел через её спинку второе окно. Протянув руку из-за спинки, я вскоре нашёл пружину, которая, как я предполагал, оказалась такой же, как в соседнем окне. Затем я осмотрел гвоздь. Он был такой же крупный и так же заколочен по самую шляпку.

Вы подумаете, это сбило меня с толку. Но так думать можно, только не понимая природу индукции. Употребляя охотничье выражение, я ещё ни разу не «потерял след». Чутьё ни разу не изменило мне. Все звенья цепи были налицо. Я проследил тайну до её последнего этапа, и этим этапом был гвоздь. Как я уже сказал, он во всех отношениях походил на своего соседа в другом окне; но этот факт абсолютно ничего не значил (при всей своей кажущейся значительности) в сравнении с тем соображением, что здесь, на этом пункте заканчивалась разгадка тайны. «Должно быть что-нибудь не так в этом гвозде», – подумал я. Я взялся за него, и шляпка с куском самого гвоздя осталась в моих руках. Остаток гвоздя сидел в дыре. Он переломился уже давно (потому что излом успел заржаветь), по всей вероятности, от сильного удара молотком, который отчасти вогнал шляпку в дерево рамы. Я поместил обломок на прежнее место, – гвоздь снова выглядел целым, перелома не было заметно. Надавив пружину, я приподнял раму на несколько дюймов, шляпка гвоздя поднялась вместе с ней, оставаясь на своём месте. Я закрыл окно, и снова гвоздь выглядел целым.

Теперь загадка была решена. Убийца бежал в окно, заставленное кроватью. Рама захлопнулась за ним (или он её нарочно захлопнул) и замкнулась на пружину; сопротивление этой пружины полиция приняла за сопротивление гвоздя – и сочла излишним дальнейшее расследование.

Затем являлся вопрос, каким образом убийца спустился из окна. Этот пункт я выяснил себе, когда обошёл вместе с вами дом. На расстоянии пяти с половиной футов от окна находится громоотвод. От этого громоотвода невозможно достать до окна, не говоря уже – войти в комнату. Но я заметил, что ставни четвёртого этажа были особого типа, называемого парижскими плотниками ferrades – в настоящее время такие ставни редко делаются, но они очень обыкновенны в старинных домах в Лионе и Бордо. Они имеют форму двери (простой, не с двумя половинками), но нижняя часть устроена в виде решётки, так что за неё легко схватиться рукой. В данном случае ширина ставни три с половиной фута. Когда мы смотрели на них со двора, они были полуоткрыты, то есть находились под прямым углом к стене.