Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ) - Скидневская Ирина Владимировна

— Подберем, подберем, — устало прикрыв глаза, прошептал бывший Пряников, — У него книжка записная в сумке — цапни-ка ее, дай мне… Уж кто-нибудь из его друзей-лицедеев должен быть здоровым, так думаю…

Очкарик быстро сбегал за сумкой, выпотрошил, извлек маленькую, коричневой кожи «записнушку» и бережно вложил ее в раскрытую ладонь отца. Тот приоткрыл один глаз, бегло пробежал мутным взглядом по мятым страницам, испещренным различными именами, фамилиями, прозвищами, домашними адресами и телефонами. Пасты, которыми наносились пометки, были разноцветными, от выцветше-черной, до свеже-зеленой, а вот почерк — всегда одним и тем же, мелким, сжатым и компактным. Вяло пошелестев страницами, в конце концов остановился на одной из самых первых.

— Вот, на-ка. — Рука, действующая уже гораздо увереннее, бросила книжечку Очкарику. — Давай с этого начнем… Талантливый мальчик, пародист… Он, помнится, передачи разные озвучивал, даровитый, да и форма у него — не чета этому…

В конце фразы он пренебрежительно хлопнул себя ладонью по отвисшему брюху. Силы возвращались к нему все быстрее и увереннее. Очкарик с интересом заглянул в книжечку и присвистнул.

— Высоко берешь, однако! Этого на тысячу баксов не поймать — не того полета птица. Он, говорят, роль за миллион долларов завернул, из-за каких-то своих личных убеждений…

— Это хорошо, — довольно прошептал бывший Пряников, вновь прикрывая глаза. — Чем упрямей душа, тем тело крепче. Пометь его, на недельке начнем обрабатывать… А сейчас, давай-ка, тащи меня к главному… будем конфликт улаживать…

Через минуту Очкарик вел его, шагающего еще не слишком уверенно, но уже вполне самостоятельно, на встречу с директором концертного зала. На столе в гримерной осталась дожидаться своего часа коричневая записная книжка. На раскрытых страницах среди множества разномастных записей и пометок выделялась одна, жирно обведенная синей пастой: имя и фамилия.

Те же самые, что были написаны на плакате, висящем на двери гримерной, с которого мрачный молодой красавец грозил зрителю огромным черным пистолетом.

Виктория Земскова

Перевертыши

В моей жизни все изменилось, когда в один прекрасный день мама протянула мне письмо.

Письмо — не письмо, его так даже назвать сложно, просто несколько строк, выведенных округлым почерком на белом листе с твердыми краями, о которые легко поранить руки. Поэтому я осторожно взял его и поднес ближе к глазам. У меня с детства сильная близорукость, в школе стеснялся носить очки, и из-за этого развилась привычка читать слишком близко. От листика приятно пахло солидностью и большими деньгами. Я еще раз осторожно понюхал его (разумеется, бумага ничем не пахла, это разыгралось воображение) и прочитал письмо.

Вольдемар!

Пишет тебе дедушка, который до недавнего времени даже не подозревал о твоем существовании, как, наверно, и ты о моем. Я стар и немощен, и нуждаюсь в компаньоне. Если ты не побрезгуешь мною и скрасишь мои последние дни, а их, несомненно, не так уж и много осталось, я завещаю тебе, как единственному наследнику, свое состояние. А это несколько миллионов и еще кое-какая недвижимость, разбросанная по стране.

Твой дедушка.

Я обрадовался. Несколько строк в один момент превратили меня из байстрюка и полного безнадеги, Мистера Никчемность, которому ни на что не следует рассчитывать, в молодого наследника. Перед глазами закружились соблазнительные картины из жизни баловней судьбы, подсмотренные в маминых сериалах. Обязательный белый костюм, пробковый шлем — только на кой он мне сдался; сигара — начну курить; золотые перстни, длинные ногти на мизинцах; а также девочки секси, пати и прочие радости жизни. И вскоре мни предстоит занять место в этом праздничном параде; стоит лишь провести несколько дней, ну, может, недель, или на худой конец пару-тройку месяцев в обществе дедушки, ведь старик сам написал, что жить ему осталось недолго. Нужно торопиться, вдруг он себе-еще какого-нибудь внука отыщет, еду прямо завтра.

Из мечтаний меня вывела мама. Женщина, судьбою призванная портить все хорошие моменты моей жизни. Видит бог, сделать на этом поприще ей удалось немало. В длинный список ее прегрешений входили и такие, какие ни один другой сын не простил бы своей матери. Например, дверь, с которой еще в моем пятилетием возрасте были сняты все запоры под предлогом того, что я могу нечаянно закрыться и задохнуться во сне под одеялом. И вот как раз в тот момент, когда я, наконец, уболтал Маришку, местную красавицу Даю всем-без-разбора, и, стянув ее прозрачные трусики, пристроился между ее длинных ног, задранных для большего кайфа мне на плечи, готовясь навсегда распрощаться со своей невинностью… Дверь распахнулась:

— Детки, а вы не хотите чаю? Я такие милые ванильные кексики только что испекла.

Конечно, после этого я был единственным парнем, который получил школьный аттестат в состоянии безнадежной девственности. После того как мстительная Маришка всем разболтала об инциденте, девушки избегали меня, а уж сколько шуточек по этому поводу мне пришлось выслушать от парней…

В этот раз мама сильно наморщила лоб, так что он собрался в тонкую рифленую стиральную доску, хоть сейчас становись и стирай, и сказала:

— Воля, тут какая-то ошибка. Твой папа говорил, что его дед умер совсем молодым. Он еще очень горевал, мол, я его совсем не помню. Так что извини, но у тебя нет никакого дедушки Павла. Во всяком случае, живого.

— Подожди. Но ведь отчество у папы было Павлович. Так что все сходится.

— Ну что сходится? Что сходится?

Мама, даже когда сто раз не права, готова умереть, но свое доказать. Поэтому спор затягивался, но я уже принял решение.

— Мама, я все равно поеду. Ты случайно не видела мои очки?

Я перевел разговор на другую тему, и мама бросилась искать очки, не заметив, что я во время разговора успел нацепить их на переносицу.

Дед Павел жил на юге. Я ехал к нему в душном плацкартном вагоне с заколоченными окнами, и пот с меня катился градом. Я сразу разделся, аккуратно сложил вещи под матрац, чтобы они не помялись в дороге. Надеюсь, мучаюсь не зря. Я уже решил, что даже если дедушка Паша окажется не моим дедом, я все равно в этом не признаюсь. Мне нужен этот шанс, и я готов пойти на все, чтобы не возвращаться к маме и к ее ванильным кексам и морковным котлетам.

Меня не остановила даже знойная волна воздуха, словно раскаленного в гигантской печке, которая моментально оглушала, стоило покинуть душный вагон. Под жарким солнцем плавился асфальт, пересыхал воздух и закипали мозги. Я взглянул на себя: так и есть, на рубашке под мышками выступили мокрые пятна. Что там подмышки, я весь покрылся липкой пленкой пота. Как же я ненавижу сауну! А весь этот город И чертов юг оказались просто огромной финской баней, а если обратить внимание на местоположение, то скорее Хаммамом. Мой праздничный вид безнадежно испорчен. Я в отчаянии посмотрел на других пассажиров. В яблочко! Такие же безобразные пятна пота, расплывшиеся под мышками и на спине. А вот местные щеголяли в чистеньких рубашках, видно, приспособились к этой убийственной жаре. Смогли они, смогу и я.

Вокзал был шумным. Толкались люди, пьющие и перекусывающие на ходу, с гомоном тянущие за собой упирающиеся чемоданы. Ворковали жирные голуби. Я с удивлением смотрел на этих попрошаек, бодро снующих под ногами в поисках подачек. В моем городе тоже были голуби, но пугливые и осторожные, к ним и коту сложно подкрасться. Эх, Ваську бы моего сюда, его тут можно было бы и не кормить. В общую струю вносили хаос объявления, которые сразу на двух языках читал женский бездушный голос. Каждые пять минут все смолкало — это били время большие вокзальные часы, за которыми все равно не было ничего слышно. Я поторопился покинуть этот ад и через белую арку с надписью «В ГОРОД» вышел на бурлящую транспортом привокзальную площадь. Проблему, как найти дедов дом, я решил быстро. Белая «Волга» с шашечками на крыше и усатым шофером за рулем, который гортанно разговаривал на местном суржике, немного покружив меня по забитым машинами улицам, выскочила на широкую многополосную автостраду. Таксист ощутимо прибавил скорость и, игнорируя работающий кондиционер, открыл окна, врубил музыку так, что машина вибрировала при особо низких частотах, и помчался с ветерком.