Археологи против пришельцев (СИ) - Елисеев Алексей Станиславович

Ночь в бараке была густой и липкой, как запекшаяся кровь на рваной ране. Я лежал на пропитанной потом и гнилью травяной циновке, и каждый вдох был пыткой, словно мы дышали не воздухом, а киселём смешанным с точёным стеклом. Раны, оставленные плетьми, горели тупым, неутихающим огнём. Боль была не просто ощущением, а отдельным, жирным, мерзким существом, что угнездилось у меня на спине и методично грызло позвоночник. Я был едва живым куском мяса, и единственное, что отличало меня от падали — это ярость, которая тлела в груди, как красный уголёк в золе доменной печи, готовый вспыхнуть в любой момент. В наш закуток, освещённый лишь тусклым, призрачным светом далёких звёзд из дверного проёма, протиснулся высокий полуголый мордоворот с факелом. Его лицо, грубо высеченное, с плоским носом и толстыми губами, выражало какое-то почти детское, наивное любопытство. Он был одним из тех, кто не являлся надсмотрщиком. Раб недавней новой партии. Местный.

— Идти избранник может? — спросил он на том ломаном наречии, которое мой мозг, прошедший экспресс-курс лингвистики через боль и унижение, уже понимал.

Я с трудом приподнялся на локтях, скрипнув зубами от боли, пронзившей спину, как раскалённый гвоздь. Взглянул на его честное, открытое лицо и почувствовал укол почти забытой человеческой эмоции, похожей на доверие. Но тут же погасил его. Вера — это роскошь, которую я не мог себе позволить. В этом мире верить можно было только в заточенный камень и в то, что твой враг истечёт кровью быстрее тебя.

— Могу… — мой севший голос был хрипом, вырвавшимся из надорванного криками горла.

— А сражаться? — он склонил голову, разглядывая меня, как диковинного зверя в зверинце, с интересом патологоанатома.

Я криво усмехнулся, чувствуя вкус крови на растрескавшихся губах.

— Сражаться, может, и не смогу. Но грызть зубами — буду…

— Правильный настрой! — его лицо расплылось в широкой, простодушной улыбке, обнажившей крупные, жёлтые зубы. — Меня зовут Нехт. Я служил в страже купца, пока меня не поймали эти змеиные выродки. Старуха Хесира сказала… она сказала, что ты — тот самый. Освободитель.

Освободитель… Звучало как диагноз. Особенно для парня, которого только что отскребли от позорного столба.

— Она сказала, мы должны бежать, — продолжил Нехт, его взгляд зажёгся фанатичным огнём. — Я знаю тропы. Мы можем уйти в пустыню…

Я покачал головой, и это простое движение отозвалось болью во всём теле, будто кто-то дёрнул за все нервные окончания сразу.

— Без неё я никуда не пойду, — отрезал я, и мой голос обрёл твёрдость ржавого металла. — И даже если бы мы ушли, они бы отправили погоню. Эти твари не оставят нас в покое. Мы должны исключить возможность преследования. Провести, так сказать, форматирование их жёстких дисков. С концами.

Нехт непонимающе нахмурился, его простодушное лицо сморщилось в попытке осмыслить мою метафору.

— Исключить? Это как?

Я посмотрел на него, и мой взгляд, должно быть, был холоднее, чем мёртвые пальцы тех жрецов.

— Мы должны их всех перебить. Всех до единого. Я пойду… проведу беседу с ночной сменой. Проведу, так сказать, аудит персонала. А ты и старуха… подготовьте рабов. Скажите им, чтобы были готовы.

Ночь была нашим союзником. Охрана, уверенная в своей безнаказанности и божественном покровительстве своих змеиных боссов, была расслаблена. Но мне нужно было оружие. Нужно было пробиться к чёрным пирамидам, в самое сердце этого гнойника. Нужно было стать тенью, убийцей, самым кровожадным варваром в этом мире, где правили кровожадные варвары и древний, непостижимый ужас. Я был готов заплатить своей жизнью, но дойти до конца, сунуться в самое логово Змея, даже если мне придётся прогрызть себе путь зубами.

Я понимал, что в одиночку не затащу. Но к вечеру следующего дня произошло нечто странное. Боль никуда не делась. Она была там, под кожей, в каждой мышце, в каждой кости. Но она стала… фоном. Как надоедливый шум компрессора в гараже, который со временем просто перестаёшь замечать. Я чувствовал, как внутри меня что-то меняется. Это не было исцелением. Это была системная перепрошивка. Ярость, что тлела угольком, разгорелась в холодное, белое пламя. Оно не сжигало меня, оно перековывало боль и страдания физического тела в нечто иное. В сущности, что есть плоть? Скафандр из мяса и костей, чтобы наш дух мог пребывать в этом мире и как-то влиять на него. И вот что-то случилось с моим духом. Он словно обновил программное обеспечение.

Я больше не был жертвой, а стал оружием, которое готовится нанести удар. В крови проснулось что-то древнее, дикое. Дар Велеса. Медвежья Ярость. Я чувствовал, как кожа грубеет, а рубцы на спине превращаются в толстые, узловатые шрамы, похожие на кору старого дуба. Шкура — так я это назвал про себя.

Когда тьма окончательно поглотила лагерь, как нефтяное пятно — чистую воду, я тенью выскользнул из барака. Двигался бесшумно, как хищник, держась теней. Раны всё ещё беспокоили, но уже не так сильно. Боль была просто информацией, не более. Первый надзиратель, нубиец, лениво почёсывал живот, стоя у входа в женский барак. Я подошёл сзади. Он даже не успел обернуться. Моя рука легла ему на рот, а вторая, с зажатым в ней острым камнем, который я подобрал неподалёку, несколько раз с глухим стуком ударила в основание черепа. Хруст. Тело обмякло. Я оттащил его в тень. Никаких эмоций. Только холодный расчёт. Минус один.

Второй шатался между бараками, напевая что-то под нос. Я подобрал копьё с каменным наконечником у первого. Он увидел меня в последний момент. В его глазах отразился ужас. Я не стал медлить. Короткий выпад, и острие вошло ему в горло с влажным, чавкающим звуком. Я выдернул оружие и пошёл дальше, осознавая пределы своей новой, жуткой силы. Теперь я был быстрее, сильнее.

Ночь сгустилась над Западной пустыней, но для меня она не принесла тьмы. Мои глаза видели не хуже, чем днём, различая оттенки серого, которые раньше сливались в сплошной мрак. Запахи стали острее — я чуял вонь пота охранников, кислый запах дешёвого вина из их бурдюков, казалось, даже слабый, гнилостный смрад чёрной магии, что сочился от пирамид, как низкочастотный гул. Боль от ран почти ушла, сменившись странной, гудящей силой в мышцах. Это было оно. То, о чём говорила старуха, или то, что проснулось во мне. Дары Велеса. Я не чувствовал себя супергероем из комиксов. Я чувствовал себя зверем, который слишком долго сидел в клетке. Та жертва, Егор Клюквин, умерла на позорном столбе. Теперь я был охотником. Во мне не было благородства или желания спасти мир. Была лишь ледяная, абсолютная решимость вернуть своё и сжечь всё остальное дотла.

Третий и четвёртый болтали у колодца, лениво перебрасываясь шутками на своём шипящем наречии. Я подошёл сзади, как призрак. Одному вонзил каменный нож под рёбра, проворачивая лезвие, второму — перерезал горло, зажимая рот ладонью. Их смерть была быстрой и грязной. Мой внутренний циник злорадно хмыкнул: «Смотри-ка, Егорка, какая квалификация открывается. Автослесарь-убийца. Можно и резюме садиться составлять». Сожалений и сомнений не было. Что было? Лишь спокойное осознание, что мир стал чище без этих бешеных зверей.

Я двигался от барака к бараку, и с каждой смертью во мне крепло звериное чутьё. Я чувствовал их расслабленность, их беспечность. Они были хищниками, которые забыли, что даже у крысы есть зубы. А если крысу загнать в угол… У одного из убитых я забрал его оружие — тяжёлую булаву с отполированным шарообразным навершием из гранита на довольно длинной рукояти. Она легла в руку, как влитая. Как родная. Простое, но со всем тщанием сделанное орудие убийства.

Последних четверых я нашёл у небольшого костерка. Они пили, смеялись и жарили на огне большую ящерицу. Я не стал прятаться. Просто вышел из темноты, и мой тёмный силуэт с булавой в руке словно соткался из теней в круге света от костра. Они подняли головы, и на их лицах отразилось удивление, сменившееся страхом.

Всё произошло быстрее, чем они успели вскочить. Я прыгнул вперёд.