Хитрожопый киборг (ЛП) - Майло Аманда

Он выдыхает через нос, обдавая мою кожу паром.

— Но, — продолжаю я, — ты мне все равно нравишься. Почему-то очень сильно, — проводя рукой по его шее, я продолжаю обнимать его, чтобы выразить свою привязанность.

Обычно почесывание и похлопывание является формой вознаграждения для осла.

Пако начинает вилять хвостом.

Возможно, он не до конца понимает, что я нежно обнимаю его за шею. В конце концов, хищник вел бы себя почти так же, пытаясь задушить свою добычу. Но Пако все равно получает сообщение, что он молодец, оставаясь неподвижным, пока я совершаю, без сомнения, слегка тревожное и странное с его точки зрения действие.

Похлопав его в последний раз, я опускаю руки и отступаю назад. Затем я подхожу к Бекки и протягиваю ей руки, думая, что помогу ей встать.

С задумчивым видом, откинув голову назад, чтобы просканировать мое лицо (я чувствую укол тревоги за свою пару из-за того, что она ограничивается только сканированием выражения моего лица, а не мозговой активности), Бекки кладет свои руки в мои. Принимая мой жест помощи. Когда я поднимаю ее на ноги, то медленно отпускаю ее руки. Я глубоко задумываюсь о ее реакции на мои ухаживания, пока мы возвращаемся в дом.

— Ты оставишь Пако на свободе? — спрашивает Бекки.

Я пожимаю плечами.

— Как будто от того, что я привяжу его или отправлю в загон, будет какая-то польза. Он больше на свободе, чем под контролем, — я обнимаю ее за плечи. Дружеский жест, призванный передать мои нежные чувства к ней, если она примет его. Примет меня.

К моему облегчению, Бекки не напрягается, не вздрагивает и не вырывается из-под моей руки. Она не отвергает мое прикосновение, когда поднимает на меня глаза и спрашивает:

— А как насчет того, что осталось от поводка?

Затем она ошеломляет меня, протягивая руку и нерешительно хватая мою ладонь, которую я положил ей на плечо, и сжимая ее так, что мы держимся за руки, когда она продолжает спрашивать неестественно хриплым голосом:

— Ты просто позволишь ему свисать с его морды?

Нос Пако утыкается в заднюю часть моего бедра, затем в низ брюк, когда его губы тянутся к карману, надеясь украсть угощение. Или оружие. Он из тех, кто обрадовался бы любому открытию.

— Он… в порядке, — уверяю я Бекки, мой мозг дает сбой от ее добровольного прикосновения. — Веревка недостаточно длинная, чтобы причинить ему вред, и если он позволит мне снять с него недоуздок, когда мы доберемся до крыльца, то освободится от всего, как только мы будем там.

— О, — рука Бекки сжимается в моей, но она продолжает держать нас связанными всю дорогу до двери дома.

Пако поднимается по ступенькам вместе с нами, как будто тоже собирается войти внутрь.

На самом деле, он проходит мимо нас только для того, чтобы остановиться на пороге, выглядя почти терпеливым, судя по тому, как он сдерживается, чтобы не открыть — и не захлопнуть — эту чертову сетчатую дверь.

Чувствуя, как мои губы кривятся, я отпускаю руку Бекки и снимаю с него недоуздок. Я чуть не роняю его на крыльцо, думая, что завтра он будет под рукой— но передумываю. Несомненно, Пако схватит свою незащищенную сбрую и изобретательно устроит с ней всевозможные шалости, прежде чем с радостью швырнет в середине поля в десяти оксиоках от усадьбы.

В конце концов, вместо этого я заношу недоузок в дом. И захлопываю дверь перед вытянутым лицом и мягко сияющими глазами Пако.

Когда я оборачиваюсь, Бекки ждет, наблюдая за мной.

Ее руки сложены на животе, а брови слегка нахмурены.

В ее мозгу загорелись загадочные участки.

Наклонившись, я начинаю расшнуровывать и снимать ботинки. Я открываю рот, чтобы заговорить с ней, но потом обнаруживаю, что колеблюсь. Когда я выпрямляюсь с ботинками в руке, Бекки встречает меня и тянется к ним.

Как она всегда делает, с ужасом осознаю я. Она хочет быть той, кто положит их на полку для обуви.

Возможно, она хочет сама поддерживать порядок в доме. Но тепло наполняет меня, когда я внутренне задаюсь вопросом, может ли это быть ее способом — одним из многих, если моя зарождающаяся теория верна, — как Бекки показывает, что она действительно заботится обо мне.

Когда я не отдаю ботинки, она вскидывает голову. В тот момент, когда ее испуганные глаза встречаются с моими, я мягко говорю:

— Я ценю всю ту заботу обо мне, которую ты проявляешь. Очень, очень. И я прошу тебя, пожалуйста, с этого момента я хочу, чтобы ты прямо говорила мне, что я могу сделать, чтобы доставить тебе такое же удовольствие.

Она быстро моргает, глядя на меня. Ее мозг испытывает странную, почти сейсмическую активность. Запинаясь, она предлагает:

— Ты… мог бы…

Я оживляюсь, мои кибернетические ноги в носках напряжены, все тело готово услышать, что я могу сделать для нее, чтобы показать, что испытываю к ней сильную привязанность.

— Размять мои ноющие ноги, — наконец заканчивает она.

— Я бы хотел это сделать, — подтверждаю я. — Я бы позаботился о них прямо сейчас, если ты не против?

Она все еще довольно часто моргает. И нерешительно опускает подбородок в знак кивка. Затем она встряхивается и вырывает ботинки из моих рук, ковыляя к полке для обуви, чтобы позаботиться о них, прежде чем направиться к раковине и начать мыть руки.

Она тихо чертыхается.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Она вздыхает.

— Мне нужно в туалет. Она исчезает в уборной.

— Не торопись, — кричу я ей вслед. — Мне действительно стоит освежевать орикса и погрузить мясо в соляной ящик, — говорю я, засовывая ноги обратно в ботинки. — Я скоро вернусь.

Я действую очень быстро, но она, очевидно, имеет представление о том, сколько времени занимает процесс снятия шкуры и соления, потому что, когда я возвращаюсь, она уже купается и почти закончила. Когда она выходит, я жду ее возле нашей кровати. Она с любопытством смотрит на меня, прежде чем подходит и позволяет мне помочь ей опуститься на край.

В ее мозгу загораются области тревоги, дискомфорта и любопытства, когда я сгибаю свои кибернетические ноги и опускаюсь перед ней на колени. Я осторожно беру в руки одну из ее ступней.

Электрические сигналы поступают в ее соматосенсорную кору. Это неудивительно, поскольку именно здесь люди обрабатывают прикосновения. Но ее передняя поясная извилина начинает мерцать, стимулируемая так, как я никогда раньше не видел.

Она слегка ерзает.

Я поднимаю на нее глаза.

— Неудобно?

Она качает головой.

— Вроде как щекотно.

— Ах, — задумчиво бормочу я. — Прикосновение к твоим ногам возбуждает поверхностные нервы и вызывает у тебя судорожные движения. Очаровательно.

— Э-э… да, — соглашается Бекки, отдергивая ногу, чтобы избежать прикосновения.

— Позволь мне надавить сильнее, — настаиваю я, все еще не желая отпускать ее. — Это должно побудить твой мозжечок связаться с корой головного мозга и приказать ей подавить реакцию. Ощущение щекотки должно притупиться.

После этого объяснения Бекки удовлетворительно быстро успокаивается, и в тот момент, когда я испытующе — но твердо — прижимаю большой палец к плюсневой дуге, она стонет.

Более уверенно и так же твердо я провожу пальцами по верхней части ее стопы. Мои большие пальцы скользят по внутренней стороне, от пятки к пальцам, затем я осторожно растягиваю каждый палец, разминая узлы на подошвах ее ног. Потом я массирую лодыжки, заставляя ее ерзать и издавать бессловесные звуки.

Я бы беспокоился, что в ее голосе звучит боль, но мозг Бекки вырабатывает большое количество серотонина. Образующиеся в результате эндорфины снимают все мышечное напряжение с ее тела и притупляют болевые рецепторы.

Если бы я не знал, что у нее болели ноги и что ее нынешняя реакция — просто выражение облегчения, стоны, которые она издает, заставили бы меня поверить, что она испытывает муки сильного удовольствия.

Мое тело невероятно заинтересовано в глубине ее реакции. Чем больше она извивается и издает хриплые вокализации, тем больше я начинаю ощущать стеснение, давление и жар в паху.