Света шмыгнула носом, стараясь сдержать злые слезы. Ничего, она им еще покажет.
Девочка наклонилась к веревке, стягивающей запястья. Вот уже несколько часов она пыталась зубами развязать узлы. Дело шло бы быстрее, если бы не кромешная чернота вокруг, не только мешавшая видеть, но и заставлявшая прислушиваться к каждому шороху и скрипу, раздававшимся в ночи. Несколько раз Света проваливалась в беспокойный сон, который больше напоминал обморок.
Зубы ныли, десны кровоточили, но узел почти поддался, надо потянуть еще немного.
Света замерла. Кто-то поскреб стену снаружи, прямо у нее за спиной. Она обернулась, ничего не увидев. Звук раздался снова, когти прошлись по дереву. Все смолкло. Может, мышь? За стеной раздалось хихиканье. По спине пробежали мурашки. В стену постучали. Не отдавая себе отчета, Света спросила: «Кто там?»
Наде было грустно и скучно. Мама постанывала во сне. Опять кошмары.
Девочка встала с софы и вышла на улицу в одной ночной рубашке и сланцах. Пошла к штабу.
На участке все было тихо, только журчал в овраге ручей.
Девочка подошла к дому и прислонила ухо к шершавой стене, прислушалась.
Света не спала. Надя думала, что та будет дрожать от страха, но она злилась и строила воздушные замки. Представляла, как бабушка вызывает милицию, они находят ее, а девчонок сажают в тюрьму.
Надя поскребла ноготками стену. Света насторожилась. Надя хихикнула и постучала. И тут случилось то, чего она не ожидала: Света спросила: «Кто там?»
А это значило, что ей удалось освободить рот. Надя быстро взбежала на крыльцо, открыла дверь и вошла в комнату. Жопа из Ленинграда написала под себя. Оказывается, в ее куриных мозгах зародился план спасения. Обмусоленные веревки ослабели, и скоро ей удастся освободить руки. Надя хлестнула Свету ладонью по лицу, снова завязала рот косынкой, затянула узлы на запястьях.
– Попробуешь еще раз, я тебя мертвецам скормлю. Никто не придет, никому ты не нужна. Бабка твоя обратно в Ленинград уехала.
Надя захихикала, забавно было видеть, как у Светы глаза раскрылись от удивления.
– Анткптебг.
– Что? – Надя освободила ей рот.
– Санкт-Петербург, – повторила девочка, в глазах – упрямство и злоба, ни следа страха.
Думает, что это игра такая, барковская. Не верит, что с ней сделают что-то совсем плохое. Уверена, что ее утром отпустят, еще и прощения попросят.
Надя ударила Свету кулаком в лицо. Девчонки ее только шлепали. Ладонь и кулак – разные вещи. Ударить ладонью все равно что сказать «блин». Кулак равнялся «жопе».
– С тобой посижу. – Надя плюхнулась на диван.
Ночную черноту сменила утренняя серость. Света больше не пыталась освободиться. Надя ждала, когда она начнет умолять, обещая, что никому не расскажет о произошедшем, но девочка сопела и молчала.
Утром пришли подружки. Оксана принесла кусок хлеба, завернутый в носовой платок, и стеклянную бутылку из-под ситро с водой. Она пришла последней, хмурясь и чуть не плача. Воду Надя велела вылить и послала Лику набрать из ручья.
Оксана кормила Свету хлебом по кусочку. Руки ей не развязывали.
Лика вернулась, держа бутылку в вытянутой руке, будто та могла ее укусить. В воде плавали травинки и извивалась пиявка.
– Она туда сама пролезла, а потом никак не выливалась. – Она виновато опустила глаза.
– Пей. – Надя поднесла бутылку к Светиным губам.
– Сама пей! – крикнула девочка.
Бутылка взорвалась у Нади в руке, брызги и осколки разлетелись в стороны как шрапнель. Лика ойкнула – стекляшка впилась ей в щеку. Кто-то завизжал. На Свету даже брызги не попали.
– Ведьма, – прошептала Оксана, – она ведьма. Надо круг нарисовать, нас круг защитит. Так в «Вие» было.
Лика нащупала в кармане мелок и трясущейся рукой протянула Наде.
Надя стряхнула с рук воду и кровь, вытерла о себя. Ночная рубашка промокла, на ткани остались алые разводы. Она взяла мелок и нарисовала в центре комнаты большой круг. Девчонки вошли в него и только потом принялись изучать масштабы бедствия. Неглубокие порезы и проколы на лицах и руках, ничего серьезного.
– А вдруг осколки внутрь залезли, они тогда до сердца дойдут, и мы умрем, – всхлипнула Лика, прижимая ладонь к окровавленной щеке.
– Не дойдут. – Надя нарисовала еще один круг, рядом с кроватью, так, чтобы к Свете можно было подойти.
– Маме стало хуже. Я видела, как ее кровью рвет. – Оксана села на пол в центре круга. – Папа мне ничего не говорит, но я это чувствую. Они уехали в город, оставили меня с тетей Шурой. Если бы все было хорошо, они бы меня взяли. Я поэтому и задержалась, провожала родителей.
Она всхлипнула. Лика и Надя присели рядом, обняли подругу.
– Это все она, она маму прокляла. Вон и бутылку разбила, чтобы нас поранить.
Всхлипы сменились рыданиями.
Надя вышла в мастерскую, нашла среди инструментов тяжелые клещи и вернулась в спальню.
– Держите ее.
Девчонки смотрели на нее со страхом, никому не хотелось трогать ведьму.
– Она веревки пыталась перегрызть. Перегрызет, а потом за нами придет. Я ей зубы вырву, и она не сможет.
– Так нельзя, – неуверенно прошептала Лика.
– Ты видела, что она с бутылкой сделала? Она Азу убила и наших родителей прокляла.
Лика посмотрела на подруг. Ее подбородок дрожал, в глазах заблестели слезы.
– Ее же бабушка искать будет, нас накажут.
Больше всего Надя хотела дать ей затрещину, но, взяв себя в руки, спокойно, как взрослая, сказала:
– Она свою бабушку убила, я видела. Не хотела вам говорить, чтобы не пугать.
– Врешь! Ты все врешь! – крикнула Света.
Надя, не обращая на нее внимания, продолжала:
– У нас выбора нет, мы заставим ее Оксанину маму вылечить.
– И бабушку, бабушку тоже, – заикаясь сказала Лика.
Света замотала головой, попыталась что-то сказать, но Оксана вскочила с пола, подбежала к ней, ударила по лицу, вцепилась в волосы, откинув голову. Остальные будто ждали сигнала, когда кто-то сделает первый шаг. Лика схватила девочку за ноги. Света вырывалась, захлебывалась слезами. Надя ухватила клещами верхний резец.
– Не молочные – не отрастут, – сказала она и начала выламывать зуб из десны.
Оксана мыла руки тщательно, намылила один раз, смыла пену, пахнущую земляникой. Долила в рукомойник воды из ведра. Несколько струек пролились мимо, гулко ударились о дно жестяной раковины, прибитой к стволу дуба.
Дерево росло рядом с приземистым домиком, накрывая его широкими ветвями, как в старой страшной сказке. Когда дул ветер, ветви скребли по крыше, покрытой рубероидом. Иногда, когда долго не могла уснуть, Оксана лежала и слушала, как на крышу падают желуди. Звук успокаивал. В этом году все было по-другому. В этом году в стуке упавших желудей Оксане слышался стук мелких костей о растрескавшуюся крышку гроба. Шорох ветвей не успокаивал. Теперь бессонными ночами девочке мерещилось, что ветви сплетаются вокруг дома. Сжимаются, ломая ветхие доски. Смыкаются вокруг ее скрипучей кровати. Она сворачивалась под одеялом, накрываясь им с головой, и ждала рассвета. Но лучше не становилось, днем нужно было возвращаться к ведьме.
Вот и сегодня утро началось с осквернения могилы и задержки у пепелища. Когда Надя залезла на фундамент, на миг Оксана захотела, чтобы из обугленных бревен и впрямь появилась Баба-яга и утащила подругу.
Причиняя боль ведьме, Оксана каждый раз будто отрывала от себя кусок мяса. Так это и работает: стоит перейти черту, как что-то в тебе ломается, умирает. Перестаешь видеть разницу между врагами и друзьями. Остается только жестокость и злость.
Оксана снова намылила руки, смыла пену, тщательно вытерлась и вошла в дом.
На плите булькала тушеная картошка. На круглом столе, покрытом потертой клеенкой, ждали тарелки, ложки, нарезанный уголками хлеб, огурцы и помидоры.
– Ты чего так долго?
– Прости, мам. У Лики заигрались.
