Анчутка (СИ) - Малых Алексей

Постоял возле двери, пока не стихла девица. Заходить не стал сразу. Исперва предупредительно той в щель дверную проговорил:

— Коли так меня встречать каждый раз будешь, опять завяжу тебя! — завору с двери отволок. С трепетом через порог ногу занеся.

А та стоит напротив. Пыхает жаром, грудь полная вздымается, волосы неприглядно растрёпаны. А всё одно желанием обладать ею Извора наполняет. Только обещался ей до венчания не трогать — держится, свою похоть унимая.

Шаг навстречу к ней делает, а та бадейку, что за ручку держала вскинула, одной рукой под дно теперь его поддерживает. А Извор вспомнил, как возле колодца её встретил. Стоит на душе тепло стало — ну что ж, не против он свой жар так охолонить. Сорока носик сморщила, будто что мерзкое учуяла. Тут и до Извор зловоние донеслось. Сорока-то бадейкой с нечистотами уже размахнулась, да единым разом на Извора всё и выплеснула. Летит на того мерзость сия единым крылом с края бадейки взявшись. Отступить назад времени не хватает. Так всего его и окатило. Шелохнуться не смеет, тошноту оба еле-еле сдерживают.

Сорока бежать, Извор ей путь преградил. Она того руками тронуть брезгует. Бадейку тому в руки всучила, в неё упираясь руками, оттолкнула, дверью хлопнула. Прижалась к ней спиной. Фыркает — не удалось ей и сегодня убежать. Себя руками обмахивает — вонь несусветную развевает. К звукам снаружи прислушивается. А тот то фукает, то позывы рвотные сдерживает, браниться не браниться, а всё недобрым кого-то вспоминает. Коня?! Гнедка верно его везти такого благоухающего на себе не хочет. Сорока смех сдерживает, да всё сквозь слёзы.

А потом, уже когда Извор накупанный возле очага грелся, за ним из своего угла с тоской наблюдала. Сидит жалкий какой-то. На дверь приоткрытую взглядом протянула — там лес стоит тёмный. Ночью там сейчас одной оказаться — гиблое дело — волки кругом воют, медведь однажды возле избушки шастал. Назад к Извору ледышками своими вернулась. А тот так прутиком до сих пор угольки в очаге теребит. Напрягся весь, верно выходку сорочью припомнив. Сломал прутик-то, пальцем одним лишь, в огонь бросил. На Сороку через плечо скосился, с упрёком взор свой на неё кинул. А Сорока в плошку уткнулась, юшку наваристую дальше прихлёбывает. Не выдержали оба — в один момент оба от смеха прыснули, припомнив давешнее происшествие.

А потом притихли разом. Извор к двери. Слушает тишь ночную. Вроде ветка где треснула. Потом ещё одна. Сорока меч с пола подняла, к Извору со спины подступает. Не успела спохватиться, как боярин ту, силой превосходя, в тисках крепких сдавил, к стене бревенчатой прижал. Одной рукой рот пухлый прикрыл. Другой меч, что посерёд них оказался перехватывает — мол, не идёт девице с сим оружием ладить. Безмолвно указал той в угол забиться, а сам за порог ступил.

***

​​​​​​На ровной глади зеркала испуганно дрогнуло желтеющее отражение личика дочери Нежданы, когда Извор с грохотом хлопнул дубовой дверью, выгнав перед тем всех сенных из сестринских покоев.

— Зачем ты к нему ходила? — уже дважды повторил свой вопрос.

— Мне матушка сказала… — пролепетала Любава, стыдливо опустив свои глаза, испытывая неподдельный трепет перед старшим братом. Его укоры для неё всегда были колки. — Сказала, чтоб к нему пошла, снеди снесла. Сказала, чтоб я его приголубила — мужская плоть к женской ведь тянется.

— Ну?! Приголубила?

— Что ты, братец, как можно с женихом до венчания, — губки надула, а глаза искрятся. Вздохнула и жалостливо добавила. — Ослаб он сильно. Чуть голодом себя не уморил — ведь больше седмицы не пил, не ел… Разговаривали только.

— О чём же, позволь узнать! — Извор всё никак не успокоится, над сестрой ещё с первой своей встречи попечение имея, а теперь и вовсе блюсти её стал — шагу ступит не даёт.

— Сказала, что хорошей женой ему буду… И с чего это ты меня тут пытаешь?! — вдруг взвилась, с места подпрыгнула.

— За тебя, дурёху, переживаю, — оправдывается. — А если бы он тебе навредил? Если бы… — надулся весь, не зная что и сказать той, внутри от возмущения всё вспухло, что щёки раздулись, да с шумом фукнул разом.

— Но ведь не произошло ничего, — замаслила, на того глазками свежими сверкая, что есть самоцветами, как у матери северской.

На руке у того повисла, как всегда то делала, у Извора мигом вся лютость спрянула — не безразлична всё же ему дочь Нежданы, братскую любовь к ней имеея. От того за сестрицу и беспокоится.

— Как он? — Извор выспрашивает — ему-то теперь под страхом смертным ближе чем на дюжину шагов к подклети приблизиться не дают.

— Что как? Немытый, нечёсанный, голодный.

— Может передумаешь, пока не поздно. Ведь всё как на блюдечке видно — не согласится он на венчание.

— Типун тебе на язык, — обижено фыркнула, назад на турабарку перед зеркалом с рамкой, увитой сплошь цветочным орнаментом, уселась, косы свои гребнем костяным чешет.

— Не будешь же ты его неволить?! Он уж с пол месяца в тёмной сидит, согласия не даёт…

— Он в горнице сейчас. Сама видела, как на крыльцо поднимался. Никто не вёл его — сам шёл, — заглянула на отражение брата стоящего за её спиной и, распознав удивление, продолжила, догадавшись о его неосведомлённости. — Понял видать, что сопротивляться Военегу бесполезно, вот и смирился. Тоже бы знал, если бы не пропадал вечно не весть где.

— Отцу, — грубо поправил свою сестрицу.

— Он тебе отец, а мне отчим. Как хочу, так и зову, — горделиво отчеканила, свой острый подбородок вздёрнув горе.

Извор раздражённо рыкнул, глотая своё недовольство— давно он хотел Любаве тайну её происхождения открыть, только не знает, как та её примет. Правда эта больно ранит. Да и не к чему она сейчас. Только всё утишаться вокруг стало. Может пусть оно и дальше своим чередом идёт. Но сестрицу жаль ему. Увещевает, лучшей доли для неё желая. В добавок в новом свете ещё больше за ту волнением зашёлся— кабы Мирослав мстить не удумал, не хватало, чтоб он сестрицу его изводить начал.

— Он на венчание с тобой в прошлый раз согласился, лишь чтоб бдительность отца унять, чтоб про умысел их злобный мы не догадались. И теперь не нужна ты ему. Он не любит тебя, — боярин к той подступил — что медведь над кутёнком возвысился.

— И что? Я вот его тоже, может, не особо и люблю-то, — брякнула, а потом уточнила, чуя на себе едкий взгляд брата. — Это нужно для утверждения власти нашей. Матушка сказала, что с нами тогда поспорить никто не сможет, даже князь Всеволод считаться станет.

Услышав в ответ тяжёлый вздох, покосилась, оглянувшись на брата.

— Ну, что? — отложила в сторону гребень. — Нет любви в этом мире. Есть только корысть и похоть…

Извора больно резанули её слова — сам ведь до поры так считал, а сейчас изнывется от неё, от любви от этой. Понимал Извор, что спорить с той бесполезно — сама себе судьбу такую выбрала, а всё одно — томит его мысль о сестринской недоле. Ничего не говоря, развернулся и постояв с мало времени в дверном проёме, вышел в сени. Девки врассыпную от своего молодого хозяина разбежались. А тот среди них, что медведь среди заячьего стада, прошёл — благо, никого не зацепил. К отцу направился.

Поднимаясь в горницу, шаг свой утишал, к словам прислушиваться начал. Военег с Мирославом беседовал. Уговаривались о чём-то.

— Отец твой добровольно зелье испил, понимая свой проступок. Он ведь даже тебе о этом и не сказал ничего, верно? А почему? Потому что совестно ему было перед тобой — втянул тебя в заведомо гиблое дело, — елейно увещевал старший полянин.

Он сидел на высоком стуле с резной спинкой, ногами упирался на подножие из морёного дерева да в оплётке затейливой с витиеватыми ножками. Мирослав стоял посерёд горницы широкой — голова долу, глаза ещё ниже.

— А Всеволод тебя уж помиловал. Лично Гостомысл перед ним хлопотал. "Сын не понесёт вины отца своего"- так вроде Иезикииль говорил? Вон, — со стола свиток взял, — указ пришёл от него. Поручил мне сразу в четыредесятый (сороковой) день венчание вам с Любавой Позвиздовной устроить. В дар вам по шубе песцовой прислал и ларец золотом.