Космос. Меридиан (СИ) - "pine wood / limitless the sky"

Их чувства обычно проявлялись в заботе друг о друге и в постели, но вне неë Август словно заворачивался в непроницаемый и отчужденный кокон. Даже секс все же не являлся близостью, скорее был неким допущением на одну сотую доли внутрь своей личности. Август был в каком-то смысле загадкой. Почти невозможно понять, о чем он думает, а уровень его напряжения Лу понимал по трубке, которую тот раскуривал в напряженные моменты, когда решались важные вопросы и ему срочно требовалось расслабиться, чтобы подумать.

Нежностей не было, а Льюис не успевал задумываться, нужны они или нет, потому что бурный поток событий нес их с такой скоростью, что вырвать немного времени только друг на друга было сложно, но это не единственная причина. Другую Лу не понимал, но чувствовал. Август был словно запертая в скафандр стихия. Он был слишком мощным, и меньшее, что Август мог сделать для остальных, включая Льюиса, это железной рукой держать власть над стихией, удерживая ту внутри себя. Он давал ей немного проявляться в постели и в бою, поэтому, когда Август в то утро больше обычного возился в ванной, что-то еще и уронив, а потом долго ковырялся в гардеробной, Льюис понял, что-то все же происходит, но плохое это или хорошее, было еще не ясно.

Август зашел в кабинет и, сев в кресло, прикрыл глаза. В просторном помещении после регулярной дезинфекции чувствовался едва уловимый запах азота. На рабочем столе мерцало оповещение о сообщении от центурианцев и нужно было с ним что-то решать. Август откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Он всегда кристально ясно знал, к какой цели шел, и, видя ее ясно, безошибочно подбирал инструменты для ее достижения, но сейчас цель словно немного выцвела. В груди нарастало раздражение от этих ненужных сейчас сомнений. Почему именно сейчас?! В самый неподходящий момент, когда нужно натягивать тетиву и выпускать стрелы, но он не понимает, туда ли он мчится и нужна ли ему эта цель? Он дезориентирован, и можно было бы запереть эти сомнения на время, но не выйдет, с каждым днем они звучат все громче.

У него имелось столько шансов… Можно было сразу использовать Льюиса, он столько берег его тело для того, чтобы протащить в совет евгеников, где древний ИИ по-любому учтет его параметры и, несомненно, сделает исключение из-за вмешательства в глаза, ведь это не было решением Льюиса, которое приняли за него, а значит, он бы прошел, ведь чистота его крови несравнима с чистотой крови отупевших выродков… Но он не смог! Просто не смог отправить туда Льюиса. Он даже не смог отправить туда Видара, а все потому, что тот дорог Лу. И Август не мог понять, когда что-то внутри так изменилось. Он незаметно для самого себя изменился, не обратив на это внимания. Он находил из раза в раз оправдания тому, почему не делает то, что собирался, считая это нецелесообразным, но все это был самообман — он не хотел. Не мог поставить жизнь Льюиса под угрозу, не мог оторвать землян от чистейшего, к которому те буквально прикипели. А главное, он не мог самого себя оторвать от Льюиса и именно это сложнее всего было признать, потому что на это требовалось гораздо больше мужества, чем он мог когда-либо предположить. Ведь одно дело владеть уникальной игрушкой, а другое дело, когда игрушка начинает владеть твоим давно окаменевшим сердцем, которое в последнее время словно трескалось, избавляясь от корки, и, оживая, истекало кровью.

Все вокруг Льюиса менялось. Менялось отношение к друг другу. Вещи, которые вроде бы давно обесценились, начали возвращать свою ценность и приобретать другой смысл, и казалось, будто ничего такого Льюис не делал, просто был самим собой, стараясь каждый день дать землянам больше, чем вчера, а вчера он уже раздал всего себя.

Лу не стыдился заботиться о ком-то, о землянах… Престиж и статус заботили его настолько мало, что Августу пришлось собрать команду пиар-специалистов, чтобы те вместо Льюиса следили за тем, чтобы чистейший выглядел сообразно своему статусу, но все их старания были бесполезны и нелепы, потому что Лу никого не слушал, в очередной раз пожимая руку или, еще хуже, обнимаясь с каким-нибудь уродцем из приемки, абсолютно не кривясь при этом, отчего у Августа каждый раз холодок по спине пробегал.

Август долго и безрезультатно боролся с проклятущей приемкой, из которой могли позвонить среди ночи, и Льюис, натыкаясь на стены и мебель, волочился туда в любое время дня и ночи. Август не мог этого понять. Этого не могли понять все окружающие. Это вызывало протест на всех административных уровнях, но Льюису было плевать на замшелые стандарты, нормы и обычаи поведения аристократов и евгеников, под которые все усиленно пытались подогнать его поведение, но из раза в раз ничего у них не выходило, а усилия приближенных на этом фронте становились очевидны землянам, и те сначала снимали об этом мемы, надергав разных конфузов из публичных мероприятий с Льюисом в главной роли, а потом настолько привыкли к такому принимающему их любыми Льюису, что наконец это вызвало возмущение и земляне устроили свой первый пикет с требованием отстать от чистейшего с отжившими нормами этикета, которым нет больше места в их новом настоящем и наступающем будущем. Именно тогда, просматривая голограммы с мирных пикетов из разных точек Земли, Август почувствовал, как что-то изменилось.

Именно почувствовал, потому что одно дело — понять это бесстрастным, непредвзятым интеллектом, а другое — почувствовать, что если бы земляне были единым организмом, то он сейчас словно рептилия сбрасывал старую кожу, и впервые Август испытал ошеломляющее чувство единства с этим обновляющимся организмом. Это было так странно…

Приезжала партия детей, сложных, из непростой среды, агрессивных и опасных, раненых или беспомощных, перепуганных. Их встречали лучшие специалисты, которых смог найти Льюис, но не всегда это помогало, часто дети не верили, что их привезли туда, где им помогут. В конце концов военные не психологи, распихали всех, кому нужна помощь, по вагонам и отправили по подземке в центр. Лу попытался пополнить команды расконсервации психологами, но вскоре специалистам самим потребовалась помощь коллег от увиденного и было решено оставить все как есть. Поэтому в приемку часто приезжали напуганные до ужаса дети, которые сбивались в стайку и не хотели выходить из вагонов, нападая на встречающих.

Обычно обученные люди «выковыривали» их из вагона и распихивали по специально оборудованным боксам, где те не могли сами себе навредить и проходили необходимые процедуры. С ними устанавливали контакт психологи, волонтеры и работники приемки, но бывало и так, что приезжали уникальные разумные из закрытых дистриктов, где проводились над ними опыты, или это были случайные мутации, но вытащить их из вагона без вреда для их жизни и здоровья было невозможно, и тогда звонили Льюису.

— Ты им бабка повитуха, что ли?! — бесновался Август, когда Лу в первом часу ночи, спотыкаясь, собирался в приемку.

— Там, понимаешь… бабочки… — Лу, запутавшись в штанине, налетел на комод и, ударившись, зашипел. — В общем, какая-то мутация сложная, их боятся трогать, но они, кажется, знают меня, у них был доступ к СМИ, и вполне возможно, они выйдут сами, если я приду.

— Как же, интересно, их, не повредив, туда военные запихнули?

— Они никого не запихивали, скорее всего испугавшись дети сами забились в вагоны. Там, понимаешь…

— Иди уже, ладно… — Август устало прикрыл глаза. — Если с тобой что-нибудь случится, все, кто был в эту смену, останутся без лишней части тела.

Под лишней частью тела Август подразумевал голову, но все эти угрозы для Льюиса были пустым звуком, он все равно шел туда к этим разнесчастным выродкам и занимался, по мнению Августа, абсолютно бесполезной работой. Август всегда считал, что тупиковая ветвь эволюции должна погибнуть самостоятельно и освободить место для других более сильных и приспособленных видов. Его так воспитывали. Он сам был одним из многих наследников в семье, никто не кормил их с золотой ложки и не окружал няньками. Тогда был самый расцвет генной инженерии и популярность искусственных маток. Обеспеченные люди могли позволить себе сколько угодно наследников, выбрав потом из них лучших из лучших, и его семья не была исключением.