Цан Синь автоматически, почти машинально, склонил голову. Холодный, невыносимо тяжёлый металл коснулся его чела. Казалось, он впивается в кожу, в кость, в самое сознание, навеки вдавливая в него бремя власти. В зале раздался низкий, гулкий рёв, вырвавшийся из глоток сотен придворных и демонов:
— Да здравствует Император Цан Синь! Десять тысяч лет! Десять тысяч лет и десять тысяч зим!
Крики, полные не искренней радости, а животного страха и подобострастия, сотрясали стены, сдвигая пыль с резных потолочных балок. Он был коронован. Он достиг всего, о чём грезил в долгие ночи изгнания, всё, ради чего он жил и убивал. Он был императором. Повелителем Поднебесной.
Но когда он поднял голову, и корона отбросила на его лицо зловещую тень, его ясный взгляд — всполохи огня в бездне чёрного — пронзил толпу. Он не смотрел на них. Он искал кого-то. Того, кто не мог и не должен был здесь быть. Он не слышал оглушительных приветствий. В его ушах стоял одинокий, пронзительный звон того самого тревожного колокола, что оповестил о её побеге.
Она обессилена? Ранена… — настойчиво звучало в нём. Голодна. Одна или с сёстрами? Его воображение, обострённое тревогой, рисовало унизительные картины: она, прячущаяся в грязном, пропахшем крысами подвале на окраине города, прижимается к холодной стене… или, хуже того, уже бредущая по пыльной дороге куда-то в никуда, слабая, беззащитная перед любым разбойником.
Внезапно его рука снова сжала подлокотник трона. Под бархатной обивкой дерево затрещало. Великий Император, только что получивший абсолютную власть над жизнью и смертью миллионов, был беспомощен перед одной-единственной мыслью, одной пропавшей пленницей. И эта мысль терзала его сильнее, чем шипы короны на его голове. Трон внезапно показался не вершиной мира, а самой прочной и роскошной клеткой, а он — её пленником.
Его сердце, чёрное, перерождённое демонической энергией, сжалось в груди от странной, мучительной боли — гремучей смеси ярости, жгучего унижения и… леденящего страха. Страха не перед заговором или войной, а перед тем, что её поймают не его люди. Что какая-нибудь шайка грабителей или солдаты-мародёры наткнутся на неё раньше. Что с ней что-то случится. Что эти глаза, в которых он безнадёжно пытался разгадать тайну, он больше никогда не увидит.
— Ваше Величество, — приблизился главный министр, склонившись в почтительном, но не лишённом подобострастия поклоне. — Указы о помиловании для членов клана Тан, как вы и повелели, готовы к распространению по всем провинциям. И… усиленные отряды лейтенанта Гоу продолжают прочесывать окрестности столицы. Мы найдём их. — Министр позволил себе снисходительную улыбку. — Этот побег был актом отчаяния, очень непредсказуемым и недальновидным. Обусловлен лишь животным страхом перед казнью. Уверен, если бы принцессы Тан успели узнать о вашем великодушии…
Цан Синь медленно повернул к нему голову. Движение было плавным, почти змеиным. Искры адского пламени вспыхнули в глубине его глаз, и от этого взгляда у опытного царедворца похолодела кровь в жилах, а слова застряли в горле.
— Не «их», — прошипел император так тихо, что ледяное дыхание коснулось уха министра, и больше никто в зале не услышал. Голос был тихим, но в нём была стальная хватка, способная переломить хребет. — Её. Ищите её. Тан Лань. Мне нужна именно она. Живой. И невредимой. Остальные… — он сделал микроскопическую паузу, и в ней повисла судьба двух других сестёр, — … не имеют никакого значения.
Он поднялся с трона. Его высокая фигура в тяжёлых парчовых одеждах вытянулась во весь рост. Новая корона из чёрного металла отбрасывала на пол длинные, уродливо искажённые тени, которые поползли по залу, заставляя придворных невольно отступать. Коронация закончилась. Все ритуалы были соблюдены, все необходимые клятвы принесены.
Теперь начиналось нечто настоящее. Не подавление мятежей, не управление империей. Начиналась охота. Не на врагов трона, а на одну-единственную женщину, которая сумела украсть у него не победу — победа осталась за ним, — а нечто куда более ценное. Его покой. Его уверенность. И теперь он, всемогущий император, стал пленником единственной цели: найти её, поймать и наконец получить ответ на вопрос, что же она такое. И никакая корона не могла заглушить этот зов.
Второй министр, старый и хитрый царедворец Ли Цзюй, чьё лицо было испещрено морщинами, хранившими тайны трёх правлений, выступил вперёд и с почти театральным почтением ударился лбом о полированный пол.
— Сын Неба, светоч вновь воссиявшей династии Цан! Дворец очищен от мятежных псов, но империя… империя подобна кораблю, брошенному в бушующее море после долгого штиля. Нам нужен твёрдый руль и попутный ветер в паруса! Необходимо немедля издать указы, дабы успокоить встревоженные умы подданных и навести незыблемый порядок во всех девяти землях!
Цан Синь, всё ещё стоявший у трона, медленно кивнул. Его фигура, отягощённая короной и парчой, казалась монолитом, воплощением новой, неумолимой власти. Когда он заговорил, его голос прозвучал низко и весомо, без особых усилий разносясь под сводами зала и заглушая последние шёпоты.
— Первый указ, — возвестил он, и каждое слово падало, как печать. — Об амнистии и лояльности. Отныне все чиновники, военачальники, аристократы и простолюдины Поднебесной, кто добровольно признает власть династии Цан и принесёт клятву верности перед алтарём предков в течение одного лунного месяца, будут прощены за свою прошлую службу узурпаторам Танам. Их ранги, титулы и владения останутся при них. — Он сделал паузу, позволяя этим словам просочиться в сознание придворных.
По залу пронёсся почти слышимый, коллективный вздох облегчения. Это был не просто мудрый, а гениальный ход, способный в одно мгновение обезоружить большую часть потенциальных противников и избежать хаоса массовых чисток. Многие из присутствующих уже мысленно составляли текст клятвы.
— Второй указ, — голос Цан Синя стал твёрже, в нём зазвенела сталь. — О расследовании величайшего злодеяния. Нападение нежити на столицу, осквернившее саму землю империи Цаньхуа, не будет забыто и не останется без ответа. — Его взгляд, холодный и пронзительный, медленно скользнул по рядам придворных, заставляя некоторых невольно съёжиться. — Я назначаю специальную следственную комиссию. Во главе её встанет… — он намеренно задержался, выискивая того, кто не был запятнан связями со старым режимом, и его взгляд упал на молодого, но уже зарекомендовавшего себя неподкупностью чиновника, стоявшего чуть в стороне. — … советник Вэй Хань. Ему предоставляются чрезвычайные полномочия. Любые улики, любые подозрения, сколь бы высоко они ни вели, должны быть расследованы. Все причастные к этому мерзкому ритуалу будут найдены и преданы суду по всей строгости возрождённых законов Цан.
Молодой советник Вэй, бледный от внезапно свалившейся на него ответственности, но с горящими глазами, вышел вперёд и склонился в глубоком поклоне.
— Ваша воля — закон, Сын Неба! Не пощажу ни сил, ни жизни!
Цан Синь кивнул, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто, отличное от гнева или отстранённости — удовлетворение от хорошо расставленных шахматных фигур. Он давал империи порядок, а своим подданным — чёткие указания. Но в глубине души он знал, что самый важный приказ уже отдан шепотом, и его исполнение волновало его куда больше, чем все эти государственные дела.
Шум зала, гул голосов, тяжёлый взгляд короны — всё это внезапно растворилось, отступило, как прилив. Для Цан Синя наступила абсолютная тишина, и в ней вспыхнула одна-единственная, яркая и болезненная, как удар кинжалом, память.
Фестиваль.
Воздух тогда был густым и сладким от запаха жареных лепёшек и имбирного чая. Тысячи разноцветных фонарей плыли по тёмному небу, словно стаи светлячков, унося в высь молитвы и надежды. И она… она стояла рядом с ним, не как принцесса и пленница, а просто как женщина. Её лицо в мягком свете фонарей было лишено привычной холодной маски, оно было живым, задумчивым, почти уязвимым.
