Археологи против пришельцев (СИ) - Елисеев Алексей Станиславович

Мы пробивались вперёд, оставляя за собой два вида трупов — наши и их. От изначальных нескольких тысяч рабов, что вырвались на свободу, теперь, пробиваясь к входу в пирамиду, нас оставалось едва ли несколько десятков. Самых отчаянных, самых безумных. Как элитный клуб обречённых самоубийц.

Во главе этой жалкой горстки шёл я — окровавленный, отравленный, шатающийся от галлюцинаций и физического истощения. Каждый шаг отдавался пульсирующей болью в сломанных рёбрах и горящей огнём ране. Но сквозь туман яда, сквозь плачущие кровью стены и шепчущие тени, я видел только одно. Чёрный, зияющий провал — вход в Антипирамиду. И моя ярость, чистая, дистиллированная, как спирт «Рояль» из девяностых, была единственным, что ещё держало меня на ногах. Она стала моим экзоскелетом и моей системой жизнеобеспечения.

Глава 18

Встреча с Тьмой

Когда я, шатаясь, переступил порог Антипирамиды, мир вокруг качался и поплыл — он совершил контрольный выстрел в голову моему представлению о реальности. Законы физики, к которым я привык за свою недолгую, но насыщенную жизнь, здесь, видимо, отменили за неуплату. Длинный коридор, ведущий вглубь, изгибался под невозможными, углами, словно его проектировал пьяный архитектор после недельного запоя. Каменные плиты пола, казалось, медленно, почти незаметно дышали, то вздмаясь, то опадая, точно как грудь спящего гиганта. А фрески на стенах… о, эти фрески. Они двигались. Это были не просто картинки, нарисованные древним художником-шизофреником. Это были окна в ад. Динамические обои прямиком из самых жутких ночных кошмаров. Я видел, как звёзды гаснут, пожираемые беззвёздной пустотой. Видел существ с хитиновыми панцирями и множеством фасеточных глаз, которые строили города из живой, кричащей плоти на планетах, вращающихся вокруг чёрных солнц. Внутренний критик во мне было восхищённо цокнул языком: «Какая экспрессия! Какая глубина!», но осознание того, что всё это было правдой, шептало другое: «Куда ты лезешь, Егор? Беги, глупец! Беги пока не поздно! И не вздумай оглядываться». Но я упрямо шёл вперёд.

Шёл сквозь сгустившийся, как сироп от кашля, воздух, пропитанный тошнотворной смесью ладана, озона и запаха гниющей плоти. И сквозь эту вязкую тишину доносились два звука — монотонный, бьющий прямо в мозг удар невидимого гонга и ритуальное, многоголосое подвывание, что ошибочно местные принимали за пение. От этой какофонии сводило зубы.

Младшие жрецы выпрыгивали из теней, которые в этом месте казались твёрдыми, как застывший битум. Последние из евнухов-фанатиков, авангард армии уродов. Но здесь, в сердце их святыни, на «домашнем поле», они были ещё быстрее, ещё безумнее. Один прыгнул на меня с потолка, как гигантский паук-переросток. Моя реакция, обострённая ядом и животным чутьём, сработала раньше, чем мозг успел обработать входящий сигнал. Булава взметнулась вверх и встретила его в полёте. Раздался омерзительный влажный хруст, и то, что упало на пол, было уже не воином, а мешком со сломанными костями в чёрном погребальном балахоне.

Двое других атаковали с боков, в идеальной синхронизации. Я отбросил одного ударом ноги, чувствуя, как под подошвой сандалии ломаются его рёбра с хрустом сухих веток. Второму я просто подставил левую руку. Он полоснул её медным кривым кинжалом, ожидая, что я взвою от боли. Вместо этого я, проигнорировав новый разряд агонии, со всей дури ударил булавой по его локтю с обратной стороны. Рука выгнулась в неестественном направлении с сухим треском. Пока он выл, я закончил дело коротким, деловитым ударом в основание черепа. Я уже не чувствовал ни боли, ни усталости. Я был машиной, работающей на ярости и отраве, и эта адская смесь оказалась на удивление эффективным топливом.

Пробив этот последний заслон, я ввалился в центральный зал Антипирамиды.

И замер.

В центре огромной, круглой залы, под самым куполом, из которого сочилась тьма, стоял алтарь из полированного чёрного камня, похожего на обсидиан. Возле него — три фигуры. Высшие Жрецы. И они не были людьми.

Здесь, в своём храме, вдали от посторонних глаз, они не носили искусно выделанных масок и не прятались в складках балахонов из дорогой ткани расшитой золотыми нитями. Их вытянутые, деформированные черепа напоминали уродливые дыни. Длинные, несуразные конечности с лишним суставом на каждом пальце двигались плавно и неправильно, как у богомолов. Их тела оказались неестественно короткими на фоне длинных костистых конечностей, а кожа, лишённая одежды, была покрыта мелкой, переливающейся чешуёй. И взгляды. Безгубые рты усажены частоколами игольчатых клыков, сутулые загривки поросли острыми шипами. Их взгляды, лишённые зрачков и белков, были полностью жёлтыми, как у рептилий, и источали холодное, нечеловеческое высокомерие. Были ли это люди? Нет. Если, конечно, одурманенный галлюциногенами мозг меня не обманывал.

— Демоны, — пробормотала Хесира, словно откуда-то издалека, хотя была рядом. — Как есть демоны…

Но я её не слушал, а наблюдал за проходящим внутри зала. Они стояли вокруг алтаря и плели руками в воздухе сложные узоры из света и тени. Вокруг них мерцал и подрагивал почти невидимый купол — силовое поле, искажавшее свет факелов, заставляя его преломляться под немыслимыми углами.

На алтаре, привязанная за запястья и лодыжки, лежала Стелла. Нагая. Её тело было покрыто какими-то символами, нарисованными светящейся, пульсирующей краской. На голове у неё была надета сложная корона из чёрного металла, похожая на печать или клеймо. Она была в трансе. Её взгляд был устремлён в никуда, а из уголка рта тонкой струйкой текла радужная, маслянистая слизь.

А над ней… над ней висела сама Тьма. Клубящаяся туча из теней, из которой постоянно формировались и тут же распадались щупальца, когти и десятки глаз, полных бесконечной, космической ненависти. Я сразу понял, что это отражение Апопа в нашем мире. Или как его там этого демона? И оно медленно опускалась, пытаясь войти в Стеллу, слиться с ней, поглотить её душу, как операционка поглощает оперативную память.

Вид Стеллы в таком состоянии сорвал последние предохранители в моей голове. Ярость, до этого бывшая просто топливом, превратилась в ядерный взрыв.

— РА-А-А-РА-А-РХ!!!

С рёвом, который был уже не человеческим, а чисто звериным, я бросился вперёд, замахиваясь булавой. Мой удар, в который я вложил всю свою силу, всю ненависть и остатки жизни, обрушился на невидимый барьер.

Не было ни звона, ни грохота. Булаву просто остановило. Как будто я ударил по чему-то бесконечно твёрдому, но при этом вязкому, как застывающий каучук. Отдачи не было. Сила просто… исчезла. Растворилась. Меня отбросило назад, на каменный пол, как тряпичную куклу.

Жрецы не прервали своего ритуала. Они просто повернули ко мне свои уродливые головы и засмеялись. Это был не просто смех. Это был высокий, стрекочущий, многоголосый звук, с которым инженеры смотрят на обезьяну, пытающуюся гаечным ключом открыть банан. Презрение в чистом виде.

Один из них, не переставая плести узоры одной рукой, другой вынул из складок своей кожи что-то небольшое, гладкое, сделанное из тёмного металла.

Рабы не поняли бы, что это. Но я понял. Хоть он и выглядел чужеродно, как инопланетный артефакт, принцип был мне до боли знаком. Это был пистолет. И инстинкт, отточенный годами работы с опасной техникой, кричал, что это штуковина, от которой не увернёшься и не прикроешься щитом.

Прежде чем жрец успел навести его на меня, я откатился в сторону, прячась за одну из массивных колонн, поддерживающих купол. В тот же миг раздалось шипение, и в место, где я только что лежал, ударил ослепительный луч света. Камень на колонне не раскололся — он потёк, как воск, шипя и испуская клубы едкого дыма.

Это был бластер. Стреляющий разогретой плазмой. И в этот момент, глядя на оплавленный камень, я с леденящей душу ясностью понял, что моя булава, моя ярость и моя звериная сила здесь так же полезны, как кувалда против лазерного скальпеля. Я пришёл на перестрелку с ножом, только вместо ножа у меня была дубина, а вместо огнестрела — аннигиляционный луч.