– Ай, молодца! – оценил Фрол, будто играли с атаманом где-нибудь на бильярде. – У батьки удар поставлен, но мы ведь тоже не криворукие! Н-на тебе!
Секанул с другого боку, стесал лодыжку до самой ступни.
– Ну, как тебе?! Ухмылка, гляжу, подувяла, веселье кончилось! Чего молчишь, сученыш?!
– С-с-с! – просвистел Калюжный, и щербатый рот наконец открылся. Губа прокушена до крови, но взгляд еще ясный.
– С-с-сука была мамка тфоя, и с-сам ты…
Фьюи-ить! Неловкий, злой удар – худющее бедро стало вогнутым, до белой кости. Потекло в три ручья, залепило нос сладковато-медным запахом.
– Спешишь, атаман, – сказал Фрол совсем тихо. – Того гляди преставится до времени.
Щ-щуть! Зацепил по краешку, но пальцы правой руки осыпались наземь. Грубые, мозолистые, поднаторевшие крутить цигарки себе и другим.
– М-м-м-м-м!!!
– Во-о, мычать начал! А балакали, мол, краснопузые боли не чуют! Железные люди, мол!
Фьюи-ить! Хрустнуло, чавкнуло, локтевой сустав выглянул из мяса острым осколком. Будто говяжья кость из борща. Если постукать о стол – выпадет много горячего, вкусного мозга, его можно мазать на хлебную краюшку, прикусывать…
Желудок поднялся к горлу, но наружу ничего не вырвалось. Каково это будет – висеть самому, ожидая первого удара, жгучего прикосновения клинка? Если сильно повезет – потеряешь сознание сразу, а если нет…
Щ-щуть! Снова мастерски, изощренно, кожа и розовый слой мяса, но дядька Мокей наконец вскрикнул. В выкаченных глазах ничего, кроме боли, отсюда видно. Фрол примерился для нового удара, помедлил, нашел вдруг взглядом Никиту. Подмигнул дружески, только силы от этого вовсе исчезли, а по ногам побежало горячее, позорное, вымочило штанину. Сейчас ведь обернутся и увидят!
Не обернулись. Слишком заняты. Фьюи-ить-щ-щуть, фьюи-ить-щ-щуть – две шашки пошли пластать слаженно, а Калюжный кричал теперь не переставая, тоскливым воем. Забытья ему не досталось, да и жизни в тощем теле оказалось с избытком. Затих, когда левая нога отвалилась вовсе. Обвис мешком.
– Ну, пора честь знать, – сказал Бес, и шашка вспорола пленника от шеи до низа. – Гляди, а пузо-то впрямь красное!
– Как у всех. – Улыбка с Фроловых губ так и не исчезла. – Зря ты его. Пускай бы сам дошел.
– Окстись, мы же не зверье! – нахмурился атаман, обтер лицо рукавом, темные брызги превратились в размазанные дорожки. Взгляд скользнул по своим, отыскал Никиту.
– А ты чего медлишь, кутенок?! Скидывай с себя все да иди сюда!
У Никиты слов не осталось. Покачал головой и попятился, будто в детстве – ну не станут же эти взрослые хмурые дядьки гоняться за ним всерьез! Зачем это им?!
– Гляди-ка, строптивый! Штаны обмочил, а все ерепенится!
Краски сделались резче, кровяная вонь залепила нос, а в голове поселилась звенящая, пьяная легкость. Начнут раздевать и найдут медведика – сейчас это казалось позорней обмоченных шаровар. Глупая игрушка, не к лицу красноармейцу перед казнью!
– Ну, чего застыли?! Давайте его!
Сорвался с места, заметался меж обрывом и кустами, позади свистели, хохотали, улюлюкали. По бокам, и спереди тоже – люди-волки вдруг оказались сразу везде. Ловить не спешили – так веселей. Кто-то сунул подножку, Никита перескочил ее, будто на футболе с «реалистами», а дальше только обрыв. Туда и прыгнул с разбегу.
Разглядел все за миг, до подробностей – синеву небес, вату облаков, кружащего коршуна, желтый глинистый яр в стрижиных норках, – потом время снова ускорилось. Река ударила в ноги, выбила воздух вместе с криком. Тишина, прозрачная зелень, пузыри и водоросли. Потянуло кверху, там опять оказалось солнце, возможность вдохнуть – и сухие хлопки выстрелов.
«Это по мне, – подумалось удивленно. – Ну что я им сделал?!»
Течение понесло, а нырнуть никак – пытался прокашляться, пока не ударило по ноге невидимой палкой. Дотронулся, ощутил горячее, пульсирующее, даже сквозь воду. Это лучше, чем обмочиться при всех. Глупая мысль. Боли нет почему-то, но силы тают, а скоро провалится в обморок, уйдет ко дну, где так зелено, тихо и спокойно…
Додумать не успел – ударился вдруг головой, до хруста в шее. Вцепился в бревно, громадное как сом, втянул себя на осклизлую древесину. Замер. Провалился в ночь.
В забытье было страшно. Корявые тени плясали вокруг, дразнились огромными языками, дядька Мокей протягивал руки и распадался на куски.
– А ты чего медлишь, кутенок? – спросил Бес. – Собирай мясцо, пока мухи не обсели!
– Зачем ему, коль пузо красное? – улыбнулся Фрол. – Сам дойдет, с таким командиром-то! Начнет его ронять перед всеми, да кишки свои выронит!
Потом появился товарищ Ляшенко с козьей ножкой в руке, уставился хмуро сквозь махорочную пелену.
– Это вы виноваты, – сказал ему Никита. – Он вам не нравился, потому и погиб! Страшно погиб!
– Жить будет, – ответил товарищ Ляшенко. – Лечите его, да без дури чтоб!
Рассыпался в прах, опять пришла темнота, но живая, горячая. Кто-то стонал и звал маму, кто-то матюкался в голос. Пахло йодоформом и застарелой болью.
– Где я? – спросил Никита у больной темноты, но сухие губы не выпустили ни звука, а сознание поспешило сбежать обратно в покой.
Второй раз очнулся нескоро. Солнечный луч щекотал лицо через щели в шторах, с прикроватной тумбочки улыбался нелепый медведик. Дико зудела нога, но почесать не вышло – боль прошила от затылка до пят.
– Терпи, милок, – сказала ему незнакомая женщина с усталым лицом. – Морфия нынче совсем нет, а спирту тебе нельзя. Пробуй так уснуть. Этот, чубатый, опосля придет, как обещался. Начальник твой?
Никита хотел сказать, что Ляшенко – враг и предатель, несомненный сообщник кровавого Беса, отдавший ему добрейшего дядьку Калюжного заодно с Колькой, Гришкой, Богданом и с ним, Никитой, тоже! Все сразу хотел сказать и предостеречь, но опять провалился. Невесть куда.
Третье пробуждение могло бы стать жутким. Сбывшийся кошмар, где Ляшенко навис над тобой и придушит немедленно, как догадливого свидетеля преступлений! Могло – но не стало. Страх исчез, а лицо комвзвода выглядело совсем даже не злодейским. Вместо френча – новенькая гимнастерка с синими «разговорами», скулы вовсе обострились, будто не ел и не спал три дня.
– Молодцом, поправляешься! С лекарствами тут беда, зато чисто, как у Николашки во дворце, и сыпняк не подцепишь! Ни вшей тебе, ни клопов!
– Спа… крк-к-х… спсибо. Думал, вы пре… предали…
– Во как, – оценил Ляшенко без удивления, да и без обиды, пожалуй. – Ну, я про тебя тоже много чего намыслил. Другие дозорные на месте порезаны, хлопцев гранатами закидали, а вас нема. Это уж после Мокей Саввич нашелся. «В капусту» нашинкованный.
– А банда?
– Еще не знаешь?! – комвзвода хотел покачать головой, но шея подвела, вышло дергано и коряво. – Да уж откуда тебе! Вторую неделю в лихоманке валяешься, еле вытащили… нема больше банды! Затравили их чоновцы подчистую! Живьем никого, а Бесу вовсе башку отсекли, возили напоказ. Ну и станицу ту рассчитали, по полной, за всех наших.
– По полной?
– А ты как хотел?! Красный террор – наш ответ на террор белый, про то и декрет Совнаркома есть! Я вот чуял, что контра на контре, а дал слабину, Мокея Саввича уважил. Сминдальничал, во как! Половина взвода жизнями заплатила! После еще в ЧК дергали, хотели под трибунал, но разобрались. Снова командую.
Никита закрыл глаза, вдохнул и выдохнул полной грудью. Живьем – никого! Никого!!!
– Это я виноват. Мы с дядькой Мокеем бежать хотели, но я с обрыва, а на него сразу четверо. Не успел. Кричит мне, прыгай, мол…
Слова рождались сами – и сразу становились реальностью. Единственной отныне правдой, без трусости и предсмертного, нелюдского воя.
– Надо было вернуться, попробовать, но я уже…
– Ты, брат, себя не кори. Уж Гришка с хлопцами на что лихие были, да не сдюжили, а ты вон с пулей в ноге выбрался. За пример тебя можно брать! Останешься в армии, как рана затянется?
