Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ) - Полански Марика

Горячий чай обжёг губы, заставив поморщиться. Я заморгала и окинула взглядом кухню. Небольшая, уютная с непритязательным буфетом и столом, на котором стояла вазочка с конфетами, накрытыми бежевой салфеткой. В мойке скопилась грязная посуда. За прошедшие дни к ней не притронулась ни вода, ни губка с чистящим порошком. А ведь раньше я никогда не позволяла себе лечь спать с грязной посудой.

Уж не знаю, что лучше сработало — вид неприбранной кухни или то, что я наконец-то позволила себе разозлиться на весь мир и пережить это, — но мне стало легче. Значительно легче.

Я зашла в кабинет и принялась искать в ящике стола блокнот. Обычно я никогда не вела записи. Слишком уж ленива, чтобы записывать всё, что пережила за день. Но в этот раз вместо выплеска эмоций решила записать, что могу сделать для себя уже сейчас.

Да, я никогда не вела идеальный образ жизни. Более того, я никогда не могла встроиться в неё, чувствуя себя везде чужой. Но разве это должно стать помехой на пути к моему собственному счастью? В конце концов, я столько лет потратила, пытаясь быть такой, как все, что напрочь забыла, какая я есть на самом деле. И вместо того, чтобы следовать своим путём, шла по чужим шагам. Куда меня это привело?

— В задницу, — я ответила сама себе и, хлюпнув чаем, перечитала собственный список. Сморщила нос, представляя грандиозность работы и кучу сложностей, и чертыхнулась: — В очень глубокую задницу. Из которой придётся выбираться, конечно же, само́й. Впрочем, как и всегда.

***

— Госпожа де Вальдан, а как заставить девушку обратить внимание на себя?

Я оторвалась от заполнения учебного журнала и с удивлением воззрилась на Рафаэля. Тот сжимал кожаную папку с такой силой, что материал под его пальцами промялся, а костяшки побелели. То пунцовые пятна окрашивали щёки, то лицо обретало восковую бледность. И только уши оставались одного цвета — ярко-алыми, отчего рыжие волосы казались блёклыми. Парень явно переживал муки первой любви, и я посочувствовала ему от всей души. Разум отчаянно сопротивлялся мысли, что объектом внезапно нахлынувшей юношеской любви оказалась я, хотя нутро твердило об обратном.

Откинувшись на спинку преподавательского кресла, я перевела взгляд на пушистые кустики цинцинии, стоя́щие рядком на подоконниках стрельчатых окон и тяжело вздохнула.

— Честно говоря, Рафаэль, из меня плохой советчик, — призналась я, тщательно подбирая слова. — Можно было бы накидать с десяток советов, которые печатают в журналах взросления. Но боюсь, если они не сработают, то вы можете угодить в очень глубокую яму переживаний и разочарований.

Студент нерешительно потоптался на месте, будто ему резко стало некомфортно в аудитории. Его рука потянулась к уху, пальцы стали яростно терзать мочку, и вот тут я всерьёз заволновалась. У парня был такой вид, как будто его вот-вот хватит удар от переживаний.

— Ну а всё же, — собравшись с духом, спросил он. — Вот на что бы вы в первую очередь обратили внимание?

Я задумалась. Помнится, в юности я была влюбчивая. Даже чересчур. Причём влюбиться могла во всё что угодно: внешность, голос, интересы. Даже в манеру подать руку или общение в кругу незнакомых людей. Я попыталась вспомнить, как влюбилась в Фицпатрика. Тогда он виделся мне сильным, уверенным, дерзким, и это чертовски привлекало. Потом вспомнила Абрахама ван Вильсона. Тогда меня тоже привлекла его сила и властность. Но только они были не напоказ, как у Фицпатрика, а завёрнутые в обёртку спокойствия и рассудительности. Аристократ до мозга костей, которому ничего не нужно было делать, чтобы продемонстрировать, кто является настоящим хозяином положения. Вот только, как показала жизнь, это была не более чем искусная маска, за которой пряталось настоящее чудовище.

— Мой пример — не самый лучший, — отозвалась я, помолчала, глубоко вздохнула и добавила: — Пожалуй, самое лучшее, что вы можете сделать в этой ситуации, — это просто оставаться собой и продолжать заниматься своей жизнью. Если будете из кожи вон лезть, это не принесёт ничего, кроме разочарования.

— Почему?

— Потому что время пройдёт, влюблённость утихнет, и вам всё тяжелее и тяжелее будет удаваться справляться с ролью, которую вы на себя возложили. Рано или поздно вам покажется, будто вас обманули. Вы начнёте ненавидеть свою любовь за то, что перестали быть собой. Да и взамен получили не совсем то, что хотели. А это, знаете ли, тяжёлый груз. Не всем удаётся его вынести.

— А что, если это серьёзно и на всю жизнь? — Рафаэль даже и не думал сдаваться. Опьянённый дурманом влюблённости мозг, видимо, рисовал парню совершенно иные картины, далёкие от реальности, и оттого такие притягательные. — Что, если я хочу провести всю свою жизнь с этим человеком?

Я почесала бровь и полезла в ящик стола за самостоятельными работами. Казалось, если продолжу этот разговор, то он загонит меня в тупик собственных мыслей и болезненных чувств, которые всколыхнули вопросы Рафаэля.

— Тем более не сто́ит торопиться, — я посмотрела на парты, пытаясь прикинуть, сколько человек сегодня будет на паре. — Вы пока влюблены. Причём сильно. Сейчас любой совет будет казаться вам соломинкой, которая поможет выбраться из бурных вод. Однако в этом нет любви. Поскольку предметом вашего обожания является придуманный образ. Любовь придёт позже. Значительно позже. Когда вы уже хорошо узнаете друг друга. И будете видеть не только достоинства, но и недостатки. Тогда вы примете для себя решение, что недостатки друг друга для вас являются не проблемой, а основой для изменения себя к лучшему. А это произойдёт лет этак через десять — пятнадцать совместной жизни с тем человеком.

Мой ответ не понравился Рафаэлю. Он оставил в покое своё многострадальное ухо и принялся жевать нижнюю губу. Брови съехались к переносице, отчего выражение лица стало одновременно и задумчивым, и горестным.

— А почему так долго? — наконец спросил он. — Разве любовь не приходит сразу?

Я отрицательно покачала головой и встала из-за стола. Потом тепло улыбнулась и подхватив стопку с самостоятельными контрольными, тихо ответила:

— Для некоторых вещей нужны время и терпение. Много времени и много терпения. Нужно быть готовым к отказу и не принимать его близко к сердцу. В конце концов, вы же не станете с кем-то встречаться, только потому, что тот человек безмерно в вас влюблён?

Рафаэль замотал головой и отчего-то побледнел.

— Ну вот. А быть собой — значит позволить себе встретить того человека, который непременно обратит на вас внимание. Вам не придётся делать что-то специально, чтобы заслужить любовь другого человека. Он будет без ума от вас настоящего, а не от образа, который вы придумаете себе. Если вам хочется узнать её получше, задавайте вопросы. Если хочется проводить больше времени, то ищите возможность. Хочется видеть улыбку, радуйте. Единственное, не ждите, что ваша избранница станет такой, какой вам хочется увидеть её. Она не станет. Как не станете вы другим человеком только потому, что так захотелось ей. Вы будете собой. И она тоже будет собой. Любовь начинается там, где два разных человека принимают друг друга такими, какие они есть, и стараются сделать жизнь друг друга лучше. А теперь простите, молодой человек, но мне нужно готовиться к паре.

Студент кивнул и поспешил покинуть аудиторию.

Листы с работами легли на стол. Я потёрла руками лицо и задумалась о том, не наговорила ли лишнего. В конце концов, он пришёл узнать, как привлечь к себе внимание. А в итоге получил обрывочную лекцию о любви.

Любовь — это не про меня. Моя любовь всегда была больна и слепа и приносила одни только разочарования. Я могла бы рассказать, как построить отношения на разуме, не включая сердце. Но вот любовь… Любовь всегда казалась мне чем-то запредельным, необъяснимым, далёким. Тем, о чём пишут в книгах и поют в песнях. Но ко мне она не имела никакого отношения.

Чувствуя давящую горечь, я окинула взглядом аудиторию. Из-за непогоды она казалась мрачнее обычного. На партах крутились мелкие шарики осветительных артефактов, расплёскивая желтоватый свет по лакированным столешницам. Стрелка на настенных часах дрогнула, показывая ровно одиннадцать часов. Через пять минут сюда хлынут студенты, и я снова смогу уйти с головой в работу. А работать — это, пожалуй, единственное, что даётся мне лучше всего.