Но сейчас не было рядом старого мастера, чтобы остановить её. Не было никого. Лишь густая, давящая тьма и невыносимая боль, что разрывала её на части. Она обхватила себя руками, пытаясь сдержать дрожь, но это не помогало. Она металась в ловушке собственных мыслей, чувствуя, как границы её «я» расплываются, угрожая исчезнуть в этом вихре ненависти к себе, страха и горького, предательского чувства, которое она не могла вырвать из своего сердца. Это была агония, тихая и безмолвная, но от того ещё более страшная.
Но сейчас этот яд казался единственным спасением. Плевать на это тело Тан Лань! — яростно думала она. Плевать на её хрупкие, нетренированные меридианы! Ей нужны были силы. Её силы. Силы Снежи, закалённого воина, опытного культиватора. Она должна была разобраться в этом гнезде демонов и интриг сама. Зачем-то же артефакт послал её сюда! Тан Лань не справилась со своей жизнью, но Снежа справится. Она должна.
Её пальцы, дрожащие и холодные, сами нашли на груди нефритового феникса — изящную подвеску, оставшуюся от матери настоящей Тан Лань. Она сжала его так сильно, что острые края впились в ладонь, и капелька крови выступила на бледной коже.
И тут ей показалось. Показалось, что она слышит тихий, нежный, словно эхо из забытого сна, зов: «Тан Лань… Ланьэр*…» Так могла бы звать её мать.
Слёзы, горячие и солёные, брызнули из её глаз, оставляя на пыльных щеках мокрые дорожки. Она сжала кулон ещё сильнее, чувствуя леденящий холод камня, который, казалось, проникал прямо в кости.
И вдруг её осенило.
Проводник.
Артефакт, «Сердце Ледяного Феникса», что перенёс её сюда, был связан с ней, с её душой. А эта вещь… эта вещь принадлежала той, чьё тело она теперь занимала. В ней могла остаться энергия, связь, память. Мост между двумя душами, двумя судьбами.
Не думая больше ни о чём, заглушая голос разума, кричавший об опасности, она сосредоточилась. Она не пыталась медитировать, не пыталась успокоиться. Она направила весь свой яростный гнев, всю свою боль, всю свою ненависть к себе и к миру — в кулон. Воспользовалась им как фокусирующим кристаллом, проводником для той тёмной, разрушительной энергии, что кипела внутри.
Это было против всех правил, против всех учений её прошлого мира. Это было самоубийственно.
Но это сработало.
Вместо слабого, едва теплящегося ручейка её собственной, почти иссякшей ци, через камень хлынула могучая, ледяная, сокрушительная волна чужой, но до боли знакомой силы. Силы самого артефакта, дикой и необузданной, смешанной с отчаянием настоящей Тан Лань и яростной решимостью Снежи.
Она вскрикнула — коротко, хрипло — от невыносимой боли и шока. Её меридианы, тонкие и нежные, не привыкшие к такому чудовищному напору, словно загорелись изнутри белым калёным железом. По всему телу пронёсся электрический разряд, выкручивая суставы и сводя мышцы судорогой. В глазах потемнело, в ушах зазвенело.
Но на одно мгновение, на один единственный, яростный миг, она почувствовала себя собой. Сильной. Могущественной. Полной леденящей, всесокрушающей силы. Готовой сокрушить любое препятствие, любого врага.
А потом сознание помутнело, не выдержав напора. Свет погас. И она рухнула на холодный каменный пол, бездыханная, как сломанная кукла, с тёмным нефритовым фениксом, всё ещё зажатым в окровавленной ладони.
Примечание
Приставка «эр» к имени, означет ласковое прозвище.
Глава 63
Неделя. Семь долгих дней, наполненных гнетущей, звенящей тишиной и тяжестью невысказанных слов, повисших в воздухе, как ядовитый туман. Лу Синь снова стоял на своём посту. Его раны, ужасные ещё неделю назад, уже почти затянулись — он усердно, с фанатичным упорством, выжигал их демонической ци, заставляя плоть срастаться с неестественной скоростью. Но это было лишь физической формальностью, попыткой залатать внешние шрамы, пока внутренние кровоточили и гноились.
Сегодня он наконец смог занять своё место — прямой, незыблемый, с каменным лицом. Но его взгляд, тёмный и неспокойный, постоянно, против его воли, скользил к наглухо задернутым шторам покоев Тан Лань. Он не видел её. Не слышал лёгких шагов, не улавливал отзвуков её голоса, даже самого тихого. Дверь была закрыта, как склеп.
Только Сяо Вэй, появлявшаяся на пороге с заплаканным, осунувшимся лицом, нарушала это мрачное молчание. Вынося почти нетронутые подносы с едой, она не могла сдержать шёпот, полный отчаяния:
— Она почти ничего не ест, не спит… Сидит в темноте, не говорит… Она так плохо выглядит, совсем исхудала, просто тень… Я не знаю, что делать…
Каждое такое слово вонзалось в Лу Синя, как отравленный кинжал, проникая глубже любой физической раны. Он с болезненной яркостью представлял её — бледную, как смерть, истощённую, с потухшими глазами, в которых погас огонь, что так завораживал его. И ярость, чёрная и густая, закипала в нём с новой, сокрушительной силой. Не на неё. Никогда на неё. На себя. На собственную слабость, что привела к этому. На весь этот проклятый, жестокий мир, который безжалостно ломал её.
Она страдает, — эта мысль жгла его изнутри. А я стою здесь, бесполезный, не могущий ничего изменить.
Сяо Вэй иногда лишь качала головой, удивляясь, как Лу Синь так быстро оправился от ран, которые должны были сразить любого смертного. Ван Широнг, его молчаливый союзник, лишь одёргивал её, говрав сухо: «Лу Синь просто очень силён. Физически. Не докучай ему вопросами».
Сам же Ван Широнг не обманывался. Он видел слишком много. Он помнил алый отсвет в глазах напарника, ту неестественную скорость исцеления. Он знал, что сила, поднявшая Лу Синя так быстро, была той же самой, что исцеляла его, — тёмной, демонической, не от мира сего. Но он хранил это знание за семью печатями, как и подобает верному товарищу по оружию
И так они и стояли — один у запертой двери, разрываясь между долгом и болью, другой — чуть поодаль, храня тяжёлое, неудобное знание, а между ними — стена молчания и образ исхудавшей принцессы за запертой дверью, чьи страдания были самой страшной карой для них обоих.
Он не хотел видеть её такой — бледной тенью за запертой дверью. Его душа, израненная и мятежная, жаждала снова увидеть ту, другую. Ту, что с громким смехом и грацией сорвавшейся с небес феи падала со стула.
Ту, что носилась по саду, подобрав шелковый подол, оставляя за собой след на заснеженной земле. Ту, что назвала его «красавчиком» с такой беззаботной, ослепительной лёгкостью, что в его выстроенном на мести и ненависти мире на миг пробилась трещина, и сквозь неё хлынул свет.
Но шторы в её покоях были задернуты наглухо. Сад, некогда оглашавшийся её смехом, теперь лежал под безмолвным, холодным саваном снега, и эта тишина болезненно кричала об утрате. Даже тёплая шаль на его плечах — её неловкий, трогательный подарок — теперь казалась ему невыносимо тяжёлой и колючей, напоминая о том, что он, возможно, навсегда потерял право на её тепло.
Он не решался войти. Что он мог сказать? Какие слова способны были залатать пропасть, пролегшую между ними? «Прости, что я демон»? Звучало как злая насмешка. «Не бойся меня»? — это было всё равно что просить птицу не бояться змеи. Его сущность была приговором, и никакие оправдания не могли его отменить.
Но после очередного тревожного шёпота Сяо Вэй, после её слов, полных слёз и отчаяния: «Она совсем плоха, не говорит, отказывается от помощи лекаря и кажется… почти не видит…», — в нём что-то окончательно надломилось. Лёд отчаяния треснул, обнажив дикий, животный страх — страх потерять её окончательно и бесповоротно. Этот страх пересилил всё: его собственную гордость, боль от её отторжения, ужас перед тем, что он увидит в её глазах.
Холодная, отчаянная решимость, острая, как лезвие, сомкнулась в его груди. Он выпрямился, и в его потухших глазах вновь вспыхнул огонь — не ярости, а железной воли.
Этой ночью, — пообещал он самому себе, и мысль эта прозвучала как клятва, скреплённая его собственной кровью. Я должен её увидеть. Я должен знать. Даже если её взгляд добьёт меня окончательно.
