— Мне, пожалуйста, матча-тирамису, — скромно попросила Хината.
— А мне… — я оглядел меню. — А мне просто кофе. Черный. И, если можно, капельницу с кофеином.
Девочки хихикнули. Когда нам принесли заказ, я понял, что мой кофе — это единственное нормальное, что есть на этом столе. Парфе Ханы было таким огромным, что она могла бы в нем спрятаться. Оно возвышалось над столом, словно Эверест, только из сахара. Тирамису Хинаты, нежно-зеленого цвета, было украшено рисунком из какао в виде смешного и очень милого котика.
— Братец, ты почему ничего не заказал из десертов? — спросила Хана, работая ложкой с энтузиазмом и едва не роняя половину парфе на стол. Ее рот был испачкан взбитыми сливками, и выглядела она при этом абсолютно счастливой.
— Я берегу фигуру, — съязвил я.
— Ты иногда такой бука, — заметила Хината, аккуратно отламывая кусочек своего десерта и отправляя его в рот.
Я посмотрел на них. На Хану, у которой на носу был мазок взбитых сливок, и она этого даже не замечала, полностью поглощенная своим гигантским десертом. На Хинату с ее большими искренними глазами.
Мы сидели, болтали, и я впервые за весь день почувствовал, как напряжение отпускает. Я смотрел, как сестры смеются, делятся друг с другом десертами, и чувствовал, как внутри разливается что-то теплое. Может быть, этот выходной — не такая уж и плохая идея.
Когда мы вышли из кафе, уже начало смеркаться. Неоновые огни Токио зажглись в полную силу, превращая город в фантастический пейзаж. Мы брели по узкой улочке, забитой народом. Здесь развернулся небольшой фестиваль: горели бумажные фонарики всевозможных форм и расцветок, отбрасывая мягкие, теплые блики на лица прохожих, в воздухе пахло жареной лапшой и карамельными яблоками, а из динамиков лилась веселая музыка.
И тут Хана увидела его.
В одном из ларьков, где нужно было стрелять из пневматической винтовки по пробкам, на верхней полке сидел приз. Огромная, мягкая, глупого вида альпака. Она была белой, невероятно пушистой и смотрела на мир своими черными, как угольки, глазами-бусинками с выражением полного дзен-покоя, будто постигла все тайны бытия. А на морде ее застыла такая блаженная и слегка идиотская улыбка, от которой невольно хотелось улыбнуться в ответ.
— Хочу! — выдохнула Хана, и в ее глазах зажегся огонь.
Мы подошли к ларьку. Хозяин, усатый дядька с хитрыми глазами, тут же оживился.
— Подходи, красавица! — обратился он к Хане, но взглядом наверняка оценивал мой кошелек. — Десять выстрелов — одна попытка! Сбей три пробки и забирай любой приз!
Хана посмотрела на меня умоляющим взглядом. Я вздохнул. Мой кошелек, и так похудевший после шоппинга, жалобно застонал.
— Ладно, — сдался я. — Одна попытка.
Я взял в руки винтовку. Она была легкой, игрушечной. Я прицелился. Раньше я иногда ходил в тир, чтобы снять стресс. Пришло время вспомнить накопленный годами бесцельной стрельбы опыт.
Бах!
Мимо.
Пулька с глухим стуком ударилась о заднюю стенку.
Бах!
Опять мимо. Пробки даже не шелохнулись.
Бах! Бах! Бах!
И все, почему-то, мимо.
Хана разочарованно вздохнула, плечи опустились. Хината, напротив, ободряюще похлопала меня по плечу. А дядька-хозяин ехидно ухмылялся, потирая руки. И вот тут во мне что-то щелкнуло. Проснулся азарт.
— Еще попытку! — я протянул ему деньги.
Я настроился. В уме прочитал все возможные мантры. Успокоился. И, наконец, прицелился.
Бах! Первая пробка слетела с подставки.
— Ура! — закричали девчонки.
Бах! Вторая!
Остался последний выстрел. Последняя пробка. Та, что стояла прямо под альпакой. Я задержал дыхание, сосредоточился, плавно нажал на спусковой крючок.
Бах!
Пробка, подпрыгнув, слетела с полки. Есть!
— Мы выиграли! Братец, ты лучший! — Хана прыгала от радости, когда хозяин с кислой миной, снимал с полки нашу альпаку.
Я вручил ей приз. Она обняла эту пушистую тушу и прижалась к ней щекой. Ее глаза сияли неподдельным, чистым счастьем. Хината улыбалась, поглаживая мягкий бок альпаки. И я, глядя на них, на эти два счастливых лица, тоже улыбнулся. Это был хороший день. Очень хороший. Конечно, я немного устал, но все же, нет ничего приятнее, чем видеть радостные лица родных и близких и знать, что именно ты сделал их такими.
Я стоял, наслаждаясь этим моментом абсолютного покоя и счастья. Шум веселой ярмарки, смех Ханы, теплый свет фонарей…
И тут я услышал визг тормозов.
Звук резко разорвал вечернюю идиллию. Я инстинктивно повернул голову.
Дальше все произошло как в замедленной съемке. Я увидел свет фар, вырвавший из полумрака фигуру человека, переходившего дорогу. Увидел темный силуэт машины, которую заносило на мокром асфальте. Затем глухой, тошнотворный удар. И тело, словно тряпичная кукла, подлетело в воздух и рухнуло на дорогу.
На мгновение мир замер. Веселая музыка, смех, разговоры — все утонуло в оглушающей, неестественной тишине, которую нарушал лишь звук укатившейся монетки.
Я стоял, как вкопанный, и смотрел на неподвижное тело, лежащее на асфальте в нескольких метрах от меня. Альпака выпала из рук Ханы. Хината вцепилась в мой рукав, ее лицо побелело от ужаса. Вокруг начали кричать. Кто-то доставал телефон.
А во мне что-то щелкнуло.
— Стойте здесь. И не смотрите, — мой голос прозвучал чужим.
Ноги сами понесли меня туда, расталкивая зевак. Адреналин ударил в кровь, разгоняя остатки праздничной безмятежности. В голове, как на старой доброй медицинской подготовке, зазвучали команды: «Проверить обстановку. Убедиться в собственной безопасности. Оценить состояние пострадавшего». Все эмоции отошли куда-то на второй план.
Я подбежал к сбитому человеку. Это был мужчина. Лежал он на боку в совсем неестественной позе, и из-под головы у него растекалась маленькая темная лужа.
Я опустился на колени.
«Дыхание. Пульс. Сознание».
Глава 19
Мир вокруг схлопнулся до размеров асфальтового пятачка, залитого светом фар. Я опустился на колени рядом с телом, лежащим в неестественной, вывернутой позе. Мужчина, на вид лет двадцати пяти, не больше. Модный пиджак разорван, на бледном лице ссадины, а из-под головы медленно, но верно расползалась липкая, темная лужа.
— Эй! Вы меня слышите? — я осторожно потряс его за плечо, одновременно нащупывая пульс на сонной артерии. Нитевидный, частый, едва уловимый. Сознания нет. Дыхание поверхностное и хриплое, с пугающими паузами. Плохо. Очень плохо.
Толпа зевак уже обступала нас плотным кольцом. Кто-то охал, кто-то деловито снимал происходящее на телефон. Цирк уродов, честное слово.
— Расступитесь! Дайте воздух! — рявкнул я, не оборачиваясь. — Кто-нибудь вызвал скорую?
— Да, да, уже едет! — донесся испуганный женский голос.
Я быстро, но аккуратно осмотрел парня. Зрачки на свет реагировали вяло, но симметрично, уже хорошо, массивного кровоизлияния в мозг, скорее всего, нет. Но вот грудная клетка… Левая сторона при дыхании западала, двигаясь в противофазе с правой. Классическое «парадоксальное дыхание». Окончатый перелом ребер, и, судя по всему, не один.
— Ближайшая больница?! — крикнул я в толпу, не отрывая взгляда от пострадавшего.
— Клиника университета Шова! — ответил какой-то парень. — Минут пять-семь на машине, если без пробок.
Семь минут... В его состоянии это была целая вечность. И тут я словно через всю толпу услышал тихий вздох. Я поднял голову и встретился взглядом с ребенком. Маленькая девочка, лет пяти, стояла у края дороги и немигающим взглядом смотрела на сбитого парня. Она не плакала. Она просто смотрела широко раскрытыми и полными ужаса глазами.
Раздался пронзительный вой сирены. Скорая пробивалась сквозь толпу. Двери распахнулись, и из машины выскочил фельдшер — совсем еще юнец, с испуганными глазами и лицом, усыпанным прыщами. В фельдшеров сейчас что сразу с садика берут?
— Что здесь? — спросил он, подбегая с укладкой.
