– Вор!
Сквозь звон в ушах я расслышал далекий крик петуха…
А затем понял, что лежу в сенях, смотрю в потолок, и вокруг нет ни ведьмы в белой сорочке, ни болотного зловония. За окном рассветало.
«Все-таки отключился», – мелькнула мысль. Затылок пульсировал болью. Не знаю, сколько я лежал еще на холодном деревянном полу, пока не нашел в себе силы приподнять голову. В дверях я увидел Саныча. Он стоял, словно окаменев, – держался за сердце и смотрел в то место, где мгновение назад мне мерещилась ведьма.
– Ты видел? – спросил я охрипшим голосом, хотя по взгляду старика и так все было ясно.
Саныч стоял и что-то беззвучно бормотал – одно и то же слово. Присмотревшись к его посиневшим губам, я, наконец, понял, что старик пытается произнести.
«Цветочек… Цветочек…» – повторял беззвучно старик.
– Это она? – спросил я. – Твоя дочь?
Старика словно ударили током. Он вздрогнул, посмотрел на меня так, будто видел впервые в жизни. Я был уверен: сейчас он спросит, кто я такой и что делаю в его доме.
Но старик не спросил ничего. Он развернулся, зашел в дом, и через минуту я услышал тихие всхлипы.
Проснувшись после обеда, я какое-то время лежал в кровати и пытался сообразить спросонья, откуда в моей груди взялось это беспокойное чувство. Словно случилась беда… Что-то необратимое.
Я никак не мог вспомнить, что именно. Пока не повернул голову и не увидел в коридоре опрокинутый чемодан и разбросанные вещи, как память тут же перенесла меня на несколько часов назад. Перед глазами ярко развернулась картина минувшей ночи.
Дергающаяся от рывков дверь. Подпрыгивающий в скобе крючок. И ведьма в белой сорочке.
Я лелеял надежду, что все это мне приснилось. Обыкновенный ночной кошмар. Но когда я встал с кровати и вышел в сени, то увидел на колыбели отпечаток ладони. Грязный и свежий.
– Завтрак на столе, – раздался голос позади.
Я вздрогнул и обернулся. Саныч стоял, одетый в свой вечный тулупчик, и смотрел на меня из-под нахмуренных бровей.
– Спасибо, – кивнул я. – Ты видел?
Я указал на обнаруженный след. Старик какое-то время глядел на колыбель, погрузившись в собственные мысли, а затем, не произнеся ни слова, обулся и вышел из дома.
Через пару секунд я услышал, как во дворе хлопнула калитка.
За завтраком я ел приготовленную стариком перловку и, тупо глядя на печь, думал, как мне теперь жить дальше. Что сказать операм?
«Они ведь не поверят. Даже если Саныч подтвердит, все равно не поверят. Подумают, что мы перепились с ним здесь ночью».
Взвесив все за и против, я пришел к выводу, что лучше не говорить Максу и Эдику ни слова. Иначе они перестанут воспринимать меня как следователя. И вообще… Как здорового человека.
«Нужно отправить колыбель в город, – решил я. – И игрушки тоже. К черту их. Пусть будут подальше отсюда, валяются где-нибудь у экспертов».
Выйдя в сени, я сфотографировал отпечаток ладони на телефон, после чего запаковал колыбель в бумагу и вернулся в коридор. Я хотел забрать игрушки, но, еще даже не глянув на чемодан, все понял.
– Ах ты сука старая…
Свертки пропали. И соломенные куклы, и козлик. Саныч украл их.
В первую секунду я хотел броситься на улицу – догнать старика. Но уже во дворе остановил себя. Подумал: «Куда ты на хрен денешься. Все равно домой вернешься к вечеру. Тогда и поговорим».
Я убрал колыбель в багажник машины. Потом сел за руль и закурил. Я попробовал набрать Макса, но связь опять не ловила. По какой-то причине она отвратительно работала днем и появлялась лишь после полуночи. Тогда я решил доехать до сельсовета. Все равно предстояло напечатать постановление, а единственные доступные компьютеры находились там.
Добравшись, я зашел в поднадоевшее за десять дней здание и поздоровался с местной администрацией. Женщины приветливо улыбнулись. Как обычно, они предложили выпить кофе, но я отказался и тут же нырнул в выделенный нам с операми кабинет. Внутри никого не оказалось, хотя обычно один из коллег был на месте.
– Где вас черти носят? – выругался я, вновь набирая номер Макса.
Вызов не прошел. Я выматерился и попробовал снова.
В эту секунду дверь кабинета открылась, и Максим заявился лично.
– О! – удивился я. – Как раз тебе звоню. Сраная связь, ни хрена не ловит.
– Аналогично, – сказал опер, протягивая ладонь. – Есть разговор. Давай выйдем на пару минут.
Мы вышли и сели в машину Максима, припаркованную неподалеку. Закурили, совсем чуть-чуть приоткрыв окна.
– В общем, есть тема, – начал опер. – Возможно, ты был прав. Есть вероятность, что это не мамаша дочку хлопнула.
От неожиданности я забыл на мгновение о том, что увидел минувшей ночью. Сработала приобретенная за годы привычка: как только опер заговорил о деле, я весь обратился в слух и сосредоточился.
– Короче, если коротко, – сказал Макс, – Настенька эта, похоже, незаконная.
– Что? – не понял я.
– Загуляла мамаша. Жила в городе у подруги пару недель, и там ее кто-то обрюхатил. А может, и подруги даже не было никакой, кто знает. Короче, мне сегодня утром нашептали, якобы папка наш насвинячился этой ночью и начал всем рассказывать, какая его жена шалава и что Настенька эта ни хрена не от него. Мол, допрыгалась женушка, и леший ее наказал, забрав дочь.
– Леший?
Макс отмахнулся.
– Они здесь все какие-то пришибленные. Кого не спросишь, сразу про лешего начнут рассказывать. Я думал, ты сам заметил.
– Отчасти. Не заострял внимание. Ну так и что в итоге?
– В итоге – нужно ехать в город и перекалывать нашу мамашу. Судя по всему, она мужа кроет. Тот, оказывается, агрессивный петух. Я к нему сегодня зашел один, так он бухой на меня чуть с кулаками не бросился. В общем, кажется мне, это он по пьяной лавочке Настеньку грохнул. Не смог с чужим ребенком жить.
Отдаленная мысль пронеслась в памяти: «А кому вообще нужен чужой ребенок?» Версия Макса теперь звучала правдоподобнее. Впервые за десять дней в ней появился мотив.
«Хотя с чего это вдруг? – остановил я себя. – Ничего же, по сути, не изменилось. Голос на записи неизвестно чей. Мать зачем-то едет в город писать заявление. И тела нет».
Задумавшись, я начал прокручивать последние десять дней в памяти – один за другим, пока вновь не вспомнил о сегодняшней ночи.
Логика рухнула. Я понял, что ни одна из версий не объяснит того, что я видел в сенях.
– Хорошо. Раз поедешь в город, захвати с собой одну вещь.
– Что именно?
– Пойдем, – махнул я рукой. – Покажу.
Мы вышли и подошли к моей машине. Открыв багажник, я коротко пересказал Максу, как прошлым вечером Саныч, возвращаясь с рыбалки, обнаружил неподалеку от деревни колыбель, подвязанную к старому кедру. О том, что было после, разумеется, говорить не стал. И про игрушки не заикнулся. С Санычем я хотел разобраться сам. Хватило мне одного допроса с пристрастием.
– Странная, блин, ситуация, – задумался Макс, глядя на упакованную в бумагу зыбку. – Балуется, что ли, кто?
– Возможно, – ответил я. – Но лучше проверить. Сейчас напечатаю постанову, отвезешь экспертам.
– Хорошо. Только давай быстрее. Дорога неблизкая, не хочу по темноте тащиться. Я покурю пока на крылечке.
Мне понадобилось около десяти минут, чтобы оформить и приобщить к делу колыбель. Затем еще столько же я писал постановление.
– Держи, – сказал я, выйдя на улицу и протянув оперу свежеотпечатанные и теплые от принтера листы. – Если запутаешься, звони мне.
– Досюда хрен дозвонишься, – буркнул опер, поднимаясь с крыльца. – Но думаю, не запутаюсь.
Он переложил вещдок в багажник своего «ниссана», проверил, надежно ли держит замок.
– Саныч просил дрожжей купить, – сказал я, вспомнив о просьбе старика. – Обещал нас самогоном угостить.
– Хорошо. Куплю, – улыбнулся Макс.
