Археологи против пришельцев (СИ) - Елисеев Алексей Станиславович

Первым опомнился Нехт. Он взревел, и его рёв был похож на рык льва. Он бросился вперёд, и метнул своё копьё, пронзившее голову ближайшего мертвеца. Тот пошатался и выпал из фаланги. А за Нехтом, как прорвавшаяся плотина, с яростными криками хлынула вся толпа.

Рабы, поняв, что их враги неуклюжи и лишены инстинкта самосохранения, набросились на них с первобытной свирепостью. Они били по головам, дробя черепа топорами, кирками, дубинами. Это была грязная, отвратительная работа. Хруст костей, чавканье размозжённой плоти, фонтаны тёмной, вонючей жижи. Но это была работа, которую они могли делать.

Я же шёл сквозь их ряды, как ледокол, проламывая строй. Моя булава сносила головы по две-три за один удар. Я пробивал бреши, в которые тут же вливались рабы, разрывая фалангу мертвецов изнутри. Сломанные ребра горели огнём, но ярость была лучшим анестетиком.

Я был инженером разрушения и видел, где строй тоньше, где можно ударить, чтобы обрушить целый сектор. Это была моя стихия. Стихия контролируемого хаоса.

Глава 17

Яд в Крови

Победный рёв, рождённый в коллективном экстазе освобождения, захлебнулся, как только волна рабов разбилась о первую линию обороны. Это была не битва, а столкновение с ночными кошмарами большинства из нас. Да, головы поднятых и поставленных в строй жрецами трупов разлетались от ударов, но ходячие покойники не чувствовали страха, не нарушали строй. Они просто неторопливо шли вперёд, выставив копья, безмолвной, неумолимой стеной из гниющей плоти, худо-бедно одоспешеной и вооружённой. Строй давил нас. За каждого упокоенного окончательно мертвеца вставал следующий. Энтузиазм, вскипевший на адреналине и ненависти, понемногу остывал, уступая место первобытному, липкому ужасу перед нечестивым нарушением всех мыслимых законов природы.

И моя стая распалась.

Ещё мгновение назад это была единая сила, готовая смыть этот город-тюрьму в небытие. Теперь же она растекалась грязными, паникующими ручейками. Многие, осознав, что «all inclusive» в адском отеле не предполагает лёгкой прогулки, развернулись и бросились назад, в покинутый стражей город. Добирать то, что не успели, насиловать тех, кто не смог убежать, вымещать свою рабскую злобу на камнях и уцелевших постройках. Другие, для кого свобода оказалась лишь синонимом слова «сбежать», просто растворились в ночи, спеша как можно дальше от проклятой пирамиды. Наш бунт, наша маленькая победоносная война, выродилась в пьяную, кровавую оргию мародёров. Типичная история про бунт кровавый и беспощадный.

Но были и те, кот пробился сквозь строй фаланги вместе со мной. Я не смотрел вслед тем кто не стал пытаться. Моральная дилемма «с кем вы, мастера культуры?» меня не волновала. Моя цель находилась там, впереди, за рядами мертвецов, за стенами храма, в самом сердце этой раковой опухоли на теле мира. Я просто шёл, методично работая булавой, и кровавый коридор образовывался передо мной, будто я был ледоколом, проламывающим паковый лёд. Рядом со мной осталась лишь горстка — спецотряд смертников, цвет этого рабского восстания. Те, кому нечего было терять, и те, в ком ненависть выжгла предохранители инстинкта самосохранения. Среди них я различил и Хесиру. Лицо старой жрицы было бледным, как пергамент, но решительным, в руке она сжимала короткий медный меч, снятый с трупа охранника. Рядом, тяжело отдуваясь, как паровой молот, шёл Нехт. Его огромное тело, прикрытое трофейным щитом и бронзовым панцырем, казалось несокрушимой скалой. За нами следовало ещё несколько десятков рабов с факелами, их взгляды были пусты, но в этой пустоте плескалась холодная ярость. Мы были всем, что осталось от армии освобождения. Жалкая горстка, идущая на штурм преисподней.

Прорубив просеку в рядах ходячих мертвецов, мы оказались в лабиринте внутренних дворов и переходов храмового комплекса. Здесь царила зловещая, гнетущая тишина. И здесь нас ждали настоящие хранители этого места. VIP-охрана. Секьюрити, мать их за ногу.

Они не были солдатами, а скорей уж фанатиками, выведенными в дистиллированных, если не сказать лабораторных условиях этого культа. Евнухи в тяжёлых чёрных балахонах, скользившие бесшумно, как тени, рождённые в самых тёмных углах. Из-под глубоких капюшонов не было видно лиц — только мрак, абсолютная, непроницаемая тьма. В руках они держали кривые, зазубренные кинжалы и хопеши, лезвия которых тускло поблёскивали в свете факелов, впитывая его, а не отражая.

Они атаковали из архитектурных ниш, спрыгивали с карнизов, выныривали из тёмных дверных проёмов. Их атаки были выверенными, смертоносными, каждое движение — финальный аккорд в короткой жизни очередного раба. Но страшнее всего был их шёпот. Они не кричали. Они шептали молитвы на ужасном, гортанно-шипящем языке, похожем… Ни на чсто не похожем. И этот звук, казалось, физически царапал мозг изнутри.

Одного из моих спутников, здоровенного ливийца, просто выдернули в тёмный проход. Мы услышали лишь короткий булькающий звук, словно проткнули бурдюк с вином, и шёпот, ставший на мгновение чуть громче, будто в нём прорезались нотки удовлетворения. Другой раб, бывший гладиатор из Нубии, столкнулся с одним из них лицом к лицу. В пылу схватки капюшон с фанатика слетел. То, что мы увидели, заставило даже меня, прожжённого циника, похолодеть. Его лицо не было обезображено шрамами. Оно было перекроено. Намеренно. Ритуально. Превращено в нечеловеческую маску ужаса, с натянутой до блеска кожей, безгубым ртом-щелью и пустыми глазницами, лишёнными глаз. Нубиец, видевший смерть сотни раз, закричал. Выронил топор. И, смеясь страшным, идиотским, рваным смехом, бросился головой о каменную стену, размозжив себе череп. Видимо, решил, что это более приятная альтернатива.

Именно тогда я осознал это в полной мере. Дар Велеса. Звериное чутьё. Мой личный антивирус, встроенный в прошивку души. Это было не зрение и не слух. Это было покалывание на затылке, внезапный холод, скрутивший кишки, инстинкт, вопивший красными буквами «Опасность! Опасность! Опасность!» прямо на подкорке. Тень метнулась ко мне со спины, но я уже разворачивался, и моя булава, описав короткую дугу, встретила её, с хрустом раздробив грудную клетку под чёрным балахоном. Моя ярость работала как мощный шумоподавитель, глуша их ментальный террор. Я просто крушил их, как гнилые пни в заброшенном саду.

Но их было слишком много, а может это нас осталось слишком мало. Они лезли, как тараканы. Пока я превращал в фарш одного, другой, маленький и юркий, как ласка, проскользнул под моей рукой и нанёс удар. Кривой кинжал вонзился мне в бок. Боль была острой, но привычной — очередной прокол в моей многострадальной шкуре. Я вырвал клинок, отшвырнув фанатика ударом ноги. Но что-то было не так. Рана горела неестественным, ледяным огнём, который быстро, как метастазы, распространялся по венам.

Яд. Эта уродливая тварь меня отравила.

Мир поплыл, как акварель под дождём. Тени от колонн начали извиваться, как чёрные змеи на сковородке. Мне показалось, что каменные стены плачут кровью, а шёпот фанатиков теперь звучал прямо у меня в голове, переплетаясь с голосом, зовущей меня, Стеллы. Мозг превратился в дешёвый радиоприёмник, поймавший сразу две волны — из ада и из рая. Судорога свела мышцы, я на мгновение опустился на колено, мир завертелся в бешеной карусели, как на центрифуге для подготовки космонавтов.

Хесира подхватила меня под руку.

— Держись, Освободитель! Это яд змеиных жрецов, он сводит с ума, а потом останавливает сердце! Не дай ему победить!

Сквозь мутную пелену я видел, как Нехт, прикрывая нас, ревёт, отбиваясь от троих сразу. Его щит треснул, разлетевшись щепками. Один из кинжалов вошёл ему в плечо, другой — в живот. Он взревел, но не от боли, а от чистой, незамутнённой ярости, схватил одного из нападавших за голову и с отвратительным хрустом просто сломал ему хребет о своё колено. Но третий, тварь без имени, скользнул сбоку и полоснул его по горлу. Рёв оборвался, сменившись булькающим хрипом. Великан рухнул, захлёбываясь собственной кровью, его взгляд удивлённо уставился в дымное небо. Ещё один хороший парень отправился на тот свет, где, я надеюсь, нет богов и жрецов.