Киркея стонала, словно это ее, а не протагониста, убивали трехгранной лопатой; Пенелопа спрятала лицо и вульгарно булькала кубком, будто пыталась там утопиться; Фиальт отчаянно рыгал, но не мог своим «голосом скрипки вдруг заглушить болтовню патриархального кретина».
– Ждал погодки, встретил вьюгу…
Немезис дергал головой и скалил зубы каждый раз, когда Аристон сбивался, декламировал не в такт или использовал не подходящую рифму; Колхида жевала рыжую прядь, ее глаза закатились, точно в припадке; демон Зу, похоже, впал в спячку на манер насекомых, а Демокрит шумно грыз свою трость и сопливил носом.
– В глаз трехгранную лопату!
Медей не сразу понял, что адские звуки, наконец, закончились и он сморгнул непрошенные, горячие слезы в блаженной, отдохновительной тишине.
– Ну как? – спросил потеющий, довольный Аристон.
Он вытер рукавом туники красное лицо, после чего шумно приложился к кубку.
– Ух‑х, хорошо пошло!
– Э‑Э‑Э, – издал Фиальт свою последнюю рыгательную руладу и его вырвало на пол.
Благо, он сдержал большую часть завтрака в себе. Однако за столом все равно потянуло блевотиной. Именно этот запах постепенно начал выводить остальных из катарсиса.
– Хррк, тьфу! – Демокрит втянул сопли и сплюнул их в кубок, после чего откинулся на кресле с видом мученика на иконе.
Пенелопа продолжала вяло булькать смесью слюней и вина в кубке, глаза пустые и осоловелые. Киркея всхлипывала, ее рука слепо шарила по столу в поисках хоть какого‑нибудь острого предмета. Немезис все еще скалил зубы просто по инерции и болтал головой, точно мокрый пес.
– Браво! Браво! Просто прекрасно, наставник Аристон! – Медей перехватил контроль над лицевыми мышцами, стер с лица выражение глубочайшего отвращения, после чего наградил поэта бурными овациями.
– Никогда… никогда больше… – захрипела Колхида, все еще с прядью во рту.
– Вот именно! Никогда больше не держите такой талант в себе! – продолжил изгаляться Медей, – ждем от вас новых шедевров!
– Правда? – расцвел Аристон, – у меня есть еще один!
Теперь даже Медею пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не закричать от экзистенциального ужаса. Остальные впали в ступор. Они просто не верили, что подобная пытка может иметь продолжение.
– Лучше в следующий раз. Попробуйте поиграть с образностью. А сейчас новая поэма только смажет впечатления. Так сладок мед, что, наконец, он горек! / избыток вкуса убивает вкус, – процитировал Медей.
И эти строки вернули наставников к жизни лучше любой врачевательницы.
– Тогда я пойду к себе. Займусь делами, а потом сяду улучшать форму! – Аристон глубоко поклонился безмолвному столу, поблагодарил за внимание и утек к себе в кабинет, радостный и счастливый.
А на Медее скрестились взгляды остальных коллег.
– С одной стороны, – бесстрастно, как бы рассуждая, начала Пенелопа, когда чинно вытерла винные слюни с носа, щек и подбородка, – мне хочется зверски прикончить одного выродка, врага рода человеческого, самодовольную свинью, брата‑близнеца копрофагоса, прости меня Трисмегист, Демотика. Нет, не одного выродка, но тот просто кретин. С другой – ты только что спас нас от еще более худшей участи.
– Меде‑е‑ей, за что ты меня так ненавидишь? – всхлипывала Киркея.
Крупные слезы падали ей на маленькие, изящные ладошки, – что я тебе такого сде‑сдела‑а‑а‑ла‑а‑а… – она начала икать от расстройства. Получалось так мило и невинно, что даже он ощутил угрызения совести.
Сказать честно, Медей совсем забыл о ее присутствии во время этой маленькой диверсии. Что ж, не бывает идеальных атак – сопутствующий ущерб неизбежен. Он поставит свечку за ее здравие, особенно ментальное. Какую и куда – придумает позже. Если коллеги не решат этот вопрос за него.
– Тише, тише. Ничего, просто так получилось. Все уже закончилось. Он больше не будет… – Колхида нежно, словно мать, обняла коллегу и гладила ее по мягким волосам.
«М‑да, ситуёвина. Этот придурок, оказывается, и магию вкладывает. Нечто вроде намерения и ауры, причем командной, воинской. В сочетании с уродливыми виршами, психоделическими образами и неровным голосом пробрало даже меня. Что уж говорить о более чувствительной публике, привычной к более позитивным примерам. Вот и думай, стоит ли становиться сильнее или образованнее, чтобы быть уязвимым к такой вот морально‑звуковой атаке?»
– Расходимся, – проскрипел Немезис и резко встал из‑за стола. Остальные последовали его примеру.
Глава 6
Орательно‑заклинательная
❝ Не самоутверждайся. Пропадёт,
подточенный тщеславием, твой гений,
и жажда мелких самоутверждений
лишь к саморазрушенью приведёт ❞
Евтушенко
Мерно тикали часы, где‑то шумели коллеги, сновали по городу рядом будущие студенты и чуть более будущие трупы. Медей разучивал новое заклинание. В первый раз после своего попадания.
Магия до сих пор отдавалась в нем взволнованным стуком сердца, жгучей энергией под кожей, рядом с синими ниточками вен и линиями жизни на ладонях. После многочисленных тренировок и зелья Эскулап, она больше не жглась во время применения язвительным огнем. Неприятное ощущение, оно напоминало ему боль в мочеиспускательном канале после неприятных анализов у уролога или следствие срамных болезней. Венера, бессердечная ты сука.
Впрочем, откат все еще беспокоил его во время применения чересчур мощных или затратных для него заклинаний. Благо, безмолвная магия оказалась лишена даже такого недостатка.
Он с хрустом размял пальцы, поставил перед собой раскрытую книгу, пергамент с заметками отродья, а также свеженаписанный свиток с подробными пояснениями Адиманта. Все они, по‑своему и с разных сторон, описывали одно‑единственное заклинание, «Сьон».
Пришла пора проверить, насколько он может превзойти своего бездарного предшественника. Третий ранг, практически потолок для отродья. Ах, этот волнительный момент, когда ты занимаешься всю ночь перед экзаменом. Вот только сейчас Медей не мог надеяться, что вытянет нужный билет или даст взятку Немезису. Предстояла прорва работы без гарантии результата и с огромной ставкой на кону. Распишись он в собственном бессилии, неспособности выполнить хотя бы такую малость – и все крохи заработанного авторитета рухнут в бездну.
Странно, но Медей чувствовал себя воодушевленным, радостным, увлеченным, но никак не загнанным. Возможно, в этом виновато кофе, благодаря которому сознание плыло и мерцало в умиротворяющем облаке, но нет. Скорее, здесь виноват типичный восторг попаданца перед возможностью нагнуть целый мир с его физическими законами закорючками, щелчком пальцев и произнесенной белибердой.
Медей вспомнил нужную теорию изучения магии в памяти отродья, прошелся по ней неподкупным ревизором, затем сопоставил с известными описаниями новеллы, после чего приступил к работе.
"Так, разучиваем новый закл. Хм, задать направление. Круг, параллелепипед, диаграмма. Ага, вижу. Молитва Мировому Духу для входа во внутренний мир, угу. А дальше? О. Так здесь же простейшая тригонометрия. Спасибо, племяшка, что заставляла меня заниматься с тобой математикой. Извини, что все время сачковал.
Вывод магии во вне. Угум. Ха! Чистый закон Снеллиуса, преломление волны при переходе из одной среды в другую. Стоит сначала вспомнить, вспомнил, теперь вывести нужную формулу. И записать на всякий случай. Здешнии гении до такого не дошли – меряют все на глазок".
Внутренний мир его дара изрядно удивил. Он ожидал (ладно‑ладно, хотел) попасть на небоскреб, как у Ичиго, в собственную сычевальню, или, там, мирную лужайку где‑то в Эквестрии с дружелюбной едой казахов. Хотя больше всего Медей рассчитывал увидеть собственное черное ничто с кучей пиктограмм его заклинаний. Бесконечный космос внутреннего мира души.
