Археологи против пришельцев (СИ) - Елисеев Алексей Станиславович

— Что за шабаш нудистов-оккультистов? — прохрипел я, силясь сарказмом заглушить леденящий страх, что полз по позвоночнику, как змея по шее.

Голос мой звучал так, будто я глотал битое стекло всю ночь напролёт.

— Невероятно! — выдохнула она, почти шёпотом, но с таким придыханием, что прозвучало, как заклинание.

Её взгляд, жадный, почти одержимый, пожирал чёрные громады пирамид.

— Это…

— Что именно «это»? — я сощурился, заранее готовясь к очередной научной проповеди о древностях.

— Мы не просто переместились через пространство. Мы прорвались сквозь время! — её голос дрогнул от возбуждения, а палец, указывающий на пирамиды, заметно трясся. — Это переворачивает всё, что нам известно о додинастическом Египте! Это не та земля фараонов, что описана в хрониках. Это нечто… иное.

Я хмыкнул, смахивая липкий пот со лба. Мозг гудел, как старый трансформатор перед взрывом, а в груди ворочалось тяжёлое, как надгробие, предчувствие. Я, Егор Клюквин, человек-утёс, адепт холодного, трезвого рассудка до мозга костей, вляпался в такую хтонь, что ни один дешёвый ужастик или бредовый опус о попаданцах не мог бы её вообразить. Но пирамиды стояли передо мной, реальные, как боль от удара молотом. И эти голые дикари, пялящиеся на нас с безжизненной тоской, — тоже не плод воображения.

— Ставлю сто к одному, что на том камне была какая-то заморская дурь, — буркнул я, цепляясь за последнюю соломинку рациональности, как утопающий за щепку. — Мы под кайфом, не иначе. Скоро отпустит, и я очнусь в своей палатке с похмельем и парой килограмм песка в трусах.

Стелла резко повернулась ко мне, её взгляд острый, как лезвие обсидианового клинка, полоснул по моему лицу.

— Ты видишь эти чёрные пирамиды, Клюквин? — отчеканила она, будто допрашивая.

— Вижу… — неохотно проворчал я, озираясь.

— А нагих дикарей с копьями и набедренными повязками из дублёной кожи? Замечаешь?

— Замечаю. И вон двое громил, судя по всему, местный патрульно-жреческий отряд, уже прут к нам. Вымахали, как холодильники. Интересно, а здесь у них нет милого обычая поджаривать на костре за то, что баба в штанах разгуливает?

— Клюквин, с ума по одиночке сходят! Мы же с тобой одно и тоже видим…

Но развития этой гениальной мысли не последовало. Двое стражей, смуглые, с грубыми физиономиями, будто вырезанными из грубого песчаника, и холодным, змеиным взглядом, подошли к нам быстрее, чем я успел выдумать ещё одну колкость. Их доспехи из грубо обработанной кожи пестрели символами, схожими с извивающимися гадюками. Один из них рявкнул что-то на гортанном, шипящем наречии, от которого волосы на затылке вставали дыбом, как наэлектризованные.

— Нихт ферштейн, мужики, — мотнул я головой, изображая непонимание, в слабой надежде, что юмор разрядит обстановку. — Шпрехин зи доич?

Ответом стал молниеносный удар древком копья в солнечное сплетение. Воздух вырвало из легких ударом древка. Пока я давился, пытаясь вдохнуть, железные пальцы впились в руку. Когда я очухался, то обнаружил, что меня волокут за руку с такой силой, что кости, кажется, трещали под стальной хваткой. Оглянувшись, понял, что нас тащат к одной из чёрных пирамид — к храму, от которого разило могильным холодом, хоть вокруг и пылало зноем пустынное пекло. Сопротивляться я не стал. Не из-за трусости — я просто трезво оценивал шансы. Два острых копья против пары кулаков — расклад не в мою пользу. Стелла тоже молчала, её губы сжались в тонкую, почти бескровную черту, а взгляд пылал сдержанной яростью.

Внутри храма нас встретил вязкий полумрак. Свет сочился сквозь узкие щели в стенах, будто кровавые раны, ложась на отполированный камень пола багровыми полосами. Вонь тут была невыносимой — густой коктейль из застоявшегося пота, запекшейся крови и чего-то неуловимо гнилостного, от чего внутренности скукоживались в комок ужаса. Нас швырнули на колени перед лысым жрецом, чья голова блестела, как отполированный валун. Его лицо, иссохшее, морщинистое, напоминало сморщенное яблоко, брошенное на солнце, а взгляд был таким тяжёлым, что я невольно склонил голову, будто под невидимым прессом. Он приблизился, и когда его ледяные, сухие, как пергамент, пальцы коснулись моего лба, волна тошноты и острой, игольчатой боли пронзила череп. Я краем глаза заметил, как Стелла рядом содрогнулась, её лицо побледнело, но она лишь стиснула челюсти, не издав ни звука.

А затем нахлынуло. Не озарение. Не знание. Проклятие. Словно чёрный, бурлящий поток, чужой, шипящий язык хлынул в мой разум, обжигая, как кислота, каждый его изгиб. Я начал различать их речь — оскорбления, приказы, зловещие упоминания о «жертве для Великого Змея», о «чужаках, что несут запах Иного Мира». Мозг раскалывался от перегрузки, но я понимал каждое сиплое слово. Судя по напряжённому, почти каменному выражению лица Стеллы, она проходила через тот же самый круг ада. Жрец начал допрос, его голос то сипел, то гудел низко, как утробный рык из бездны, каждое слово сочилось угрозой, словно яд со жала.

— Ты… из какого клана? — прошипел он, буравя меня тяжёлым взглядом. — Твоя кровь воняет чужим небом и холодным металлом.

Я хмыкнул, несмотря на пульсирующую боль в висках. Похоже, что мой мрачный, как могильная плита, юмор оставался единственным щитом в этом безумии.

— Клана? А ну да… Я Дункан Маклауд из клана «Гаражных Кооперативов». А ты, святой отец, прости за любопытство, где такие шикарные стрелки делаешь? У нас на районе за такой гомосячий макияж и юбочку могут не понять и канделябром по фасаду приложить.

Его лицо исказила гримаса ярости, скулы напряглись, глаза сузились. Я понял, что заигрался, ещё до того, как два стража рванулись ко мне. Первый удар, резкий и короткий, вломился в рёбра, вышибая воздух из лёгких. Второй, хлёсткий, впечатался в челюсть, взрываясь в голове цветной вспышкой боли. Но я лишь сплюнул сгусток крови на чёрный, отшлифованный веками пол и выдавил кривую ухмылку, глядя прямо в лицо жрецу.

— Это у вас такой фирменный «welcome»? Или просто не вкатывают шуточки про мейкап?

Стелла, всё ещё стоявшая на коленях рядом, метнула в меня взгляд, полный раздражения, но в нём мелькнула тень тревоги.

— Егор, ты можешь на минуту перестать быть полным кретином? Мы в храме, окружённые фанатиками, которые, похоже, намерены скормить нас своему пресмыкающемуся божеству, а ты разбрасываешься своими сортирными шуточками. Может, подумаешь, как нам остаться в живых, вместо того чтобы изображать из себя стендап-комика?

Я вытер кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони. Рёбра ныли, как после встречи с асфальтовым катком, но я не смог удержаться от саркастической ухмылки, кривой, как старый серп.

— Слышь, Стелла, это ведь ты же из нас двоих специалист по древним шизикам и их культовым цацкам. Так вот и поработала бы мозгами, как выкручиваться, раз сама нас сюда втянула.

Её взгляд полыхнул раздражением, губы сжались ещё сильнее, но ответить она не успела. Жрец снова заговорил, его голос скрежетал, как гранит о ржавую цепь.

— Ваши языки остры, как клыки пустынных гиен, но кровь ваша ничтожна. Великий Змей решит вашу участь. А пока заткните свои рты, или храмовые псы растерзают ваши кости ещё до заката.

Я хмыкнул, но на этот раз решил придержать язык за зубами. Не из-за страха, нет. Хотя кого я обманываю? Из-за него тоже. Но в тоне жреца было нечто такое, от чего по хребту пополз холод, несмотря на адскую жару. Я покосился на Стеллу, на её лицо, застывшее в напряжённой маске, и внутри меня что-то противно сжалось, будто кулак сдавил сердце.

Вот и всё, Егорка. Ты жаждал её мира, её тайн. Ну, держи, расписывайся. Только это не пыльные романтические раскопки в стиле Индианы Джонса, а первозданная тьма, что воняет кровью и безумием. И ты сам вырыл себе эту яму, когда коснулся того проклятого булыжника.

Но где-то в самой глубине, под коркой цинизма, страха и ноющей боли, тлела крохотная искра азарта. Если это конец, то он, точно не будет серым и унылым, как моя прошлая жизнь в гараже. И рядом с этой женщиной, чья решимость не гаснет даже перед ликом смерти, я был готов встретить любую бездну. Пусть даже она зовётся Великим Змеем. Пусть даже она смотрит на меня из теней этого храма, как на очередную жертву. Я, Егор Клюквин, не из тех, кто уходит в тьму с хныканьем.