Драйв (ЛП) - Стюарт Кейт

Его голос стал холодным:

— Нет.

— Ты хочешь, чтобы я была здесь? — спросила я, вставая вплотную к нему, мои глаза молили, губы умоляли. — Поцелуй меня, Рид. Один раз. Просто поцелуй меня. Если тебе не понравится, тебе никогда не придется делать это снова.

Его голова медленно склонилась, наши взгляды сцепились, и он наклонился.

— Нет.

— Да, — прошептала я и облизала нижнюю губу.

Его глаза проследили за движением, и его губы сложились в самодовольную ухмылку.

— А как же твой парень из ресторана?

— Рид, — выдохнула я со стоном.

Мы были так близки, все границы были стерты, дыхание стало тяжелым. Легкие наполнились, и я умирала от желания выдохнуть в него. Сердце колотилось так громко, что, клянусь, он мог его слышать. Я тонула в его глазах, опьяненная искушением, на грани.

Разозлившись на его нерешительность, я сделала шаг назад и вызывающе улыбнулась.

— Больше не предложу.

Я протиснулась мимо него плечом, загораживая дверь. У меня перехватило дыхание, когда он схватил меня за руку и наклонился так близко, что наши губы почти соприкасались, пока он говорил:

— Этого не может случиться.

— Как скажешь, — выпалила я, вырвала руку и протиснулась сквозь горячий воздух квартиры, пропитанный алкоголем и телами, прежде чем выйти за дверь.

Мне нужно было больше воздуха. Нужно было перестать пить текилу, да и вообще пить. Я выставила себя дурой. Если бы Пейдж узнала, она бы, как обычно, обвинила меня в чрезмерной драматичности.

Потому что я всегда была эмоциональным человеком. Я буквально съеживалась, когда слышала слово «успокойся», и бесилась если его адресовали мне. Для сверхчувствительных людей это было всё равно что плеснуть в лицо кислотой.

Мне было трудно сдерживать в себе чувства, и это было моей вечной проблемой.

Может поэтому я завидовала музыкантам. Они могли вылить всё — боль, злость, любовь — прямо на сцене, крича в микрофон, и за это их обожали.

А вот когда твои эмоции выплескиваются в обычной жизни — это уже не шоу, а просто избыток чувств, от которых некуда деться.

Одна из самых мощных фотографий в истории музыки была не на обложке журнала. Это был случайный кадр Курта Кобейна, плачущего за кулисами.

Помню, как часами смотрела на эту фотографию. Он сидел на полу в рваных джинсах и фланелевой рубашке, один локоть упирался в колено, а другой рукой он сжимал волосы в кулаке, его лицо было искажено болью, и он свободно плакал. Даже несмотря на его заслуженный успех, эмоции правили им.

Эту фотографию никогда не следовало делать. Это был момент слабости, и он заслуживал пережить его в одиночестве. Но в то же время, этот мощный снимок заставил меня почувствовать, что я не одинока в своей борьбе за то, чтобы сдерживать свои эмоции. Я понимала его неспособность держать их под контролем даже на публике, особенно когда было больно.

В нашей семье я была той, кто ревел и блевал. Мама постоянно отчитывала меня за то, что я воспринимаю всё слишком близко к сердцу. Когда я слишком радовалась, меня часто тошнило, особенно на Рождество. Это был худший кошмар моей матери.

— Ой, мамочка, мамочка, Санта подарил мне новую куклу! Бэээ-э-э.

— Ой, мамочка, это же первый день в школе! Бэээ-э-э.

И так — каждый раз.

Я не была от этого в восторге. Часто чувствовала себя неуютно в собственной шкуре. С возрастом становилось только хуже — эйфория сменялась вспышками злости, и в такие дни я могла бродить часами, пока не изматывалась до изнеможения.

Хотя меня проверяли на биполярное расстройство и кучу других диагнозов, это не было типичным перепадом настроения. И вердикт всегда был один и тот же: «Стелла, просто эмоциональный ребенок. Чувствует всё слишком глубоко.».

Однажды отец положил конец придиркам матери, сказав ей, что она сама была точно такой же, когда они были молоды. Моя мать сильно обиделась, и это была одна из самых серьезных ссор в их браке, что лишь доказало правоту моего отца. Он до сих пор поддразнивает ее по этому поводу.

До сих пор помню его слова, сказанные мне, когда я подралась в школе, а после плакала у него на коленях.

— Бу, послушай. Ты не можешь избивать всех, кто тебя злит. Слова — гораздо лучшее оружие. Но будь с ними осторожна, потому что синяки заживают, а сказанные слова — нет.

Это был типичный разговор отца и дочери, за исключением того, что следующее его признание запомнилось мне больше всего.

— Ты так похожа на свою маму. Она этого не видит, но я вижу. Просто помни: когда ты кричишь, тебе больно. И тот, кто сделал тебе больно, вероятно, любит тебя не меньше.

С годами я так и осталась всё той же эмоциональной, пылкой женщиной — просто немного лучше понимала, как с этим справляться, и музыка была моим выходом. Это было мое святилище, где я могла выплеснуть боль наружу, злиться или страдать, без последствий.

Каждый человек в какой-то момент своей жизни живет и проживает боль через песню, но для меня это была ежедневная терапия.

Когда определенная песня «задевала струны» в моей груди, я чувствовала всё это, и это была свобода. Песни никогда не осуждали и не говорили, что я дура, раз чувствую так, как чувствую. Песни словно кричали мне, что они со мной.

Так я находила баланс между жизнью и своей страстью.

Иногда я завидовала тем девушкам, которые лучше владели своими эмоциями и могли держать себя в руках. Но я не была такой. Поэтому я нашла свое спасение в звуке, в нем я находила покой.

Я бродила по парку через дорогу от дома, пьяная и бормоча себе под нос, как сумасшедшая. Я слышала, как Пейдж звала меня по имени, и проигнорировала ее.

После нескольких кругов по парку, ведомая алкоголем, я вернулась в квартиру, где меня встретил яростный взгляд Рида Крауна. Он стоял у подножия лестницы, а потом поднялся и не сказав ни слова, пошел к себе.

Пейдж была не менее злой.

— Где, черт возьми, тебя носило? Тебя не было два часа!

— Гуляла, — ответила я, когда она захлопнула за мной дверь.

— Посреди ночи?

— Хватит обо мне переживать!

— Рид искал тебя по всему комплексу. А у него смена через четыре часа!

Я почувствовала, как подступает вина.

— Я была в парке через дорогу. Извинюсь перед ним.

— Нет, держись от него подальше. У него и без того достаточно проблем в жизни — не хватало еще твоей драмы.

Я оскалила зубы.

— Драма? Я просто гуляла.

— Стелла, — сказала она, сделав долгий вдох, — просто держись от него подальше.

— Кто ты такая, черт возьми, чтобы решать с кем мне общаться?

Ее глаза сузились.

— Твоя сестра и его лучший друг. Я знаю вас обоих. Это последнее, что нужно любому из вас.

— Что — это?

— Послушай, — сказала она, игнорируя меня и начиная собирать пивные бутылки, — Мы с ним поговорили, и мы оба согласны, что так будет лучше.

— Вы поговорили? — я мгновенно напрягаюсь от гнева и унижения. — У тебя был разговор с Ридом о том, можем мы или нет… Какого хрена происходит, Пейдж?

— Это ради твоего же блага и его тоже.

— Ты издеваешься надо мной? — сказала я, скрестив руки на груди, сгорая от ярости. — Давай-ка кое-что проясним. Никто, даже ты, дорогая сестра, не смеет принимать за меня подобные решения. Я уеду отсюда через несколько недель, и после этого твоя миссия будет выполнена. Ты можешь быть рядом, чтобы поддержать меня, но не командовать мной. Я плохо переношу контроль, и ты перешла гребаную черту.

Пейдж уставилась на меня с открытым ртом.

— Ты его ненавидела.

— До сих пор ненавижу, — сказала я, выхватывая у нее из рук мусор. — Просто иди спать, и спасибо, что унизила меня.

— Я просто пытаюсь уберечь тебя от боли.

— Единственный, кто сделал мне больно сегодня — это ты, — солгала я.

Отказ Рида до сих пор ранил, но ситуация и без того была катастрофой и похоже, окончательно решенной.

— И знаешь, странно слышать это от тебя, учитывая, как ты о нем всегда отзывалась.