Анчутка (СИ) - Малых Алексей

Племянника хана повергли ничком, уткнув лицом в рыхлый настил из опавших иголок. Двое степняков прижали Манаса к земле, навалившись сверху, пока другие вязали его путами. Манас кричал проклятия в след уходящему Креславу, брызжа пеной со своих губ, а из глаз текли слёзы отчаяния. Он ничего не мог сделать.

— Я найду тебя, — шептали его губы, давая клятву своей любимой.

***

Мысленно возвращаясь в прошлое, Манас отлично понимал, чем руководствовался Креслав, но от этого однако прощать не хотелось. Хотелось отомстить ему. Хотелось наказать и этих двух полянинов. Ходят, лыбятся, зубоскалят своими широкими улыбками, о чём-то говорят, шутят, даже заботятся друг о друге. Завистно стало Манасу. Но не признаёт себе столь мерзкого чувства. А на душе повеяло гнусной тоской, защипало где-то в глубинах, словно кто-то резко отодрал коросту от гнойных болячек, открывая досадой сочащиеся нарывы, разнося тяжёлый смрад обид. Ведь и у него могло быть также… с братом.

Всю дорогу до привала, приглядывался степняк к боярам, всё за ними замечая. Извора все за своего принимают, каждый ему подсобить хочет, каждый своим долгом считает помочь ему, словно перед его отцом выслуживаются, в глаза тому, как и Военегу, заглядывают с раболепием. А Мирослав вроде как в стороне от всех, лишь Извор рядом крутится, а ведь сын наместника именно он — верны были слова Креслава сказанные возле колодца — хозяин в Курске, не Олег вовсе, а Военег.

Глубоко задумавшись, он следил за Миром, не сводя с него своих с подпалинами глаз. Сравнивал, что отец тому дал — как на коня сажал, как дядьки того обучали, верно и баловал и наставлял добрым словом — с тем, что их кровный отец дал ему, своему нежеланному сыну, — кроме жизни, лишь одни страдания. Крепкая рука сжала черен меча, который подарил ему дядька, который лепил его будто какой глиняный горшок, обжигал, а если не по нраву было, что выходило, ломал, бил, плавил.

Горело в душе Манаса страшное. Задумал в сечи удобный момент выбрать, убить братца своего, отца из детинца выманить — в последний путь того уж точно сопроводит— а на погребении убить и его. Сидит Манас, в явных грёзах даже слышит, как его стрела в горло Олега с мерзким шлепком вонзается, перебивая хрящи. И от этого даже отрадно на его душе становится — омоет он свою обиду кровью.

— Долго ещё идти? — спросил Извор Храбра с некоторым недоверием, выдернув того из мечтаний. — Уже второй день в пути.

— Если немедля двинемся, то к рассвету будем, — Манас посмотрел на солнечный диск стремящийся нырнуть за горизонт, прикрытый рваной паволокой (шёлковый плат) из розового шёлка. Он и сам стремился туда поскорее, разузнать, кто это обрядился кыпчаками и разгуливает по его степи, наводя на северских ужас. Не то чтоб он сильно переживал за них, больше его коробило то, что на степняков, заверившихся с киевским князем (в это время на Руси установился Триумвират Ярославовичей во главе с Изяславом, старшим сыном Ярослава Мудрого) мирным договором, наводят лживые наветы, подстрекая бояр к мятежам.

— Держи, — Извор протянул тому кусок хлеба и приличный шмат провисшей утки.

Храбр, не ожидая такой щедрости от заносчивого боярина, даже уставился на тот кусок мяса, но не принял, хотя под ложечкой давно сосало аж до боли, и показно отвернулся, сделавшись презрительно равнодушным.

— Злишься за то, что было возле курятника, — присел рядом с тем на землю обильно покрытую ковылем, который примялся от знойного ветра. — Любава невеста Мира и будущая хозяйка его терема, не до́лжно ей было того делать. Винюсь перед тобой за свою сестру.

Сестру? Манаса крепко интересовало, а если бы Сорока тогда осталась бы истиной дочерью Позвизда, он бы также заботился о ней и защищал? Верно также. Ходила бы Сорока в шелках и готовилась бы стать женой Мирославу. От этого в жилах Манаса пуще кровь заиграла, глупой ревностью подпитываемая. Манас ждал того момента, когда Сорока возжелает отомстить за смерть своего отца. Он тогда лично вложит меч в её руки…

Тут и Мир рядом присел. Без спроса выхватил у Извора предлагаемое, будто тот ему подготовил. Он оголодавший оторвал зубами приличный шмат мяса, предварительно разделив снедь пополам. Половину Храбру протянул. А сам косится на новака, давно заметив взгляд изучающий всё вокруг, примечающий все судьбы.

— Мой отец сын робыни, — отчего-то Мир раскрылся Храбру, и почти в руки сунул тому мясо.

— Мне какое дело?! — Манас немного был сражён такой откровенностью. С чего это Мир с ним так прямолинеен? А в душе кипит всё — крепи́тся, боя ждёт.

— И, как и ты, я робычич — вот они и сторонятся меня, — продолжал Мирослав. Бабка моя робыня, её в Друцке дед купил, а мать простая теремная девка была. Моя мать погибла…Давно то было, — замолчал ненадолго, проглотив горечь и своих воспоминаний о родной матушке. — Если бы не Извор, никто бы даже и не заговорил со мной — дюжо крепко они уважают что его, что стрыя моего. А я знатный вой, любого из них одолею, даже двух, а если обоеруко биться буду, то и с тремя за раз слажу…

— Ага! Ври больше, — съёрничал Извор, не принимая такого бахвальства.

— Я и брату ни в чём не уступаю! — подтрунивал над тем Мир.

— Ой ли?! Я тебя в любом поединке побеждаю, — бравируя своим превосходством съязвил Извор.

— Побеждаешь, только сам выматываешься, что отдышаться потом не можешь, — ухмыльнулся Мир.

Их спор был прерван окликом дюжего витязя. Он подзывающе взмахнул рукой, указуя на двух молодых дружинников, которые сцепились в братском рукопожатии.

— Ну вот, и Осляба с Щукой побратались, а то своими перепалками весь путь досюда досаждали. Думал, друг друга до сечи порубят! — Извор довольно хмыкнул.

Храбр заметил и это, а ещё заметил, что сотня идёт за ними, аж от самого Курска — костерки свои сигнальные по ночам палят.

— Побратались? — переспросил Храбр. Ему об этом Креслав никогда не рассказывал. А сам о сотне северских думает — если ватажников не окажется там, где Креслав указал, значит точно Военег с ними заодно.

— Мы тут каждый друг другу побратимы, — Мир прервал ход его мыслей — он поднял руку норовясь схватить Храбра за плечо, как то делают мужи, желая приобнять своего ближника.

— Это как? — сноровисто ускользнул от крепкой лапы своего ненавистника, немного отстранившись от того и тут же оказавшись бок о бок с Извором.

И те вперились друг в друга надменными взглядами, неприязненно пыхая в лицо друг друга, совершенно не желая столь любезной близости, и мигом отскочили в разные стороны, будто кони в табуне.

— Клятву на крови дают. Эта клятва крепче родственного братства. Смотри, — направил взгляд на пару тех самых дружинников, сцепившихся руками. — Они перед походом решили силой помериться, что не поделили сами не помнят. Так бились, думал, убьются. А я не терплю, когда на сечь идут держа на своего содружника камень запазухой. Вот теперь клянутся в верности, что в бою спины друг друга прикрывать будут себя не жалея, что кровь свою за побратима прольют, что если в полон кто попадёт, другой расшибётся, но спасёт, а иначе сам за ним в полон последует, а коли и суждено будет пасть кому, с поля боя на родной двор его тело другой доставит, да по смерте побратима своего в его семье завместо погибшего станет.

Храбр наконец принял предлагаемое, которое Мир до сих пор в руке держал, зарождая в своих мыслях коварное.

— Не встречал такого раньше, — набив свой рот едой, поддержал разговор Манас. Он сделал вид, что очень интересно. И действительно, кровные клятвы лишь в степях видел, а у урусов впервые.

— Что кривить — я полянин и только у северских в Посемье это повстречал, подхватил Извор, наконец, найдя себе место подальше от гонористого Храбра. Завязав руки узлом навис над двоюродным братом, пряча того в своей тени. — Признаюсь, отличное деяние, чтоб усмирить всклочников. Они ещё потом обмениваются чем-то — оберегом каким или оружием. Даже рубахой можно, а коли крещёные в купели, крестами нательными меняются.