Ядовитые мальчики (ЛП) - Тейлор-Лэйн К. Л.

Я снова смотрю на экран ноутбука передо мной, поджимая губы от того, что обнаружил этим утром. Всего за три часа до нашей первой запланированной консультации.

Да, я поменялся нагрузками со своей коллегой, у которой изначально на учете была Поппи, но Беннетт попросил меня присмотреться к ней, а что может быть лучше для того, чтобы действительно узнать кого-то изнутри, чем консультировать этого человека? Плюс, взломать школьную систему, чтобы произвести замену, было сущим пустяком. Моя коллега Джулия даже не взглянет на бедных детей, которые у нее на учете, пока они не сядут в кресло напротив нее с дерьмовыми историями о воспитании и о том, как это несправедливо, что их мамочки не любили.

Меньше чем через год я стану квалифицированным психиатром, но не уверен, что это действительно то, чем хочу заниматься в своей жизни. Кроме того, я работаю в охранном бизнесе Беннета и выполняю некоторые другие его, менее блестящие поручения.

Я снова сосредотачиваюсь на экране, ослепительно ярком в тусклом свете моего темного кабинета. сплошь богатое дерево и темно-зеленый ковер, стены заставлены полками с томами книг, которые я никогда не читал. Отдельно стоящая лампа в углу за моей спиной излучает теплый оранжевый свет. На большом окне опущены жалюзи, тяжелые бархатные шторы тоже задернуты.

Кэррингтон.

Это имя врезалось мне в память, как будто оно было моим самым родным. То, чего я не могу забыть, не забуду, не после того, что Майкл Кэррингтон сделал с семьей моих лучших друзей, моими братьями во всем, кроме крови. Это единственная причина, по которой мы все так близки. Мы всегда хотели построить лучшую жизнь для их мамы, заботиться о ней с тех пор, как их отец попал в тюрьму.

А гребаный Майкл Кэррингтон был оффшорным бухгалтером, стоявшим за всем этим.

И что же он, блядь, потерял?

Ничего.

Но теперь на другом конце планеты, на наших гребаных коленях, находится его дочь, которую он, по-видимому, пытался спрятать. Другая фамилия, пустая история, адреса школ-интернатов и академий с проживанием вместо дома, жизнь, построенная без какого-либо упоминания родителей где бы то ни было. Были только няни, которые, казалось, менялись так же быстро, как гребаная погода.

Ухмылка растягивает мои губы, дико изгибая уголки.

Поппи Фостер — это Поппи Кэррингтон, и нет большей мести, чем боль, которую причиняет гибель драгоценной дочери человека.

ФЛИНН

Как ты хочешь это сделать?

Спрашиваю я, отправляя сообщение Беннетту. Мы выросли вместе, жили в одном доме с детства. Моя мама, отчим и младший сводный брат, мама Беннетта и его младший брат. Мы сблизились с соседским парнем, ровесником моего брата, и впятером стали неразлучны.

БЕННЕТТ

Поиграем с ней.

Облизывая языком зубы, я пытаюсь не улыбаться. Я чертовски стараюсь не ухмыляться, но не могу остановиться. Мои губы приподнимаются, обнажая зубы, и в тишине комнаты из меня вырывается взрыв смеха. Я поворачиваюсь в кресле, откидываюсь на спинку, втягиваю голову в плечи и смотрю в потолок. Это то, что у меня хорошо получается. А мне никогда не разрешают играть.

Разум — хрупкая вещь.

Стук в дверь заставляет меня прочистить горло и выпрямиться на стуле. Я складываю бумаги вместе, переворачивая их лицевой стороной вниз, и выхожу из папки на своем рабочем столе, закрывая ноутбук.

— Заходите. — зову я, складывая руки на столе и выпрямляя спину.

Широкая дверь со скрипом открывается, внутрь врывается яркий свет, и в комнату входит темноволосая девушка, моргающая в темноте, с морщинкой между бровями.

— А, вы, должно быть, Поппи. Пожалуйста, входите. — улыбаюсь я.

Она выпрямляется, входит в комнату, медленно закрывает дверь за спиной. Ее светлые глаза обшаривают пространство. Я позволяю ей смотреть, ожидая, пока, в конце концов, ее взгляд не остановится на мне, совсем ненадолго, как будто она не в состоянии выдержать. Она переносит вес тела с одной ноги на другую, тревожно переплетая пальцы.

— Присаживайтесь. — я указываю на кресло напротив меня, темно-коричневое кожаное, с широкими квадратными подлокотниками.

Она шаркает вперед, густая челка падает ей на глаза, волосы длиной до талии перекинуты через плечо. На ней черная толстовка с капюшоном и светлая потертая джинсовая куртка с дырами и потертостями на манжетах и подоле. Она скрещивает свои длинные ноги, осторожно садясь в кресло, и наконец, наконец, она смотрит на меня, и у меня такое чувство, что мое сердце останавливается. Большие сиреневые глаза, тонкий нос, закругленный на кончике, толстые губы и высокие скулы.

Черт возьми, она красивая.

Моргая, я прочищаю горло, просто чтобы дать себе время собраться с разбегающимися мыслями.

— Я мистер Маршалл, но вы можете называть меня Флинн. — я снова улыбаюсь, и ее плечи начинают опускаться. — Как ты знаешь, это всего лишь обязательное занятие, чтобы проверить твое самочувствие, посмотреть, как идут дела в школе, и есть ли что-нибудь, о чем ты хочешь поговорить со мной или попросить о помощи. Все, что угодно, лишь бы помочь твоей интеграции в школу, вот для чего я здесь.

Она кивает. Но ничего не говорит, и я тоже молчу, слишком долго, ожидая, когда она заговорит. Хочу услышать ее голос.

Я делаю глубокий вдох:

— Итак, как прошла твоя первая неделя занятий?

— Отлично, спасибо. — тихо говорит она с сильным британским акцентом, на что я думал, что мне будет похуй, но, видимо, моему члену это действительно чертовски нравится.

— У тебя нет проблем с ориентированием? — она качает головой. — С профессорами все в порядке? — она кивает, позволяя своему взгляду опуститься на мои руки, сосредоточившись на моих переплетенных пальцах. — Люди ведут себя хорошо? — она снова кивает, и я, блядь, хочу, чтобы она заговорила. Я уже жажду услышать ее голос: — И ты проверилась у своего психиатра?

Затем ее пристальный взгляд останавливается на мне. Я наблюдаю, как ее покрытая синяками шея перекатывается от ее тяжелого сглатывания.

Признание вины.

— Ты знаешь, что это одно из условий, при которых ты можешь остаться? Чтобы ты отмечалась еженедельно. — тихо говорю я, наклоняя голову в попытке поймать ее взгляд.

— Я знаю. — шепчет она, снова сглатывая. — Я позвоню ему сегодня.

Ему.

Что-то сжимается в моей груди, острое и горячее. Не знаю, почему мне раньше не пришло в голову, что ее терапевтом может быть парень. Наверное, я просто предположил, что это будет она. Я не знаю, почему меня это волнует.

Поппи протягивает руку, рассеянно касаясь пальцами синяка на горле, и, словно забыв о нежной плоти, морщится, быстро откидывая волосы еще дальше вперед, чтобы скрыть его.

Яркий румянец заливает ее щеки. Ее глаза устремляются к моим, и мне требуется вся моя сила, чтобы не перемахнуть через стол, не броситься на нее, не опрокинуть стул назад, не прижать ее к полу и не облизать всю длину ее хорошенького горлышка, не оставить своих отметин.

— Хорошо. — киваю я, тяжело сглатывая, член тяжело пульсирует в моих брюках. — И ты принимаешь лекарства?

Антидепрессанты. Лекарства от тревожности.

Ее щеки краснеют еще сильнее, распространяясь, словно шарящие пальцы, вниз по шее. Интересно, как далеко простирается румянец. Сдавливает ли это ее грудь, тянется ли вниз по ее сиськам, темнеют ли ее соски?

Она кивает, снова глядя на свои покрытые татуировками руки, кончики которых белеют там, где она их так крепко сжимает.

Ложь.

— Я знаю, мы только что встретились. — мягко говорю я. — Но ты можешь сказать мне правду. — тихо уговариваю я. — Я не собираюсь сообщать об этом. — уклоняюсь я, еще больше наклоняя голову и опуская подбородок в попытке поймать ее взгляд.

Посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня.

Словно услышав мой безмолвный призыв, она поднимает голову, и наши взгляды встречаются. На долгие мгновения она удерживает мой взгляд, что-то такое деликатно-уязвимое в ее широких глазах.

Я хочу сломать это.