Вор воспоминаний - Роуз Дж. п.

Он промолчал, лишь не отводил от неё глаз; не хотелось сказать что-то такое, что перерастёт в ссору.

– Или, если хочешь, можем потом вместе погулять, – продолжила мама. – Поразведаем, что тут есть, или доедем на машине до вершины горы. Здорово будет. Нам же всегда нравилось вместе ходить в походы!

– По-старому у нас уже ничего не будет. – Он закусил губу.

Увидел, как у мамы вытянулось лицо. Сгорбились плечи.

– Тай, нам всё равно нужно хоть что-то делать вместе… чтобы появлялись общие воспоминания – помнишь, об этом говорил Джонатан? – Она помолчала, крутя обручальное кольцо на пальце. – Тай, я считаю, что ты у меня молодец, и папа тоже бы так сказал, будь он здесь.

– Так в том-то и дело, мам! Его тут нет – так откуда ты знаешь? – огрызнулся он. – И вообще, давай больше не будем, ладно?

– Сынок, я знаю, что тебе тяжело. Я тебя понимаю.

Он уронил голову на локоть. Не хотелось смотреть на неё, смотреть ей в глаза – от этого почему-то подступали слёзы, а плакать, как он считал, глупо, а чувствовать себя глупым противно – и без этого бед хватает.

– Ничего ты меня не понимаешь. Нисколечко!

– Ну так поговори со мной, ну пожалуйста. Пожалуйста, скажи, как тебе помочь. Мне просто нужно знать, что у тебя всё хорошо.

– Вечно ты с этим вопросом! Вечно все с этим вопросом! У тебя всё хорошо, Тай, у тебя всё хорошо – тысячу миллионов раз! Так вот, у меня всё плохо.

Тайрис расплакался, опустил руку, посмотрел на маму – и сразу представил себе, как она сидит с ним рядом в кабинете у Джонатана и просит его выражать свои «чувства». А он не выражал. Просто сидел, глядя на фотографию футбольного стадиона «Старый Траффорд», заставляя себя думать про музыку, домашние задания, компьютерные игры, что у них будет на ужин – про всё что угодно, только бы не говорить. Делать вид, что случившееся в марте неправда. Это он сказал сам себе, потому что, если говорить, оно становится правдой, а ему очень, очень не хотелось, чтобы случившееся в марте было правдой.

– Тай, я сожалею… ну слушай, давай попробуем использовать время здесь по полной. Интересно, когда я впервые приехала на Ямайку, помню, твой папа…

– Мам, замолчи! – выкрикнул Тайрис. Сморщился, зажмурил глаза. – Ты что, не можешь помолчать? Мне от этого только хуже! Только хуже, когда ты говоришь о том, о чём я просил тебя не говорить… Уйди, пожалуйста. Уйди из моей комнаты, мам! Иди вон отсюда! Вон! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Он открыл глаза и успел увидеть, как она выскочила за дверь, а ещё успел увидеть, что глаза её блестят от слёз. Он долго сжимал и разжимал кулаки, пинал стул – тот завалился набок, полетел на другой конец комнаты. А ведь он не хотел её расстраивать. Правда не хотел. И самое странное – он сам не знал, откуда в нём эта ярость. Ярость будто бы повелевала им, жила собственной жизнью.

Он и раньше говорил с Джонатаном о том, как легко в нём вспыхивают злость, раздражение: он огрызается, грубит и даже хамит. Джонатан называл это «прыгать в пруд». Впрыгивать в свои чувства и выпрыгивать обратно. Но такой ярости он ещё никогда не чувствовал. Никогда. Ужасно было сознавать, что он довёл маму до слёз, потому что он же знал: да, она от него это скрывает, но она очень много плакала за этот год. От этой мысли свело желудок. По телу прокатилась тошнота.

Этого бы он не сказал никому, а уж Джонатану и подавно, потому что тот пытался выудить из него все его мысли. Но при виде маминых слёз у него возникало очень странное чувство, желание сбежать. Увидев, как она плачет, он пугался, чувствовал себя беспомощным, а главное – бесполезным. Бесполезным, потому что не может ничего для неё сделать.

Он стоял посреди комнаты, тяжело и быстро дыша. Не хотел он об этом думать. Не мог.

Вздохнув, он покосился на мёртвых ночниц в мусорной корзине, потом взял со стула полотенце – сходить в душ. Почему бы и нет, всё равно он больше не заснёт. Потом нахмурился, заметив, что проколы на пальце превратились в три крупных желтых волдыря – раздутых и сердитых на вид. Гадость, зараза, а он так и не понял, откуда они взялись. Стиснул кулак – самому не хотелось смотреть на собственную руку.

Уже от самой двери он услышал шорох остановился, обернулся. Посмотрел, откуда этот шорох донёсся. Вжался в стену, потому что из корзины, потряхивая крыльями, вылезали живые ночницы. И тут ему почему-то отчётливо вспомнились слова, которые бормотал на берегу моря старик:

Глава 10

– Ну же, Тай! Чего медленно так! Поднажми, англичайнин! Что, слабо, да?

Марвин ехал на велосипеде впереди и оглядывался на Тайриса через плечо.

– Медленно? Как это медленно? – со смехом откликнулся Тайрис.

Он вообще-то не собирался кататься с Марвином на велосипеде, но, когда тот предложил, ухватился за эту возможность. Что угодно, лишь бы не сидеть дома с мамой.

Ночью ветер поломал деревья и ветки, разбросал повсюду плоды хлебного дерева, аки и орехи кола. Тайрис их объезжал, воображая, что движется по полосе с препятствиями: голова опущена, глаза слезятся, ветер в лицо.

Над ним раскинулось безупречно синее небо, в лесу, обступившем дорогу с обеих сторон, порхали колибри. Тайрис вовсю нажимал на педали, слушал, как поскрипывает, проворачиваясь, цепь. Ноги горели от напряжения. Велосипед подскакивал на неровной почве, от этого сотрясалось всё тело. Ехать быстро по выбоинам и камням не получалось, а ещё Тайрису казалось, что он пытается одолеть не только Марвина, но и жару, которая тянула его назад, высасывала силы.

– Эге-гей!

Немножко ниже на склоне, там, где с одной стороны дороги лес сменялся банановой рощей, Марвин резко затормозил прямо перед Тайрисом. Заднее колесо его велосипеда приподнялось над землёй, он резко поставил обе ноги на камни. Тайрис, едва в него не врезавшись, тоже посмотрел вперёд – выяснить, кого Марвин окликает.

На песчаной дорожке рядом с большой поляной стояла девочка. Невысокая, круглый животик обтянут розовой футболкой; она почему-то кружилась, размахивая двумя голубыми помпонами с люрексом. Копна рыжих кудряшек была перетянута жёлтой атласной лентой, выше красовалась большая белая шляпа с обвисшими полями. Тайрис не мог понять, почему её лицо вымазано толстым слоем белого крема.

– И вам эге-гей! – ответила девочка, слегка запыхавшись, с дружелюбной улыбкой.

Марвин указал на помпоны:

– Ты чего делаешь?

Девочка – судя по виду, их ровесница – подошла поближе.

– Тренируюсь. Папа хочет, чтобы меня взяли в чирлидеры. Ну, чтобы он, понятное дело, мог мною гордиться. – Она закатила глаза, слегка улыбнулась. – Вот я и поставила перед собой задачу тренироваться не меньше двух часов в день. – В её речи всё время проскальзывал американский акцент.

Марвин кивнул:

– А сюда-то тебя как занесло?

Она указала на песчаную дорожку.

– Там дальше строительная площадка. Вон, за деревьями. Она принадлежит моему папе, он там строит гостиницу.

– Так это твой папа строит гостиницу? – Марвин явно очень удивился, в свою очередь удивив этим и девочку.

– А ты его знаешь?

– Типа того. Он заходил к нам пару раз – представился, хотел поговорить с местными, что они думают про гостиницу, – бабуле это всё не очень нравится.

– Да, папа строит гостиницы по всему миру, – произнесла девочка извиняющимся тоном. – Поэтому я и здесь. Летом, во время каникул, я всегда еду с ним туда, куда едет он. Потому что летом я живу с ним, у них с мамой такая договорённость. – Она пожала плечами.

Судя по виду, не больно-то ей это нравится, подумал Тайрис. При этом он очень хорошо её понимал. Знал по собственному опыту, каково это, когда тебя заставляют куда-то ехать.