Археологи против пришельцев
Глава 1
Повелитель Пива
Я стоял, прислонившись к обшарпанной стене, в эпицентре этого студенческого бедлама, который мой младший брат Михаил гордо именовал «вечеринкой». Воздух в общажной комнате можно было резать ножом и продавать как биологическое оружие — густой коктейль из запахов дешёвого пива, едкого табачного дыма и, кажется, вековой среднерусской хтони, въевшейся в сами обои. Единственная лампочка под потолком, тусклая, как глаз умирающего циклопа, бросала на всё это действо больнично-жёлтый свет, превращая лица галдящих студентов в восковые маски. Видел одну такую комнату в мужской общаге — считай, видел их все. Единый стандарт детерминизма и энтропии.
Студенческая братия гудела, как растревоженный улей. Я же, по обыкновению, держался на периферии этого праздника жизни, словно старый волк, случайно забредший на псарню. Не то чтобы их веселье меня коробило, нет. Просто я давно уже понял, что лучший собеседник для меня — это я сам. Мне не нужно толкаться локтями в толпе, чтобы почувствовать себя живым. Наоборот. В одиночестве я обретал цельность. Да и был я сильно постарше них. Годиков на десять в среднем. Михаил, в своем стремлении вешать ярлыки, называл это «синдромом сигмы». Пусть так. Мне было плевать на модные словечки. Я — крупный, молчаливый мужчина с взглядом, от которого, по словам того же Мишки, «у собеседника кариес насквозь видно». Я не искал компании, но и не бежал от неё. Я наблюдал. Анализировал. Делал выводы.
Внезапно из бурлящей массы вынырнул сам виновник торжества. Михаил, долговязый и нескладный, с вечной расслабленной ухмылочкой, приклеенной к лицу, подлетел ко мне, размахивая пластиковым стаканом. Пиво в нём пенилось так отчаянно, будто пыталось сбежать, пока его не выхлебали.
— Егорка, брат! Ты чего кислый, как лимон в заднице у сфинкса? — проорал он, перекрикивая музыку. — Вливайся! Сессию закрыли, жизнь — кайф!
Я лишь хмыкнул, отхлебнув из своей бутылки. Пиво было тёплым и отдавало металлом.
— Твоя жизнь, может, и кайф, — процедил я. — А я здесь выполняю гуманитарную миссию. Слежу, чтобы ты по пьяной лавочке не устроил самосожжение или не утопил первокурсницу в этом вашем пойле.
Он заржал, как мерин, хлопнул меня по плечу так, что бутылка едва не вылетела из рук, и снова нырнул в толпу, оставив меня наедине с мыслями. А мысли, как водится, были не из весёлых. Я окинул взглядом этот людской муравейник и ощутил приступ острой, почти физической тошноты. Вот они — будущее нации. Пьют, орут песни, совокупляются по тёмным углам, а завтра проснутся с раскалывающейся башкой и зияющей дырой в душе, осознавая, что всё тлен. Время жрёт нас всех без разбора, перемалывает в труху, как песок — древние храмы. И что останется после? Пыль. Горстка праха. А через пару миллионов лет какие-нибудь разумные слизняки раскопают руины нашей цивилизации и будут на полном серьёзе писать диссертации о культовом предназначении фаянсового унитаза. Чёрный юмор бытия во всей его красе.
И тут я её увидел.
Она сидела в углу, в той зоне полумрака, где свет лампы уже терял свою наглость и становился почтительным. Стелла. Это имя я узнал позже. Она не просто не вписывалась в эту толпу — она была ей антитезой. Словно в дешёвую бижутерию случайно затесался древний, тёмный артефакт, от одного вида которого по коже бегут мурашки. Не красавица в глянцевом понимании этого слова. Отнюдь. Лицо с резкими, словно вырубленными из гранита чертами. Глаза — два тёмных омута, два бездонных колодца.
Она о чём-то яростно спорила с парой аспирантов, размахивая руками. Я прислушался. Что-то про сравнительный анализ керамики додинастического периода Верхнего и Нижнего Египта. Её голос — низкий, грудной, с лёгкой хрипотцой — резал пьяный воздух комнаты, как скальпель хирурга. Она не говорила — она вещала. Проповедовала. Будто была жрицей давно забытого культа и сейчас открывала этим прыщавым неофитам тайны, от которых простой смертный должен был бы сойти с ума. И эта её одержимость, эта фанатичная страсть к мёртвым вещам действовала как аномалия, искажающая пространство. Я, человек, чья реальность состояла из запаха машинного масла, лязга металла и чётких физических законов, вдруг почувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Не бабочки в животе, упаси боже. Скорее, как будто в моей выверенной системе координат что-то пошатнулось и изменилось.
Она сидела, чуть ссутулившись, в строгом чёрном свитере, словно отгораживаясь от этого веселья. Её руки — длинные, с тонкими пальцами и обкусанными ногтями — чертили в воздухе какие-то невидимые глифы. Аспиранты-оппоненты уже давно сдулись, только кивали, как китайские болванчики. Любую их попытку возразить она пресекала одним едва заметным движением брови. Я поймал себя на том, что любуюсь ей. В открытую, нагло, бесцеремонно. Отвернулся, сделал ещё глоток. Пиво окончательно превратилось в мочу бешеного ишака. Я поставил бутылку на заваленный окурками подоконник, но взгляд, будто намагниченный, снова вернулся к ней. Что за бесовское наваждение? Она же не просто не в моём вкусе — она из другой вселенной. Но врать себе — самое последнее дело. Меня тянуло к ней. Не как мужчину к женщине. Как металлическую стружку к мощному магниту.
Я решил подойти. Не чтобы познакомиться, впечатлить или затащить в постель. Нет. Это было иррациональное, почти животное желание. Так нужно было. Словно невидимый кукловод дёрнул за ниточку, и марионетка по имени «Егор» пошла вперёд. Потопчусь рядом, решил я, послушаю, о чём вещает эта верховная жрица мёртвых разбитых негритянских горшков.
Михаил, заметив мой манёвр, тут же отреагировал. Он сложил ладони рупором и заорал на всю комнату:
— Егор! На охоту вышел? Красава! Держи нас в курсе, если что!
Я лишь отмахнулся, как от назойливой мухи. Подойдя, я встал чуть поодаль, не вмешиваясь, просто слушая. Но она заметила меня мгновенно. Её взгляд метнулся ко мне, прошёлся сверху вниз и обратно. Холодный. Оценивающий.
— Ты кто? — спросила она в лоб, без всяких реверансов.
Голос её был подобен щелчку хлыста.
— Егор, — ответил я, кивнув в сторону брата, который уже пытался изобразить танец маленьких лебедей на столе. — Местный логист. По совместительству брат Миши. Притащил выпивку и обеспечил музыкальное сопровождение. А ты?
Уголок её рта дёрнулся, изображая нечто похожее на улыбку, но взгляд остался ледяным.
— Стелла. А ты, стало быть… кто? Атлант, держащий этот мир на своих плечах? Водитель? Или просто «человек с ресурсами»?
Я усмехнулся. Её сарказм был не сказать, что особо тонким, но острым.
— Можно сказать, решаю проблемы по мере их поступления. Но раз уж зашёл разговор, позволь полюбопытствовать, а в чём великий сакральный смысл копания в том, что давно сгнило и истлело? Зачем? Пыль, кости, черепки… Где в этом смысл, Стелла?
Она откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. Взгляд её стал ещё острее, словно я только что станцевал джигу на могиле её прабабки.
— Пыль и кости — это единственное, что у нас есть, чтобы понять, кто мы такие. Ты всерьёз думаешь, что твоя жизнь — это реальность? — она презрительно обвела рукой комнату. — Нет, Егор. Реальность — это тени давно павших империй, которые мы, археологи, видим в отражениях на осколках. А ты… ты просто живёшь в симуляции, которую тебе подсунули. Работа, пиво, футбол по выходным. Экзистенциальная пустота, замаскированная под «стабильность».
Я почувствовал, как внутри шевельнулся холодный гнев. Но я его подавил. Не потому, что она была права. А потому, что спорить с ней было всё равно что пытаться переспорить ураган.
— Может, и пустота. Но эта пустота, по крайней мере, честная. А ваша история, Стелла, никому не нужна. Кроме горстки таких же фанатиков, как ты. Какая, к бесам, разница, сколько лет черепку из Нубии, если мир вокруг трещит по швам и готовится рухнуть в тартарары? Ищете смысл в нубийском прахе, пока живые в соседней Ливии горят. Это не спасение. Это эскапизм.
