Ткач (ЛП) - Робертс Тиффани

Откинув голову назад, она закрыла глаза и сложила руки на коленях, давая ему столько времени, сколько было нужно.

— Как я уже сказал, я был самым маленьким в выводке, — начал он низким голосом. — Мой отец был ткачом, а мать — Клыком. Я не мог пойти с ней, поэтому последовал за ним, чтобы спрятаться от других. Чтобы быть в безопасности. Он научил меня ткать. Научил многим вещам. Может быть, он и не знал, почему я последовал за ним, но это принесло ему радость. Радость от того, что он делился иголкой, ниткой и ткацким станком, радость от того, что учил и видел, как я учусь. Поскольку я был маленьким птенцом среди больших вриксов, я держал свои слова при себе и слушал, и многому научился. В клыках и когтях воина есть сила, но в словах тоже есть сила. Знание — это сила. И поскольку я был маленьким, они говорили так, как будто меня не было рядом, — его пальцы продолжили работу, разделяя ее волосы на пряди, которые он держал крепко, но тянул. — Шепоты, говорят вриксы. Это то, чему я научился, — Рекош защебетал. — Но большинство из них были сказаны не шепотом.

— Наше слово — сплетни, — сказала Ахмья с ухмылкой.

— Сплетни, да. Я сидел рядом с отцом, ткал и слушал. Вскоре я понял, что слова иногда могут дать мне безопасность. Знания можно использовать как щит и копье. Знание слов, которые вриксы хотели услышать, было силой. Но все, чего я хотел, это стать величайшим ткачом в Такарале, чтобы мой отец видел меня всеми восемью глазами и гордился мной.

Острая боль пронзила грудь Ахмьи, и ее глаза защипало от подступающих слез. Она открыла их шире. Сделав медленный, глубокий вдох, она прогнала слезы и положила руку на ногу Рекоша. Она была тверже, плотнее всего остального тела, но волоски на ней были мягкими под ее ладонью и слегка приподнялись от прикосновения.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказала она. — Я хотела того же от своего отца. Он… не замечал меня, как бы я ни искала его одобрения, как бы сильно ни старалась.

Из его груди вырвался несчастный гул.

— Мне жаль, ви’кейши. Но знай, что я видел тебя всегда.

Ее нижняя губа задрожала, и, несмотря на все усилия, она не смогла сдержать слезы, наполнившие глаза.

— Я знаю.

Он наклонился и потерся жестким ртом о ее висок. Теплое дыхание коснулось ее кожи.

— Не надо слез, Ахмья. Не надо снова дождя.

Ахмья негромко рассмеялась.

— Прости. Обычно я не такая плаксивая… По крайней мере, я не была такой до того, как проснулась в этом мире.

— Я знаю, это тяжело. Со временем все наладится.

Она повернула к нему лицо. Ее губы были так близко от его рта, так близки к тому, чтобы коснуться его, поцеловать.

— С тобой все лучше.

Издав негромкую трель, он поднял голову и снова пустил в ход руки.

— Мне лучше с тобой.

— Пожалуйста, продолжай, — она легонько сжала его ногу. — Я хочу знать больше.

Он снова замолчал, и она почти почувствовала, как он собирается с мыслями, заплетая ей волосы. Он заговорил после глубокого, медленного вдоха.

— Я сказал, что моя мать была Клыком. Она служила королеве Азунаи, которая была королевой до Зурваши. Она была… большой, — он тихо защебетал. — Но нежной. Сильная, но добрая. Я вижу ее в Ансет. Мне не нравилось, когда мать приходила к нам в логово с ранами, и я всегда пытался помочь ей. Мои раны… Они были такими маленькими, а ее — такими большими.

— Я пытался скрыть их от нее. Но она видела. Она знала. Она всегда помогала, и всегда так нежно. Она не заставляла меня чувствовать себя маленьким, не заставляла меня чувствовать себя слабым. Она заставляла меня чувствовать себя… в безопасности. Заставляла меня чувствовать себя достойным.

— Мне было всего пять лет, когда моя мать погибла в битве с огнеглазыми. Ее принесли обратно в Такарал, и я смотрел, как отец шьет для нее саван. Я пытался помочь, хотел, но он мне не позволил. Я не знал почему. Мы оба были ткачами, и эта нить связывала нас. Мне было грустно. Я знал, что ему тоже было грустно, но он… изменился. Он шагал, окруженный облаком, тьмой. Пока мы ткали, я рассказывал ему истории, некоторые из которых слышал от других, некоторые придумал сам, надеясь заставить его поговорить со мной. Я старался ткать с большей осторожностью, чтобы его сердца улыбались. Но он не видел. Он не мог. Мои братья и сестры по выводку стали более добрыми в нашей печали. У нас не было матери, и отец долгое время бродил во тьме. Его тело было рядом, но дух — далеко. Никто из братьев и сестер не хотел учиться ткачеству. Сестры хотели быть похожими на мать, быть Клыками. Единственный раз, когда мы снова увидели огонь в отце, это когда они сказали ему об этом. Он кричал, рычал и сказал им, что нет, никогда, они не последуют за матерью.

— О, Рекош, — Ахмья почувствовала боль в его словах, потому что она была так похожа на ее собственную — боль, похороненную глубоко внутри, и которую ей не разрешали выражать. — Моя мать умерла, когда мне было восемь. Я была молода, как и ты. И я чувствовала себя такой одинокой. Мой брат Хирохито…

Ее сердце сжалось, когда она вспомнила прошлое. Хирохито больше не было в живых. Он умер на Земле, давным-давно, пока она спала на борту «Сомниума».

— Брат был на девять лет старше меня, поэтому мы никогда не были близки, — продолжила она. — Он был заботливым и добрым, но я была всего лишь младшей сестрой. И когда мама умерла, наш отец тоже изменился. Ему было грустно, но и тяжело, — Ахмья провела ладонью вверх и вниз по верхней части его ноги. — Твоему отцу было больно. Горе меняет нас, и оно может не давать нам видеть, что другим людям тоже больно.

— Теперь я это знаю, — тихо сказал Рекош. — Но мы, как птенцы, этого не понимали. Его долгом было видеть. Его долг защищать и учить.

Невысказанные слова повисли в воздухе, такие же ясные, как все, что сказал Рекош.

Его отец потерпел неудачу.

И она не могла не задаться вопросом, не подвел ли и ее отец. Она чувствовала себя ужасно, даже думая об этом. Никто не идеален, и ее отец сделал все, что мог, не так ли?

И все же она не могла избавиться от чувства, что Ютака Хаяси не выполнил свой долг перед детьми, когда они больше всего в нем нуждались.

Рука Рекоша переместилась за спину Ахмьи, и она услышала, как его пальцы постучали по твердой пластине груди.

— Мои сестры тихо держали свои желания при себе. Они разговаривали со мной шепотом, когда в логове было темно и отец спал, и рассказывали мне о своих мечтах. Они хотели почтить память нашей матери, делая то, что делала она. Служа королеве и защищая Такарал. Братья говорили о том, что хотят помочь им. О совместном путешествии в Клубок, чтобы встретиться лицом к лицу с врагами Такарала, о поиске вриксов, убивших нашу мать, и их уничтожении. У меня не было таких же желаний, но я сочинял истории для них. Истории о них — об их воинских подвигах. Выводок Лошей, сражающийся за Такарал, прославляющий свою мать. Мои истории приносили им радость, и их радость была моей. Наша печаль рассеивалась. Если у нас не было отца, мы были бы друг у друга. Но через два года после смерти нашей матери в Такарал пришла болезнь.

Ужас наполнил Ахмью. Она молчала, глядя вперед и слушая.

— Она кралась по Туннелю Солнечного Зенита, — Рекош вытянул перед собой руку с растопыренными длинными пальцами и сжал ее в кулак, — и хватала каждого врикса, которого могла. Многие заболели. Из-за нее исходил запах… У меня нет слов для него на вашем языке. Запах, который не уходил, который проникал глубоко во все, к чему прикасался, от которого скручивало внутренности. Болезнь вошла в меня первым. Затем она перешла к сестрам и братьям.

— Я помню вопли, эхом разносящиеся по туннелю. Вриксы кричали в агонии, некоторые до тех пор, пока не пропадал голос… Они выли от боли из-за болезни, в то время как другие рыдали от горя, когда умирали их семьи и друзья, и еще долго после того, как болезнь прошла, я все еще слышал эхо этих стенаний. Я помню боль во всем теле, в костях, голове, внутренностях. Мне было слишком жарко и слишком холодно. Горло сжималось, не хватало воздуха, и мои мысли… Они разлетались, как опавшие листья на ветру. Помню одеяла и зеленый огонь тернового сока, и мой отец был рядом, всегда с нами, предлагая воду и нежные слова. Но все это частями, которые не сходятся. Я не знаю, сколько дней был таким. Только то, что когда я избавился от болезни, я был слабее, чем когда-либо, и многие, очень многие вриксы умерли. Мои братья и сестры…