Кикимора и ее ёкай (СИ) - Зимина Анна

«Ох, не увлечься бы да не обжечься», — озабоченно подумала кикимора. Курортные романы все-таки были не ее конек. Да и на курорты она как-то не выбиралась. Вот, болото есть, и хватит.

Но совсем скоро яркие впечатления, оставленные Дзашином, немного притухли. Потому что прямо на залитой солнечным светом горной тропке сидел и плакал ребенок лет двух.

Плакал безутешно, икал, сучил маленькими босыми ножками. У кикиморы сострадательно сжалось сердце.

— Не надо, госпожа Мари-онна-сама, не трогайте, — сказал Тузик, но предостережение запоздало. Кикимора уже подняла мальчугана на руки.

— Ну что ты, что ты, мой хороший, — ласково сказала она, погладив ребенка по голове. Тот поднял на нее лицо, испещренное морщинами и с редкой куцей бороденкой. Младенец с лицом старика ухмыльнулся и вцепился кикиморе в ворот дорожного кимоно.

— Госпожа Мари-онна-сама! — горестно воскликнул Шарик. — Вы поторопились и взяли на руки конаки-дидзи! С каждым вашим шагом он будет весить все больше и больше и в конце концов задавит вас! Он так людей убивает, а потом ест!

Кикимора с удивлением посмотрела в довольное морщинистое лицо.

— Правда, что ли?

Она попыталась поставить «ребеночка» на землю, но тот весьма проворно перелез повыше.

— Чего тут только не бывает… В наших краях такого многообразия нечисти нет, даже скучно и за родину обидно.

— Госпожа, давайте я помогу, — суетился не на шутку перепуганный каукегэн.

— Шаря, не переживай, — улыбнулась кикимора и удобнее перехватила ёкая под голый младенческий зад. Сделала шаг, другой и бодренько пошла вперед, совсем не ощущая тяжести.

— Не выйдет у нашего младенчика меня задавить, — сказала она, наблюдая, как с лица ёкая пропадает довольная улыбочка.

Тот дернулся было, чтобы его поставили на землю, но кикимора не позволила.

— Э, нет, дружочек, я тебя так просто не отпущу. Поедешь на ручках, как и хотел.

Мало кто знал, что та, кто донесет конаки-дидзи один ри (один ри — около 4 км) и не умрет раздавленной, получит благословение материнства. А сам конаки-дидзи исчезнет, чтобы переродиться и стать человеком. Кикимора этого не знала, но шла вперед с ёкаем на руках интуитивно: чувствовала, что нельзя отпускать с рук того, кто причиняет людям вред.

Конаки-дидзи перерождаться не планировал: ему вполне нравилось быть демоном и питаться незадачливыми сердобольными прохожими, хоть и редкими, но все еще ведущимися на его жалобный детский рев.

— Пусти, — выгибался младенец с лицом старика и принимал самые неудобные позы, чтобы его было невозможно нести. Кикимора, вырастившая троих детей, на это только хмыкала и пару раз шлепнула по голому заду.

— А ну, цыц! — грозно сказала она.

— Вот бы тебя раздавило побыстрее, противная тетка! Почему ты вообще можешь меня нести? — недовольно пыхтя и выгибаясь, спрашивал конаки-дидзи.

— По кочану, — ласково отвечала кикимора и снова перехватывала демона за пинающуюся пятку.

Шарик бежал рядышком и страховал на всякий случай, но уже не так нервно. Все-таки Мари-онна-сама была очень сильным ёкаем.

— Чтоб тебе провалиться в Йоми! Ама! Кусотарэ! — непереводимо ругался перепуганный конаки-дидзи, тщетно пытаясь вырваться.

— По жопе надаю, — предупредила кикимора, и ёкай примолк. Рука у нее была тяжелая.

— Тетенька, милая, отпусти на землю, я сам пойду, ножками, — неожиданно заканючил он.

«Тактику сменил», — хмыкнула про себя кикимора.

— Так я все-таки милая тетенька? Или противная тетка? Как ты там меня назвал? Кусотарэ? Шарик, переведи, а?

Но Тузик засмущался и переводить не стал.

— Ясно все с тобой, — вдохнула кикимора, сделала еще с десяток шагов вперед и ойкнула. Младенец с головой старика неожиданно исчез. Испарился прямо из рук, будто его и не было. В воздухе тихонько зазвенело, будто нежные снежинки разбились о стекло.

— Это как понимать? — озадаченно спросила кикимора.

— Вы пронесли его целый ри! — восхищенно сказал Шарик, кланяясь своей госпоже. — Теперь он переродится человеком!

Кикимора задумалась.

— Как все-таки у вас интересно, — наконец сказала она. — У нас нечисть людьми не становится, только притворяться может. Ну или выглядеть как человек. А переродиться — нет.

— Как у вас интересно, — сказал на это удивленный Бобик. — У нас после конца жизненного пути могут переродиться даже те, чьи души прокляты.

И кикимора с каукегэном полезли в глубокие дебри теологии.

— Хотел бы я побывать на вашей родине, госпожа Мари-онна, — сказал каукегэн, прикрывая глаза и представляя себе русалок, леших и домовых. Они представлялись почему-то в кимоно и в русской шапке-ушанке с красной звездой посередине. Откуда эта шапка-ушанка вылезла в сознании духа мора и неудач — бог весть. Может, живя в городе, цапнул краем глаза что-то в телевизоре.

Вот так, за увлекательными беседами, они шли вперед по тонкой паучьей ниточке Ёрогумо.

Все-таки путешествие по незнакомой стране — это очень увлекательно. Мир ёкаев чудной страны Япония был перенасыщен, переполнен духами, душами, предметами, которые обрели сущность. Духовная сила, темная и светлая ауры тут были яркими, концентрированными, умещались в и без того крошечную площадь страны. В России все не так, конечно. Там просторы, там тоже энергия течет в самой земле, в воде, в корнях деревьев, в воздухе, но течет скрытно, неявно, питает тех, кому нужна, и утекает оттуда, где надобности в ней нет.

Кикимора шла по серебряной ниточке-паутинке через горы и леса, прогулялась даже по морскому побережью, помочила ножки в теплой воде. Прошла рисовые поля, деревеньки и горные тропки. С кем-то знакомилась, с кем-то и по душам поговорила, а с кем и бутылочку своей настойки распила. И шла себе потихоньку к самой высокой горе — Небесной горе — на которой сейчас во время праздника о-бон находились все семь благословенных богов хорошей страны Япония.

И вот так вот, потихоньку, и пришла к месту своего назначения.

Глава 27. Лунные Цветочные Купальни

Тут, у подножия небесной горы, был целый ёкайский город. Он горел огнями, сиял, как иней на благовещенских соснах в морозный денек, шумел звонкими деревянными гэта, копытами, громкими голосами, смехом, рычанием и мычанием. Тут было весело, ярко, громко.

Только кикимора лишнего шума не любила. Ей бы в тишину, в покой.

Каукегэн Шарик за время путешествия подрос, оброс мышцой, шерсть у него стала гладкая, блестящая. Он все сильнее и сильнее становился похожим на собаку, только что кусты не метил. Еще аура у него стала темная, как ночь, и сильная.

Такая аура появлялась у существ только очень древних, сильных и силу свою попусту не растрачивающих. Или у тех, кто бок о бок с сильным ёкаем или богом живет. Вот как Тузик с кикиморой.

— Пойдем, что ли, — вздохнула кикимора и пошла прямо в город. Бобик послушно затрусил чуть впереди.

В городе на кикимору с каукегэном внимания особо не обращали. Тут своих чудиков хватало.

— Мари-Онна-сама! Мари-онна-сама! — прошептал вдруг каукегэн, зло ощериваясь чеширской пастью с акульими, росшими по кругу зубами. — Опасность чую.

Шумел город, толкался плечами веселый ёкайский народ, из открытых дверей ночных заведений раздавались смех и звон посуды, музыка, крики. Пьяно, громко, ярко, суетно. Улицы заливались ярким светом японских фонариков, аппетитно пахло готовящейся шкворчащей едой.

Все было вроде хорошо, но по спине пробежал холодок. Дурное предчувствие? Да будет.

И в этот самый миг кикимору кто-то схватил за плечи, дернул назад, и она провалилась куда-то в темноту — даже охнуть не успела. Туда же, в темноту, нырнул вслед за ней верный каукегэн. Но его вытолкнуло из черной дыры, и он оказался там же — на яркой шумной улице, полной веселящегося народу.

— Мари-онна-сама, — провыл каукегэн, принюхиваясь к воздуху черным собачьим носом. Не так давно они с кикиморой научились друг друга чувствовать даже на расстоянии, если оставался хотя бы след ее темной ауры.