Космос. Меридиан (СИ) - "pine wood / limitless the sky"

Август тогда еще решил, что у отца действительно не все в порядке с головой, если он хочет это чудовище забрать обратно. Ладно он, Август, мало общался с матерью и имел некие иллюзии относительно нее, но та их достаточно быстро развеяла, но вот отец знал ее гораздо больше и хотел обратно… Теперь-то Август понял, что значит любить головную боль, которую проще было бы придушить, чем любить. Теперь он и сам, как отец когда-то, берег свое ископаемое от всех бед.

Второй раз Август утвердился в своих подозрениях относительно душевного здоровья отца, когда тот воспылал непонятными чувствами к этой помойке — Земле, да еще и единственного сводного брата, с кем у Августа сложились отношения, которые можно было назвать дружбой, утянул в этот отходник всего КС, где они и погибли, успев оставить незавершенным свой проект с джунглями и пирамидой, который он довел до ума в память об этих двух чудаках, которых по-своему любил.

Благодаря жестокой школе отца Август сделал себя сам, став легендой задолго до начала эпопеи с землянами и чистейшим, ведь только ленивый не знал про дерзкого юнца, разорвавшего все отношения с кланом. Все с нетерпением ждали трагичного конца зарвавшегося малолетки, а дождались независимого от клана аристократа, имевшего все высшие права и при этом владевшего серьезными ресурсами, которых не было у многих старейших аристократических кланов.

Август быстро стал костью в горле у всего КС, потому что на аристократа проще всего было давить через клан, через обязанности перед кланом, да и сам клан вытягивал множество ресурсов на свое содержание, а тут Август, необремененный никакими обязательствами, незакабаленный «выгодным» браком, нравственными принципами и чувством долга, жестокая и хищная бестия, получившая свободу и умудрившаяся почти из ничего сделать себе имя, самостоятельно стал влиятельной фигурой в сложнейшей системе космической связи. Достаточно было одного приказа Августа, и доступ к связи в нескольких десятках колоний, разбросанных вдоль жемчужного пути, оказывался перекрыт, и те мгновенно отрезались от связи со всем КС.

Именно подневольные владельцы стали первыми «союзниками» Августа во всем, что бы тот ни затеял, но теперь что-то в его устоявшемся мировоззрении пошатнулось.

Поначалу ископаемое вызывало любопытство вперемешку с брезгливостью. Слишком хрупкий, слишком болезненный и тощий. Льюис не знал, но Август, пожалуй, был единственным, кто не был в числе фанатов его внешности. Почти все в окружении среагировали на эту благородную хрупкость евгеника и красоту чистейшего, но Августа зацепила абсурдная наглость. Мальчишка, который уже успел наворотить дел и создать себе образ некого явившегося мутантам ангела, был на самом деле распущенным засранцем, не гнушающимся продать самого себя, если ему это будет выгодно.

Тогда Августу показалось, что он уже все понял о Льюисе. Нацепив клеймо и слишком легко получив то, на что облизывались остальные, он начал готовиться к наступлению на совет, запихнув предварительно Льюиса в дистрикт, чтобы не путался под ногами. Но стоило Лу покинуть пирамиду, как Август все чаще ловил себя на раздражающих мыслях о том, как там этот несносный мальчишка, чьей жизнью он вообще не планировал интересоваться, пока тот ему не понадобится, но планы неожиданно для самого Августа пошли вразрез с желаниями. Вместо того чтобы выстраивать стратегию, как он заберется в совет и будет превращать жизнь Магдала и некоторых других ублюдков в ад, Август каждое утро к завтраку с нетерпением ждал свежий отчет о том, как прошел день у чистейшего.

Август никогда не отказывал себе в желаниях и когда понял, чего он хочет, то не сильно сопротивлялся собственному влечению к Льюису, планируя быстро насытиться и так же быстро остыть, но все снова пошло не по плану. Во-первых, Льюис умел не только красиво говорить и вдохновлять идиотов на необдуманные поступки, но и, засучив рукава, с каким-то больным фанатизмом бороться за спасение отбросов из дистрикта. Август вообще никогда не думал о том, как там живут те, кто еще почему-то не умер и продолжал висеть на шее конгломерата, но когда Льюис вполне себе бесстыдно требовал за близость с собой улучшений жизни мутантов, это ошарашило Августа. Когда он понял, почему с ним спят, то весь вечер не мог собрать в голове собственное мировоззрение и самооценку.

Это было так… вульгарно, примитивно, цинично, нагло, развязно и в то же время чисто, ярко, живо и по-настоящему. Август не мог понять, что это за явление. Что с этим вообще делать? Как относиться к подобному? Не получалось впихнуть Льюиса в какой-то шаблон личности из тех, по которым Август распихивал всех своих знакомых, достаточно быстро определяя их суть. Он был уверен, что Льюис наиграется в добродетельную душку и вернется к развлечениям и современным благам, но чудак, надрывая собственное здоровье, ринулся спасать выродков с нижних ярусов, чем сначала озадачил Августа, а потом и напугал, когда стали приходить пугающие отчеты о состоянии здоровья евгеника. Август тогда просто не подумал о том, насколько у Льюиса хрупкий организм и куда он додумался его запихнуть. Нужно было оставить Лу в пирамиде, там проще всего создать необходимые условия, но оказалось уже слишком поздно. Он крупно просчитался.

Август попытался забрать Льюиса и получил перепуганного и в то же время настроенного отчаянно бороться за своих выродков чистейшего. Готового спать с ним, слушаться его, лишь бы еще хоть чем-то помочь презренным страдальцам. А потом Августа настиг шок, когда он узнал про Изао, когда понял, что заблуждался относительно почудившейся симпатии Льюиса. Это был удар под дых. Август такого просто не ожидал. Он еще никогда не сталкивался с отказом, скорее наоборот — он был избалован вниманием, а тут ему предпочли какого-то никчемного выродка с нижнего яруса.

Благо он тогда был не в дистрикте, иначе убил бы мутировавшего ублюдка в тот же день на глазах у Льюиса и поставил бы на их будущем крест, потому что, как позже выяснилось, Лу обладал просто бараньим упрямством, которое могло абсолютно непредсказуемо сыграть в их ситуации. Август впервые в жизни опустился до того, что брал кого-то, вынудив к близости. Это было унизительно и одновременно с этим упоительно.

Август хмелел от власти над тем, кого желал и кому мстил за сделанный выбор. Каждую ночь, когда Льюис ложился в их постель словно на жертвенный алтарь, стараясь скрыть свои чувства, словно сверхновую взрывало в груди. У Августа горели руки, когда он касался белоснежной тонкой кожи, когда вел ладонью вдоль хрупкого позвоночника, усыпанного созвездиями родинок, и обхватывал тонкую шею ладонью, осторожно сжимая в своих руках пульс уникальной жизни, что пташкой бился в руку, и Август терял контроль, зарываясь в прохладный шелк волос.

Август даже не заметил, когда утихла ярость и ее место незаметно заполнила нежность. Нежность, с которой, прожив столько лет, Август познакомился впервые. Нежность к ошеломляющей силе, запечатанной в хрупком теле. Август встречал отважное бесстрашие у хрупких людей и даже на некоторое время увлекался ими, но то была лишь напускная бравада, но в Льюисе имелась парадоксальная смесь внутренней силы и какой-то обреченности перед неизбежностью правильного выбора.

— Лу, я понимаю, что ты романтик… все дела… — Август собрал рассыпанный по табакерке табак и не спеша стал забивать его в трубку. — Но ты один. Ты не исправишь веками сложившуюся систему. Даже если ты разрушишь строй, то не сможешь разрушить его основу в головах разумных. Они привыкли так жить. Они не умеют по-другому.

— Считаешь, это бесполезно? — Льюис сидел в кресле напротив и сдирал плотную шкурку с грейпфрута. На нем снова были мятые штаны и спортивная футболка, но Августа уже давно не смущал такой внешний вид Льюиса. Он уже любил в нем все.

— Да.

— А я считаю, что это неизбежно.

Август тогда зацепился за ответ о неизбежности прогресса, но потом он думал лишь о том, что для Льюиса никогда не было выбора. Не было вопроса в том, делать ли то, что правильно, то, что нужно сделать, даже если это, по мнению окружающих, бесполезно, даже если все уже обречено и борьба не имеет смысла, борьба уже безумие по мнению большинства, потому что все настолько давно захлебнулись в грязи, что перестали отличать себя от грязи. Но для Льюиса это вообще не было вопросом, перед ним изначально не было выбора. Если бы цель Льюиса находилась внутри огромной, неприступной горы, а в его руках — лишь ложка, которой невозможно, немыслимо и нереально расковырять гору, и сам он был бы один, для Льюиса не встало бы вопроса о том, чтобы бросить ложку и забыть про цель внутри горы. Он будет копать ложкой, будет копать руками, стесанными костями, он умрет в своей никчемной норе, но умрет по направлению к высшей цели, и тогда Август впервые понял, что значит быть человеком.