Жатва. Том 1 (СИ) - Мичурин Артем

Волдо отвёл лошадей на двор и принёс наши пожитки. Враньё про счастливый исход его никак не вдохновило. Впрочем, и недовольства ясно осознаваемой будущей судьбой хозяина пацан не демонстрировал. Его гораздо больше заботила активно уплетаемая похлёбка. Мой мальчик… Они так быстро взрослеют.

Пива у мужичка по имени Тилль, к большому сожалению, не нашлось. Зато отыскался сомнительного качества самогон. Вонючий — страсть. Но основную свою задачу выполнял без нареканий. Даже я немного захмелел после трёх стопок, а Волдо и вовсе приблизился к состоянию слюнопускания. Сам же изготовитель держался бодрячком, демонстрируя незаурядные навыки усвоения алкоголя, почти насильно вливаемого в организм моими увещеваниями.

— Ну, за мир во всём мире!

— За него, сука! Будь он неладен!

— А скажи-ка мне, Тилль, много ли народу в замке.

— Это в том что ли? — указал он большим пальцем себе за спину, будто каменная громада незримо нависала над несчастным аграрием даже в пьяном угаре.

— В нём самом.

— Больше, чем червей на бранном поле. А тебе зачем? Неужто решил перебить всех? — он хихикнул и осушил очередную стопку, не дожидаясь тоста.

— Перебить… Ну ты скажешь тоже, вот хохмач. Перепись хочу провести, в чисто научных целях. Нужно иметь представление о том, сколько дармоедов сидит на тощих плечах рабочего люда.

— О как. А демон зубастый тебе, небось, перья точить будет? Знаешь, — утёр Тилль раскрасневшееся рыльце и доверительно подался вперёд, — мне ведь и самому эти гады в печёнках сидят. Дала бы Амиранта смелости поболе — сам бы им глотки повскрывал одному за другим.

— Неужто они тебя так обидели?

— Да уж обидели крепко, — скрипнул Тилль зубами, сжав в мозолистой руке пустую стопку, которую я тут же не преминул наполнить. — Видите ли овощи мои им не по нраву. Вялые, говорят, недостаточно сочные. Чернь кухонная распоследняя, а туда же — носы задирают, прям как вельможи ихние.

— Так ты овощи для их кухни поставлял?

— Поставлял, — мотнул Тилль непослушной уже головой. — И платили хорошо. Жил припеваючи. Пока этот Руйбе не нарисовался, Шогун его подери! Закрутил шашни с поварихой, научил её сказать, будто мои овощи никуда не годятся, и, как только мне пинка под зад дали, тут же подсуетился и кусок мой захапал!

— Значит, теперь он овощи на кухню возит?

— Ну а кто же? Тот ещё прохиндей.

— Да, некрасиво с его стороны. Настоящее паскудство.

— А я о чём!

— В приличном обществе за такое наказывают.

Тилль поднял на меня мутный взгляд и с трогательной надеждой в голосе спросил:

— А ты можешь?

Как было отказать этому добряку?

— Само-собой. Ты нас только сведи, а уж дальше я всё оформлю в лучшем виде.

Боже, такой счастливой улыбки я не видел с тех пор, как Оля впервые развалила башку с трёхсот метров. До чего же приятно помогать людям.

Глава 33

Тилль оказался славным малым. Мы проболтали до полуночи, прежде чем он впал в алкогольное беспамятство. Из этой душевной беседы я узнал, что стража на въезде в замок не слишком-то усердствует с досмотром телег под управлением примелькавшегося возницы, а пройдоха Руйбе там определённо успел примелькаться. Несмотря на уже упомянутый роман с поварихой, шалун Руйбе имел не только её, но и сформировавшуюся ячейку общества в составе потерявшей товарный вид жены и троих малолетних детишек. Люблю семейных, они сговорчивые. Единственное, о чём Тилль не поведал — где сей замечательный работящий семьянин проживает. Он постоянно увиливал от ответа на этот вопрос, а потом, когда, казалось, уже созрел, упал с табурета и обоссался. Выпытать что-то у человека в таком состоянии я не стал, подобное негуманно, по отношению к себе в первую очередь. Утром я проснулся с петухами и, радуясь природной устойчивостью к похмелью, жизнеутверждающе поприветствовал своих менее стойких собутыльников:

— Подъём! Рутезон взошёл, а вы ещё не опохмелились! Не будем нарушать славные деревенские традиции! Сегодня вы нужны мне бодрыми и продуктивными! Волдо, утри слюни, Тиль, смени портки. Освежитесь и накрывайте на стол, я голоден.

За завтраком разговор шёл не в пример туже вчерашнего. Почти трезвый Тилль был куда менее общителен и гораздо более хмур, нежели тот раскрепощённый и удалой душа компании, каким я его запомнил. Было невооружённым взглядом видно, что свергнутого овощного барона тяготят гнетущие мысли.

— В чём дело? — спросил я, наконец, отложив ложку. — Мне казалось, прошедшая ночь нас сблизила. Но сейчас ты так холоден и отстранён. Куда девалось твоё красноречие? Жалеешь о случившимся?

Волдо, закимаривший часа за два до отключки Тилля, с трудом проглотил баланду и наградил нас обоих удивлённым взглядом.

— Да не, — помешал Тилль ложкой клейкую белёсую массу в своей плошке. — Просто…

— Что? Ну давай, говори, как есть.

— Да что тут говорить? Глупостей я наплёл.

— Вот значит как? Глупостей?

— Не надо было мне этого говорить. Не хочу я такого. Самогон в голову ударил, вот и понесло.

— Ну ясно, — отодвинул я тарелку и цокнул языком. — Храбрость перешла в эфирное состояние и улетучилась вместе с парами спирта. А ведь я тебе поверил. Подумал, что ты настоящий мужик, человек слова. Но всё, как всегда. Знаешь, сколько я таких повидал, которые ночью баллады о себе слагают, а на утро мямлят что-то невразумительное? Много, очень много, дружище.

— Делай, что хочешь, — насупился Тилль, — а душегубом я по твоей прихоти не стану.

— Правда? И с чего ты так решил?

— Я лучше сдохну, чем… О нет! Нет-нет-нет!!! Перестань!!!

— Что такое, дружище? Глазки слезятся?

Ясны очи Тилля вдруг ни с того ни с сего закровоточили, да так обильно, что клейкая белёсая масса в плошке стала краснее наваристого борща.

— Не надо!!! Нет!!!

— А ты полагал, что в отместку за такое кидалово я безболезненно прерву твои прижизненные страдания и отправлю прямиком в объятия Амиранты, аккурат промеж её огромных горячих сисек? Откуда у тебя такие утопические идеи в голове? Нет, родной мой, я не просто сохраню твою жалкую жизнь, но и лишу тебя возможности с ней расстаться. Ты станешь моим предметом меблировки. Пуфиком, к примеру! А, Волдо, как считаешь, удобно будет класть на него ноги, сидя у камина после долгого трудового дня? Ты чего, мразь, — схватил я Тилля за пляшущий подбородок, — решил, что у тебя есть выбор?! Ты решил, что можешь рулить своей судьбой?! Решил, что можешь мне перечить, гнида?! Давай-ка расставим точки над «И». Как только я перешагнул твой порог, ты стал моей собственностью, моей сучкой. Слышишь? Я тебя выебу ментально и физически, если потребуется. Я превращу твоё существование в нескончаемое желание подохнуть. Да ещё и кайфану с этого. Эй! Смотри на меня! Тилль, дружище, ты сейчас стоишь на грани, на очень тонкой и очень опасной грани, отделяющей счастливую сытую жизнь от бездны тьмы и отчаяния. Если ты шагнёшь за неё, возврата не будет, надежды не будет, не останется ничего, кроме безумия, порождённого безысходностью. Не закрывай глаза, Тилль, смотри на меня! Сейчас ты стоишь перед выбором, определяющим не твоё будущие, а целиком твоё бытие, ибо боль и скорбь, которые я тебе дам, затмят всё, что было у тебя прежде. Ты забудешь прошлое, забудешь мечты и желания, забудешь себя, и будешь помнить только лишь о стремлении к смерти, сладкой и манящий, как влажное лоно Амиранты. А теперь скажи, каково твоё окончательное решение.

— Я согласен! — просипел Тилль.

— С чем?

— Со всем!

— Вот это другой разговор! Как знал, что не ошибся в тебе! Временная слабость — от такого никто не застрахован. Но умение принять верное решение в критический момент — подобное под силу только сильным сформировавшимся личностям! Я горжусь тобой, дружище! Так веди же нас к этому подлому засранцу, что отнял у тебя хлеб с маслом!

Подлый засранец жил неподалёку, в одном из домов на полях. Но, в отличье от бедолаги Тилля, на полях Руйбе работало с дюжину батраков.