Ведьмы.Ру 2 (СИ) - Демина Карина

— И что?

— И русалки не врут.

— Это как?

— Обыкновенно. Русалка всегда искренне верит в то, что говорит в настоящий момент. Вот и получается, что говорит она только правду. Правда, всякий раз — разную.

Глава 29

Где случается подростковый бунт вкупе с запоздалой сепарацией

Глава 29 Где случается подростковый бунт вкупе с запоздалой сепарацией

Вот он подходит к ней, когда она готовит обед, и обнимает ее. Кастрюля выпадает у нее из рук, он подхватывает ее, и, целуя, несет к себе в комнату.

История о любви и мужском коварстве

Данила нервно расхаживал взад и вперёд. А потом вперёд и взад. И изо всех сил сдерживал себя, чтобы не посмотреть на часы.

Рано ещё.

Алёшка обещал подъехать к полудню. А он всегда отличался пунктуальностью. И это бесило. И вообще всё в нём всегда бесило.

До трясучки прямо.

Рубашечки белые, которые Лёшка носил едва ли не с пелёнок, причём как-то умудряясь не пачкать и не мять. Брючки со стрелками. Туфли.

И главное рожа эта, серьёзная.

И сам он…

Брат?

Нет, это в голове не укладывается. Чтоб он вот и…

— Эй, — Данилу окликнули, и он обернулся. — Привет, бродяга…

Сегодня Лёшка был без рубашки.

В смысле, предпочёл футболку. Ярко-красную с чёрным черепом. Из черепа торчали крыла, а под ним растянулась надпись готическим шрифтом. Данила моргнул, пытаясь уложить написанное в голове.

И джинсы драные.

И кроссовки.

— Ты и сам-то…

— Есть немного, — то ли братец, то ли кузен голову наклонил. И в ухе блеснула капля.

— Ты что, ухо проколол?

— Ага, — Лёшка повернул голову. — Две дырки.

Вторая была выше, и в ней виднелось скромное серебряное колечко.

— Ещё татуху набить собираюсь…

— Эм… у тебя всё нормально? — Данила собирался спросить о другом. Вот категорически о другом, он даже речь пытался готовить, про себя проговаривая то одно, то другое. Всё, конечно, было не тем, что надо, но…

— Да, как сказать. Я из дому ушёл! — Лёшка произнёс это радостно. И улыбнулся во всю ширь. И как-то так, как никогда не улыбался иначе.

— Так понимаю, тебя надо поздравить?

— Ага, — кивнул он. — Кофейком угостишь?

— Угощу… а чего вдруг?

— Да… — Лёшка провёл рукой по волосам, поднимая светлые прядки дыбом. А раньше он всегда укладывал, прям волосок к волоску. — Такое вот… задолбало.

— Объяснил, — хмыкнул Данила. — Ладно, и вправду не тут… кое-что произошло. Точнее оно раньше произошло, но я недавно узнал. Короче, оно дерьмовое и тебя касается.

— Чтоб какое дерьмо меня и не коснулось, — Лёшка хмыкнул. — Пошли, тут одна кафешка есть, неподалёку… а ты, вижу, ничего так. Заброшенным и потерянным не выглядишь. Слушай, а если я волосы в красный цвет покрашу, мне пойдёт?

— Лёха, ты…

— Ты ж красил!

— Красил. Мне было четырнадцать!

— Вот… а мне скоро двадцать пять, и я не красил! Уши не пробивал. Даже никогда не напивался толком.

Лешка, которого воспринимать в подобном обличье было тяжело, сунул руки в карманы.

— Не обижайся, но мне кажется, что твой подростковый бунт немного запоздал, — сказал Данила, чувствуя в себе острое желание тоже волосы покрасить.

А что, прикольно.

Лёха в красный. А Даниле можно в жёлтый. Или в синий? А Стасу тогда зеленый достанется? Нет, это несерьёзно и вообще…

Кафешка была маленькой, даже не кафешка, а одно из тех заведений, которые выстраиваются в ряд на фудкорте. Но кофе делали, а к нему имелись пышные булочки, рогалики и кренделя, щедро посыпанные маком. По утреннему времени на фудкорте было относительно пусто, и получилось занять столик в углу.

— Хорошо, — Лёшка хлебнул кофе из бумажного стакана и счастливо зажмурился. — Мама никогда не разрешала мне покупать кофе в сомнительных заведениях… и фастфуд. И в целом.

— Ты поэтому из дому ушёл?

Вот как сказать человеку, что его мамаша — та ещё змеюка? Что она менталист и в головах копается? И что явно имела планы Даньку со свету сжить? Оно ж правда истинная и сказать надо бы, но почему-то язык не поворачивается. Тем более что нынешний Лёшка почти и не раздражал.

Может, в рубашках дело? И бесил не Лёшка, а они?

— Да… сложно всё, — кузен разломил крендель пополам. — Всегда было сложно, а теперь вообще будто с цепи сорвалась.

— В смысле?

— Как ты ушёл, она праздник устроила. Представляешь? Торт испекла. Она умеет вкусные торты печь.

— Да, отец всегда говорил, что она хорошая хозяйка.

— Ага. Идеальная. Только… ты бы знал, до чего душно жить в чужом идеальном хозяйстве… — это было сказано не Даниле. — Отец дома давно почти и не появляется. У него давно женщина есть. Фактически у неё и живёт. Развестись не разводится, уж не знаю, почему. Мама делает вид, что ничего не знает, хотя знает всё распрекрасно. Но для всех вокруг мы должны быть идеальной семьёй. Мелкий… предпочёл поступать за тридевять земель, чтоб только подальше. Ну а мне без вариантов. Было… я ж надежда и опора.

Он дёрнул шеей.

— Ты меня всегда бесил, — сказал Лёшка.

— Это вообще-то моя фраза. Это ты меня всегда бесил.

А ведь Данила брата хотел. Чтоб настоящего. Чтоб не было в доме так пусто и одиноко. И одно время даже к родителям приставал с этими вот глупостями. Мама отшучивалась, но потом Данила увидел, что она плачет.

И понял, что из-за него.

И вместо брата стал просить собаку.

Собаку, впрочем, тоже не купили.

— А я чем? — искренне удивился Лёшка.

— Идеальностью своей. Вот как ни придём, так вы… ты… такой весь из себя наглаженный, напомаженный…

— Сам ты… напомаженный!

— В белой рубашечке.

— Я их ненавидел. Чтоб я ещё раз надел когда… — Лёшка впился в крендель зубами. — Мне из-за этих рубашек жизни не было. Туда не ходи. Сюда тоже нельзя. Сок? Ни за что, обольёшься. Чай? Тоже обольёшься. И без воды потерпишь, а то даже от неё следы видны. Пирожок? Руки будут жирные и пятна останутся. Садится только на стул и с прямой спиной, иначе одежду помнёшь. Но лучше вообще не садиться, а стоять, причём ровно и у стенки, чтоб осанка выпрямлялась.

— Серьёзно?

Вот как-то Данила никогда не думал, что из-за обычных рубашек может быть столько неприятностей. Чтоб ему дома отказали сока налить? Или пирожка какого? Да даже если бы он взял и измазался, это ж ерунда, это ж помыться можно.

И переодеться.

Небось, в шкафу рубашка не одна.

— На улицу нельзя, я там бегаю и могу упасть. Одежда порвётся. А я поцарапаюсь или побьюсь… я один раз из дому сбежал. На дерево залез. Хотел, как ты… ты рассказывал, что птичье гнездо нашёл.

— Не помню, — искренне признался Данила.

— Вот… и я захотел. Я тогда свалился.

— Я не виноват!

— Нет, конечно. Да и ничего страшного, так, пара царапин. Ты бы знал, сколько было упрёков. И мама слегла. Она всегда отличалась слабым здоровьем…

— Твоя мама? Да на ней, по-моему, пахать можно! Извини…

Всё-таки хоть и змея, но матушка. Скажи Даниле про маму кто-то что-то плохое, он бы терпеть не стал. Он бы в рожу лица ударил. Аргументом.

— Да ничего… это я теперь понимать стал. А тогда… тогда виноватым себя чувствовал. И боялся, что она умрёт. Постоянно боялся, — Лёшка опустил взгляд. — Она ведь всё для нас делала… дом вела, работала, чтобы мы не знали бедности. Тянула. Толкала. Говорила, что нужно пользоваться шансами, если они предоставились. А мы вот ленивые и безынициативные, и без неё…

— Пропадёте?

— Точно… а тут… я просто увидел, как она на кухне кружится, прям в вальсе… ну, тогда, когда тебя отвёз. Я и вернулся, чтобы поговорить. Мне вот бабушка, которая её мать, домик оставила. Я думал тебе предложить, ну, на время, но как-то… не знаю. Дом ведь простой, а ты к другому привык. Ещё бы обиделся… и решил, что если с ней поговорю, а она с дядей Антоном, то он тебя простит. Он ведь к ней прислушивается…