Нарушенные клятвы (ЛП) - Фарнсуорт Ш. У.

Я обнимаю Лео всего несколько секунд. Дмитрий может быстро передумать, и я не хочу, чтобы мой сын находился поблизости, если это произойдет.

— В конце коридора есть дверь. Спустись по лестнице. Там есть люди, и они защитят тебя.

Лео кивает, такой стойкий и решительный, что у меня что-то разрывается в груди. Дети не должны быть такими храбрыми. Они должны смеяться, играть и оставаться в прискорбном неведении о том, каким странным и пугающим местом может быть мир.

— Я люблю тебя, Лео, — говорю я ему. Три простых слова, которые мой отец никогда не говорил мне. — Помни это всегда.

Еще один кивок, такой же серьезный.

— Иди.

Он слушается, выскакивая за дверь в коридор. И на долю секунды я чувствую облегчение. Затем я смотрю на Дмитрия. Смотрю на пистолет, который он держит, и все, что я чувствую, — это ужас.

Я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вытащить Лайлу отсюда. Но есть большая вероятность, что у меня ничего не получится. В глазах Дмитрия она совершенно бесполезный материал. Американка, не русская. Бедная, не богатая. Я мог бы сделать все, что он попросит, и все еще есть огромный шанс, что он убьет ее.

Часть меня — отстраненная часть Пахана, которая является копией моего отца, — знает, что я должен развернуться и уйти отсюда. Я рискую своей жизнью ради женщины, которой не обязан хранить верность. Мы не женаты. Мы даже не пара. И я все еще вооружен. Этого хода Дмитрий не ожидает.

Но мои ноги не перемещаются ни на дюйм.

— Теперь она. — Я перехожу на русский.

Дмитрий смеется.

— Брось пистолет, и я подумаю об этом. Оставишь его при себе, и она умрет.

Черт.

Выражение его лица — сплошное торжество. Он любит подобные игры. Ему нравится, что он наконец взял верх.

Это ужасная сделка. Ничего похожего на гарантию. Но я ставлю пистолет на предохранитель и бросаю его на пол, потому что, если я этого не сделаю и он убьет ее, я никогда не смогу простить себя.

Выражение лица Дмитрия — сплошное удивление. И я понимаю, что он понятия не имел, сработает ли это. Может быть, нарциссу просто слишком сложно понять, как можно ставить кого-то другого выше себя.

Удивление переходит в ликование.

— Присаживайся.

Он наконец отводит пистолет от Лайлы, но я не осмеливаюсь взглянуть на нее. Я подхожу к стулу, на который он указывает, надеясь, что послушание убаюкает его ложным чувством самодовольства, пока я не придумаю какой-нибудь план.

Как только я сажусь, Дмитрий размахивает парой наручников перед моим лицом. Металл поблескивает в угасающем свете.

— Надень это.

Я ухмыляюсь, беря их.

— Я не знал, что ты увлекаешься таким, кузен.

— Это не так, — усмехается он. — Может быть, я изнасилую шлюху, а ты будешь смотреть.

Я не был особо удивлен, когда узнал, что Дмитрий сбежал. Я знал, что его не устраивала роль второго плана, что он был темпераментным и импульсивным. Но в этот момент я понимаю, что человека, которого я считал семьей, действительно больше нет. Потому что мужчина, к которому я доставил насильника, не предложил бы сексуальное насилие в качестве тактики запугивания.

— Совсем как Наташу?

Уродливое выражение лица Дмитрия меняется, всего на мгновение. Я знаю, что местью за его бывшую девушку двигала не любовь. Она была трофеем, который ему нравилось иметь при себе. Но ее нападение и смерть беспокоили его, вероятно, больше, чем что-либо еще в жизни.

— Отпусти ее, Дмитрий, — умоляю я. — Это останется между нами.

Я не осмеливаюсь взглянуть на Лайлу. Мы все еще говорим по-русски, поэтому она не может понять, о чем мы говорим. Надеюсь, она планирует побег. Дмитрий полностью сосредоточен на мне, что делает это ее лучшим шансом.

— Теперь ты не такой высокомерный, Николай? Что случилось с моими последними словами и разрыванием меня на части?

— Я ничего не буду делать при ней.

Лайла — и Лео — уже видели, как я сегодня убил одного человека, на чем я стараюсь не зацикливаться.

Дмитрий качает головой.

— Всегда такой чертовски принципиальный. Нет смысла обладать властью, если ты ею не пользуешься.

— Вот почему, — говорю я, — из тебя получился бы ужасный Пахан.

Я предсказываю приближение удара. Я не двигаюсь, чтобы избежать удара прикладом пистолета по моей щеке. Металлический привкус крови наполняет мой рот, что заставляет меня думать, что у меня, должно быть, тоже наружное кровотечение.

Я мог бы поднять руку, чтобы пощупать, поскольку наручники еще не надел. Но это привлекло бы внимание Дмитрия к тому факту, что я этого не сделал, чего я пытаюсь избежать.

Он слишком увлечен моментом, на достижение которого потратил почти год, чтобы мыслить критически. Относиться ко мне так, как следует относиться к опасному противнику.

Я оцениваю расстояние между нами и угол, под которым он держит пистолет, раздумывая, что делать. Мне никогда не приходилось просчитывать риск вовлечения невинного человека в подобную ситуацию. Рядом со мной всегда были обученные люди, которые столкнулись бы с последствиями, если бы я принял решение, которое обернется неприятными последствиями.

Лайла может умереть, если я приму неправильное решение… И она может умереть, если я буду сотрудничать.

И тут раздается выстрел. Как ни странно, это не из пистолета Дмитрия. Пару секунд я смотрю на огнестрельное оружие в его руке, убеждаясь, что оно все еще направлено в пол. И тут я понимаю, что это не единственное оружие в комнате.

В моем сознании возникает странная задержка, когда кусочки медленно складываются воедино, как будто я наблюдаю за происходящим издалека, а не вблизи. Кажется, что все происходит быстро и медленно.

Дмитрий издает сдавленный булькающий звук, в шоке глядя вниз, такой же озадаченный, как и я. Из раны в животе начинает течь кровь, медленно.

Его рука начинает подниматься. Не пустая, а та, что держит пистолет.

Вот когда я реагирую. Я бросаюсь вперед и вырываю пистолет из его рук.

С тех пор, как я вошел в квартиру, у Дмитрия была возможность убить меня. Он бездействовал. Но я не колеблюсь.

Я поднимаю пистолет и дважды стреляю, убивая его на месте.

Я смотрю вниз на его неподвижное окровавленное тело, внутри меня кружится водоворот эмоций. Первые пару лет после того, как я стал паханом, он был рядом со мной, так же близок, как Алекс или Роман.

Мы постепенно отдалились друг от друга, горечь нарастала, когда он делал предложения, а я действовала по-другому, что привело к тому, что он совершил величайшее предательство. Я знал, что так все и закончится, с тех пор, как услышала, что он ушел. Но осознать это сложно.

Звук тяжелого дыхания прорывается сквозь пелену адреналина и неверия.

Я бросаю взгляд на Лайлу. Она смотрит на мертвое тело Дмитрия. Ее лицо совершенно белое, лишенное всякого цвета. Даже губы кажутся бледными. Мой пистолет безвольно повисает в ее руке.

Я медленно подхожу к ней, забираю пистолет из ее ослабевшей хватки и свободной рукой приподнимаю ее подбородок. Кожа у нее холодная, глаза тусклые и расфокусированные. Мой большой палец проводит по линии ее подбородка, но она никак не реагирует на прикосновение. Она продолжает быстро вдыхать и прерывисто выдыхать.

— Лайла.

Ничего.

— Лайла!

Она по-прежнему никак не реагирует, просто продолжает учащенно дышать.

Мне следовало бы дать ей пощечину. Вместо этого я целую ее.

Ей требуется несколько секунд, чтобы ответить. Чтобы ее дыхание с открытым ртом стало глубоким. Сомневаюсь, что какой-либо врач или психиатр счел бы это рекомендуемым методом преодоления шока и травм, но, похоже, это работает. Поцелуй сладок и приносит облегчение. Наполненный опьяняющей сущностью жизни.

— Ты в порядке? — Шепчу я, как только наши губы разъединяются.

— Я убила его.

— Нет. Ты не убила его. Это сделал я.

— Я застрелила его, Ник.

— Люди постоянно выживают после огнестрельных ранений.