— Унизить моего жениха! — выкрикнула Сяофэн, и её слова, острые и громкие, словно ножи, резали тишину сада. — Опозорить его перед всем бюро! Ты что, не смогла его заполучить и решила подпортить его репутацию? Мою репутацию⁈
Тан Лань первое время сохраняла ледяное спокойствие. Она смотрела на сестру с лёгким недоумением и отстранённостью, как на разбушевавшегося, невоспитанного ребёнка, чья истерика недостойна серьёзной реакции. Её взгляд был спокоен, поза — расслаблена, лишь пальцы слегка постукивали по складкам платья.
Но Сяофэн, подогреваемая кипящей яростью и, видимо, испуганная за своё будущее, которое теперь висело на волоске из-за скомпрометированного жениха, не унималась. Её гнев, не встретив отпора, лишь разгорался сильнее.
— Ты всегда была такой! — её голос сорвался на высокий, визгливый фальцет. — Вечно ты портишь всё, к чему прикасаешься! Не смогла удержать уберечь своего мужа, теперь моего жениха хочешь опозорить? Думаешь, если ты первая дочь, то всё тебе позволено? Что все должны пресмыкаться перед тобой, этой… этой холодной, никому не нужной…
Она сделала ядовитую паузу, её глаза блестели злобным торжеством.
— Все во дворце только и делают, что смеются над тобой у тебя за спиной! Над твоей жалкой попыткой казаться значимой! Ты — пустое место в дорогих одеждах! И твоя мать, да упокоится её душа, наверное, переворачивается в гробу от стыда за то, во что ты превратилась!
С каждым словом её речь становилась всё ядовитее, всё грязнее. Она копала глубоко, вытаскивая на свет старые, забытые обиды и вплетая в них откровенную ложь, лишь бы уязвить, лишь бы заставить хоть как-то среагировать. Она металась перед Тан Лань, как разъярённая оса, готовая ужалить в самое больное место.
Но Тан Лань не тронуло ни одно слово Сяофэй.
И тогда разговор, словно ядовитая змея, пополз к самой сути, к самому больному. Он зашёл о троне. О наследстве. О власти, которая была проклятием и навязчивой идеей для одной и тяжким бременем для другой.
И в этот миг в сознании Снежи вспыхнуло ярче молнии. Она вспомнила. Вспомнила отчётливо, как наяву, тот самый роковой разговор у озера. Надменное, искажённое злобой лицо сестры, её глаза, полные холодной ненависти, и слова, врезавшиеся в память: «Я заберу всё, что ты когда-либо могла бы иметь. Всё! И начну с твоего жалкого титула наследницы. Он будет моим.»
Спокойствие Тан Лань, холодное и отстранённое, лопнуло, как перетянутая струна. Всё её искусственное равнодушие, вся попытка сохранить лицо рухнули под натиском этого внезапного, ослепляющего воспоминания и текущего абсурда.
— Да мне плевать на ваш гребаный трон! — выкрикнула она, и её голос, низкий, хриплый и полный неподдельной ярости, как удар грома, перекрыл визгливый поток Сяофэн. Он прокатился по саду, заставив онеметь даже листья на деревьях. — Мне плевать на вашу жалкую, мышиную возню за титул наследной принцессы! Деритесь за него, режьте друг друга из-за этого позолоченного стула, мне всё равно!
Эти слова, оброненные с ледяной, почти пророческой искренностью, ошеломили Сяофэн. Она не увидела в них горькой правды — она узрела новую, изощрённую насмешку, высшую степень презрения. Ярость, тёмная и слепая, окончательно затмила ей рассудок. С пронзительным, истеричным криком она резко замахнулась, чтобы со всей силы ударить Тан Лань по лицу, стереть с него это спокойное, ненавистное выражение.
Тан Лань двинулась с скоростью сработавшей ловушки. Её пальцы, сильные и цепкие, молниеносно сомкнулись на запястье сестры, сжав его с такой силой, что хрупкие косточки затрещали, а нежная, бархатистая кожа второй принцессы натянулась и покраснела. Лицо Тан Лань, секунду назад выражавшее лишь холодное презрение, исказилось теперь настоящей, смертельной яростью. Это была не злоба аристократки — это была ярость воина, на которого подняли руку. В её глазах вспыхнул тот самый дикий, неукротимый огонь, что горел когда-то в глазах Снежи на поле боя.
Лу Синь среагировал мгновенно, как продолжение её воли. С резким, металлическим лязгом, разорвавшим воздух, его меч оказался в его руке. Он не сделал ни шага вперёд, но его поза, его взгляд, устремлённый на стражника Сяофэн, говорили яснее любых слов: следующее враждебное движение в сторону его госпожи будет последним в жизни того, кто его совершит.
Стражник Сяофэн, не менее преданный своей госпоже, тоже с грохотом обнажил клинок. Его лицо было напряжённым, он понимал, против кого ему придётся сражаться.
Двор замер, словно попав под действие ледяного заклятья. Воздух наэлектризовался, густой и тяжёлый, предвещая бурю. Две сестры, застывшие в смертельном противостоянии, представляли собой разительный контраст: одна — с бешеным, неистовым взглядом, из которого словно сыпались искры ярости; другая — с лицом ледяной фурии, на котором читалась не просто злость, а холодная, безжалостная решимость. Их руки, сцепившиеся в мёртвой хватке, были белы от напряжения.
За их спинами, подобно грозным теням, застыли воины с обнажёнными мечами. Клинки ловили скупой солнечный свет, отбрасывая на землю острые, зловещие блики. На периферии, словно испуганные мыши, жались перепуганные слуги, боящиеся пошевелиться.
— Отпусти, — прошипела вторая госпожа, и в её голосе не было ничего человеческого — лишь шипящая, животная злоба.
— Сяофэн, — голос Тан Лань прозвучал низко и опасно, словно предгрозовой гул, — ты скоро захлебнёшься в собственной желчи и яде.
Её слова, оброненные с ледяной, безжалостной точностью, повисли в наэлектризованном воздухе. Пальцы Тан Лань сжали запястье сестры ещё сильнее, заставляя ту непроизвольно ахнуть от боли.
— Вздумала руку на меня поднять, — продолжила она, и в её глазах вспыхнул холодный, стальной огонь. — Это была твоя первая и последняя ошибка.
Она отпустила захват с таким внезапным презрением, будто отбрасывала не человека, а нечто гадкое и нечистое. Сяофэн, пошатнувшись, отступила, потирая покрасневшее, онемевшее запястье. Её ярость сменилась животным страхом перед внезапно обнажившейся силой сестры.
— Сегодня я тебя прощаю, — произнесла Тан Лань, и её голос вновь приобрёл ледяную, неумолимую гладкость. Она выпрямилась во весь рост, и в её осанке появилось нечто от той самой первой госпожи, чей авторитет всегда был неоспорим. — Но запомни мои слова. В следующий раз, если твоя рука поднимется на меня, я не просто остановлю её. А сломаю. Без сожалений и без лишних слов.
Она повернулась к ней спиной, демонстративно прекращая разговор, и этот жест был унизительнее любой пощёчины.
Сяофэн громко выдохнула. Она поняла с кристальной, унизительной ясностью — в этой публичной схватке она проиграла. Грубо, безапелляционно и на глазах у всей челяди.
— Ты думаешь, твоё шаткое положение спасёт покровительство клана Линьюэ? — прошипела она, её изящные ноздри раздувались от бессильной ярости. Она выпалила название рода покойной матери Тан Лань, бросая его как последнее, отравленное оскорбление, и, резко развернувшись, поспешно ретировалась, увлекая за собой свою свиту, словно унося с собой вихрь собственного бессильного гнева.
Тишина, наступившая после её ухода, была густой, тяжёлой и оглушительной. Воздух, ещё секунду назад дрожавший от ярости, теперь звенел напряжённым безмолвием.
Тан Лань медленно перевела взгляд на Цуй Хуа. Та стояла чуть поодаль, опустив глаза с образцовым подобострастием, но по едва заметной, предательской дрожи в уголках сжатых губ, по напряжённой линии плеч было ясно — она впитала каждое слово, каждый намёк, как губка. Она всё запомнила, запечатлела в своей цепкой памяти.
«Обязательно доложит своей истинной хозяйке, — с холодной, безошибочной уверенностью подумала Тан Лань, чувствуя, как в душе застывает новый лёд. — Слово в слово. И особенно про клан Линьюэ, хотя может и не всё…». Осознание этого было горьким, но не неожиданным. Просто ещё одна битва в этой бесконечной войне, но война — всё ещё продолжалась.
