Родион шагнул на черный песок у самых скал; бесновавшимся волнам, что становились все выше, еще недоставало мощи докатиться сюда. И снова побежал. Из последних сил. Он еще может вернуться в Москву и вернуть Наташку. И начать все сначала.
Пляж под отвесными скалами, единственный путь к поселку, тем временем уже почти полностью захлестывали тяжелые волны, серая пена лизала Родиону ноги, его одежда промокла от брызг.
Начинался прилив. Приближался шторм.
Михаил Закавряшин
Настенька
Колыбель качалась посреди тайги. Подвязанная к гнутому иссохшему кедру – висела в метре над землей и скрипела веревками. Под пологом кружилась погремушка, и при каждом дуновении ветра темнота полнилась мягким треском.
– Чертов лес, начальник, чертов лес, – бормотал старик. – Третий раз эту зыбку вижу.
Я поежился от ночной сырости, достал пачку сигарет. Выцепив одну зубами, похлопал себя по карманам.
– Есть прикурить?
Старик протянул зажженную спичку. Руки его дрожали – то ли от страха, то ли от многолетнего пьянства. От старика, как обычно, несло запашком.
– Ты не обессудь, начальник. Лучше поверь: ни хрена ты тут не найдешь. Последний раз тоже понаехало ваших. Весь лес истоптали, и с собаками ходили, а толку? Разве ж тайгу обойдешь?
– Не тараторь. Подержи фонарик.
Луч белого света разрезал темноту и заплясал между стволами деревьев. Когда старик, наконец, унял трясущиеся ладони и направил фонарь на колыбель, я смог как следует рассмотреть ее. Выточенная из светлого дерева, детская кроватка серебрилась в ночи и была абсолютно непохожа на творение человеческих рук. Старинная, резная. Местами обросшая мхом. Такая же часть тайги, как птичьи гнезда.
– Осина?
Старик кивнул.
– Верно мыслишь, начальник. Сразу видно, что на земле пожил.
Мой спутник покопался в кармане тулупа. Достал папиросу. Закурив, он сказал с некоторой опаской:
– У кого ум есть, тот с осины зыбку точить не станет. Проклятое дерево.
– В прошлый раз тоже ребенок пропал?
– Девчушка, – кивнул старик. – Как под воду.
Потоптавшись на месте, я набрался смелости и подошел ближе. Краем мизинца отодвинул ситцевый подол и осторожно, отклоняя голову назад, заглянул внутрь колыбели.
«Слава богу», – выдохнул я. Секунду назад мне казалось, будто я найду в кроватке младенческий труп. Но интуиция обманула. На дне лежала солома вперемешку с обрывками тряпок, а на подстилке – несколько детских игрушек. Вырезанный из дерева козлик и три соломенные куклы.
– Саныч.
– А?
– Кто у вас тут поделками увлекается?
– А хрен его знает, – пожал плечами старик. – Так сразу в голову и не приходит. Раньше, может, и мастерил кто, а сейчас кому нужно? Кто не спился, тот детям все, что надо, в городе купит.
– А кто спился?
– А кто спился, тому и на детей ложить.
– Логично, – кивнул я, чувствуя, как страх постепенно отступает. На его место возвращался азарт.
Обойдя колыбель по кругу, я осмотрелся. Трава вокруг не примята. Значит, кроватка висит здесь как минимум со вчерашнего дня.
– Слушай, Саныч, у тебя газета есть?
– Не-а. На кой мне в лесу газета?
– Жаль.
– Приспичило, что ли, начальник?
– Изъять ее надо. Завернуть в бумагу.
Глаза старика округлились, и он вытаращился на меня, как на лешего.
– Ты это, начальник… Ты брось.
– Чего?
– Да ничего. Не трогай ее. Ну на хрен!
– Успокойся. На ней должны быть следы.
– Ты брось, начальник…
– Нужно посмотреть отпечатки. Если нет, возьмем смывы и отправим в город, вдруг потожир стрельнет. Сам говоришь, такое уже случалось.
– Ты это! Послушай! – перебил старик. – Ты, Мишаня, дрянь эту ко мне домой не тащи! Вообще не вздумай ее трогать.
– Не фамильярничай.
– А ты все равно не тащи.
– Успокойся, говорю тебе. Это лишь чья-то больная фантазия, не больше. Мне нужно знать, чья именно.
Старик потянул меня за рукав и сказал полушепотом:
– Начальник, сам подумай. Никто из наших ребенка бы не тронул. По мелочовке у соседа подрезать – да. Морду начистить по синьке – тоже первое дело. Но чтоб ребенка? Брось, никто из местных на такое не подпишется. А кроме местных, сам знаешь, никого тут не бывает.
– Ты это к чему?
– К тому, что не найдешь ты ни хрена на чертовой зыбке. Никакого пота. Оно ведь, чтобы потеть, надо живым быть.
Я сощурился от табачного дыма и окинул старика взглядом. «Может, все-таки он?» – мелькнула мысль. Такая уж была привычка – проверять каждого, кто интересуется делом. Даже Саныч, в избушке которого я жил почти неделю, до сих пор был под подозрением.
«С другой стороны, – подумал я, – на кой черт ему сдалась бы чужая дочь?» Мысль была убедительной. Но за ней неизбежно следовала другая: «Ну хорошо, допустим. А кому вообще нужен чужой ребенок?»
Дурацкое дело. Страшное, непонятное и оттого дурацкое. В таком деле мотивов днем с огнем не сыщешь. По сути, тут и гадать особо не над чем – только коли всех подряд да жди, пока кто-нибудь не проговорится по пьянке. Этим я и занимался последние восемь дней – с момента, как приехал в Ярки с кинологом и двумя операми. Всю деревню мы допросили в первые сутки и тут же пошли по новой. Пока ребята из розыска одного за другим кололи местных, мы с кинологом заходили в каждый дом, осматривали глухую деревню сантиметр за сантиметром. Служебная овчарка, обученная на поиск трупов, откопала на свалке двух мертвых щенков и нашла в огороде дохлую мышь. На этом ее успехи закончились. Труп пропавшей девочки мы так и не отыскали.
«Дурацкое дело», – вновь подумал я, глядя на зыбку.
Все запуталось с самого начала. С первого допроса матери. По словам этой алкоголички, трехмесячная Настя пропала в ночь на субботу – прямо из колыбели. Ни следов взлома, ни чужих отпечатков в доме не было, но мать упрямо клялась, будто видела, как ее ребенка похитили. Якобы в три часа ночи она встала с кровати и услышала, как в детской кто-то быстро и неразборчиво шепчет. Потом разглядела женщину, пролетевшую по дому с младенцем в руках. Одетая в белую сорочку, гостья что-то прошептала и…
– В смысле в печку?
– Запрыгнула на нее! Стояла и смеялась мне в лицо! А потом ногами прямо туда! В огонь! Вместе с Настенькой!
Я отложил протокол.
– Миш, – позвал меня опер. – Можно тебя на пару слов?
– Скоро вернусь, – сказал я женщине и вместе с оперативником вышел во двор.
На улице было зябко. Октябрьский ветер шелестел жухлым бурьяном, качал кроны деревьев. Воздух пах сыростью и тайгой.
Мы с опером закурили. Затянувшись, мой друг произнес:
– Надо крутить.
– Думаешь, она?
– А кому еще? Либо приспала, либо уронила по синьке.
Я покачал головой.
– Не торопись, Макс. Честно говоря, не похоже, что врет.
– Ты же видишь, у нее фляга свистит. Может, вообще не помнит, как убила.
Я промолчал. Версия друга звучала трезво, но принимать ее не хотелось. Развернувшись, я взглянул на печную трубу, из которой в небо тянулся дым.
– Надо печку проверить. И в доме, и в бане.
– Проверим, – кивнул Максим. – Одна беда: костей могло не остаться. Месячный младенец, много жара не нужно. Да и вычистила золу мамаша, наверняка.
– Если так, хрен мы закрепимся.
Опер посмотрел на меня, чуть прищурив глаза. Видимо, ждал, что я предложу сам. Я промолчал.
Тогда Макс не выдержал:
– Давай тряпку подбросим?
– А у тебя уверенность есть, что она?
– А у тебя нет?
– Ну смотри…. – сказал я. – Если разобраться, на девочку ни документов, ни хрена нет. Хочешь избавиться, придуши по-тихому и все. Никто никогда не спросит. А если и спросит, то соврать не трудно – болезнь, мол, захворала, умерла. Но нет же. Мамаша за каким-то хреном едет за двести километров, пишет заявление.
