Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Здрава буди, сестрица моя, — Сорока уветливым целованием ту встречает, поклон той сердечный отвесила. — Не признала меня верно?

Дочь Нежданы Златовны побледнела. Дышать вовсе перестала. Застыла на месте. Ни жива, ни мертва — крестом себя осеняет, думая, что ей то мерещится. Неужто анчутка её опять мучает?

— Зачем с того света ко мне явилась? Зачем мучаешь? — дочь Нежданы в ответ еле слышно пролепетала. Заозиралась вокруг — не одной ли то ей чудится, да не услышал ли кто ее слов опрометчивых. — Сгинь нежить, — шепчет бледными от ужаса губами.

— Осяжи меня — дух плоти не имеет, — руки к той Сорока протянула, а нежданина дочь, как от проказной отшатнулась, не имеет желания поверить своим глазам.

— Кто из вас невеста, Любава Позвиздовна? — епископ сердитым гласом у девиц испрашивает — неужели те глумиться над ним, служителем Богу единому, надумали?

Служки алтарные тому пальцем тычут на нужную, что подле Военега. Слободские да горожане охать начали, от любопытства шеи повытягивали. Поднажали сзади, теснят дружинников, что кольцом плотным место перед папертью окружили — толпу еле сдерживают.

— Убрать её! — Военег терпение теряет, но того ни бояре, ни кмети не слушают. — Олексич, чего стоишь?! — наместник несдержанно гаркнул. — Убери девку эту, да поживее.

Олексич к Сороке нахрапом идёт. Меч обнажил. И иные дружинники к Сороке близятся. Встали подле неё и не шевелятся даже, словно гриди княжеские над своей княгинею.

— Я, святый отче! — с поклоном Сорока епископу курскому назвалась.

— Ложь всё, — зашипела Неждана сперва не смело, но видя пытливые лики обступивших их дружинников, завопила, — Ложь!!! Мне ли не знать дочь Позвизда, его вдове?! Вот она, — на свою дочь указует. — А эту самозванку Сорокой кличут.

— Бог всем ведает, — продолжает Сорока. — Не сойти мне с сего места, коли лукавлю.

— Коли ты Любава Позвиздовна, тогда это кто же? — епископ на нежданину дочь указывает.

— Это сестрица моя младшая, и не по крови даже. Мой отец, Позвизд Перкович, скрыл позор Нежданы, дочери кузнеца Злата, и воспитывал её в терему своём как родную, никому о ней не сказывал.

— Я! Я — Любава, — запричитала нежданина.

Взором испуганным по лицам осуждающим скачет. Хоть и не ведала она о том, что сестрица её жива, только ведь не тайной ей было, что она под чужой личиной скрывалась — коли откроется то, никому не уйти от наказания.

— Это я Любава…

Военег кметям указывает, чтоб девицу полуумную, что венчание срывает, убрали. Только кмети стоят, не шелохнутся. Вышли вперёд бояре думные, нарочитые. Сороку пытают исперва, не дают никому кроме неё молвить. Военег ярится, а сделать ничего не может — ближников его курские сдерживают, а Гостомысл на заставе дальней. Уж с пяток дней как воротиться должен был…

Только начал Военег осмысливать, что давно это курские затевали — то одна дружина сгинет в разъезде, то другая в стычке с ватажниками израненная вернётся, кто от лихоманки слёг, кто в бражной потасовке побит был почти до смерти. А те что остались боятся пошевелиться — возле шей их кромки острые.

— Говори, что есть у тебя? — думные Сороку спрашивают.

— Я дочь славного боярина Позвизда Перковича, рождена лета 6556 от сотворения мира в месяц осьмой, листопадник, дня двадесять второго. Мать моя Дара Сысоевна… — Сорока говорила громко и без утайки, только голос её всё же был прерван.

— Ложь, — на ту Неждана обрушилась. — Ты что же это, робычица безродная, удумала?! Признавайся, зависти ради или корысти, ты здесь потешаешься над нами?

— Я на венчание своё пришла, как Всеволод Ярославович на то указ свой дал, — пока говорила, епископ развернул грамоту, перевязанную шнурком кожаным, с печатью вислой, посеребрёной да с оттиском-знаком Всеволода Ярославовича. Брови под митрой, знатно украшенной золотым шитьём и бисером, смежил, на взмыленного боярина Извора, что грамоту передал, вприщур смотрит.

— Мне постараться нужно было её сюда доставить, — перед тем свой внешний вид оправдывает. — Кое-кто очень не хотел этого, — на Неждану презрительно глянул. — Ничего мне сказать не хочешь? Али бате моему признаться? Или ты отец ведал, что Гостомысл с супружницей твоей меня убить удумали. Первый раз ещё три седмицы назад, потом когда я к Всеволоду в Переяславль направился. И недавно на заставе меня встретили. Ох, недобрым целованием! Любаву Позвиздовну жизни лишить хотели. Кабы не Олексич, не сладил бы — вон какой наряд венчальный его супруга для невесты подготовила, что даже княгиня обзавидовалась бы. Я пока гонцом был, меж градами носился Олексич на своём дворе в память славного боярина дочь Позвизда приветил! А ты не сном и не духом! Так и то, что Гостомысл с Нежданой полюбовники, от тебя тоже сокрылось?

— Да что ты брешишь, окаянный?.. — та змеёй к нему обратилась.

— А с чего мне брехать, коли Гостомысл во всех молельных её провожатым был, то на торжище свезти её нужно, то ещё по каким делам в соседнюю весь, все её требы исполнял. Тебе отец служил-то он знатно! Может для того чтоб ты ему доверял больше всех? Может и тебя они уморить после меня хотели?!

— Ложь, — Неждана вопить перестала, только всё одно причитала.

— Да, о этом все твои ближники знали, да тебе отчего-то не сказывали. Что молчите? — а те взгляд воротят. — Да чего уж… Гостомысла я зарубил лично, в речке Курице сейчас плещется, ракам на съедение его отправил.

Неждана испуганно отрицается, в ноги к супругу своему кинулась, только тот пинком её от себя оттолкнул, что, звеня своими ожерелками и ряснами, отлетела, по земле распласталася, воет, пеплом голову свою посыпает. Её дочь к ней подоспела, под локти мать свою хватает, поднять с земли ту хочет.

Епископ гакнул горло прочищая, вой бабий резко прервав, ознакомившись с начертанным в грамоте, читать начал:

— "Предъявитель грамоты сей пусть укажет истинную дочь славного Позвизда Перковича, и считать её доныне и присно Любавой Позвиздовной, коли её два свидетеля назовут по имени…"

— Безумие! — Военег епископа перекрикивает, вовсе о приличиях забыв. — Что вы слушаете эти россказни? Видно же, что она бесноватая. Захотела боярыней сделаться? Всем известно, что ты Мирослава охмуряла. Знаешь ведь, что тебе никогда не стать супружницей законной боярину, решила так гнусным способом того заполучить?

— Погоди сварливиться! — думные бояре теперь слово держат. — Коли так, указ князя Всеволода Ярославовича выполнить нужно. Кто может заручиться, что сия девица дочь Позвизда?

Рассмеялся Военег, видя, что нет таковых. Поднахрапился. Плечи распрямил, толпе зевак кричит:

— Поглумилась над нами да и честь знать надобно. Прочь ступай! Так уж и быть праздника ради я тебя сегодня трогать не стану, а коли отныне мне попадёшься, пеняй на себя — тетёшкаться не буду.

Военеговы дружинники тоже приободрились. Оттолкнули от себя охрану, к своему хозяину на подмогу спешат, ещё надеясь на его прощение. Тот к Сороке идёт рыкает, глаза яростью налились. Мирослав к ненаглядной своей поспешает, только Извор прыть его угасил, удержал взмахом длани своей широкой. Преградила Военегу путь фигура тонкая в чёрном монашеском мятле, голова куколем глубоким покрыта, не видать в его тени лика. Зашушукали в толпе — Зиму все знают, но назвалась сама, как думные бояре потребовали:

— Все вы знаете меня как Зиму, травницу, но при крещение в Курске пятьнадесять (15) лет назад мне дано имя другое было. И зовут меня Евгенией, — куколь с головы стянула, стыдливо показуя всем безобразие своё. Одни поморщились, другие без зазрения ту осматривать принялись.

— Кто тебе свидетелем будет? — громыхнул епископ.

Военег от той воротится, не желая узнать сестры ближника. Та к Неждане с ним обращается.

— Неужели не помнишь меня друженька? Как меня убить хотела, как меня в огне гибнуть оставила? Или ты Военег Любомирович, не узнал меня сестру своего ближника, Бориса. Али забыл как пирогами тебя угощала, как мёду хмельного в твой кубок подливала, когда с побратимом своим пировал в доме нашем? Забыл… А ведь ты ему обязан жизнью. Его мучали на капище Лады. Он ни словом не обмолвился, где ты… А его терзали когтями булатными, жилы резали, кожу с живого сдирали — сама видела — мослы ему перебили, очи выкололи… — срывающимся голосом вопиет ему, а саму внутри болью сковало всю. — Что молчишь?! Не помнишь меня?!