Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Что вы делаете здесь, на землях Кыдан-хана? — сдержанно протянул Манас, хотя в голосе скользило негодование.

— Ясинь-хан, позволил нам жить на его землях.

— С каких пор он распоряжается владениями Кыдан-хана?

— Это уже давно земли Ясинь-хана, господин. Тебе ли не знать?! — сквозь удивление половец передёрнул его слова. — Ааа… И верно, откуда знать можешь…Кыдан-хан давно уж с Ясинь-ханом объединился. Хотя нет, — его окровавленная улыбка зияющей дырой разорвало лицо. — Это Ясинь-хан просто позволил твоему дядьке пасти свой скот на его землях. После того как ты бежал… — слова оборвались — с хрустом его голову насквозь пробила своим булатным пером стрела меткая.

Не было времени рассматривать, кому она принадлежит. Дружинники, щитами прикрываясь, оборону приняли. Тихо стало, не дышат, глазами ищут откуда стрела прилетела. Да только шум разрастается со стороны половецкого становища, словно ливень на них катит.

— Военег! — кто-то из дозорных крикнул. — Он половцев сюда гонит!

— Откуда он взялся? — недоумевают северские, но всё же рады были — не бросил, значит!

Половцы на коней повскакивали, кто-то торопливо пытается украденное прихватить, да только от своей жадности сражённый тут же падает. Северская сотня с одного края степняков рубит, пока с другого те поспешно отступают в сторону узкого прохода меж двух холмов. Скачут на своих длинноногих скакунах, плетками их подстёгивают. Не ожидали они, что с другого края их засада ждёт. Встретил их стрелами северский разъезд. Завизжали от боли раненные лошади, падали приминая под собой своих растерянных седоков. Следом идущие спотыкались о них, под их копыта кубарем летели степняки, вылетая из сёдел, и в тех на полном ходу врезались другие, не успевая увести своих верховых в бок. Кони вставали на дыбы скидывая с себя степняков и забивая тех копытами, иные шарахались в сторону, бестолково кружились на месте. Отставшие смекалисто обходили лавиной эту копошащуюся, дико ржущую, разрываемую человеческими криками массу, обтекая с двух сторон, но смертоносный шелест сообщил и им о приближающейся смерти.

Стрелы впивались в животрепещущие плоти, с натужным гулом замирали останавливаемые круглыми щитами, которые степняки наконец-то сообразили во всей этой сумятице воздеть кверху, высматривая стрельцов на вершинах холмов и посылая ответные стрелы с плоскими наконечниками. У Щуки уже горели пальцы, а его с Ослябой колчаны неумолимо пустели.

Им, как и другим лучникам, отлично было видна вся эта заруба. Военег с сотней застряли возле становища, отбивая полон и обозы, потом, по ложбине вдоль ручья, растянулись бегущие половцы, и в узком проходе между двух холмов образовавшийся затор. К нему уже подступает их разъезд под прикрытием стрельцов, обильно осыпающих степняков пернатыми древками с булатными наконечниками. Олексич во главе размахивает секирой, он что-то кричит, а к его лицу приросла ражистая гримаса. Щука заметил одного из половцев натянувшего тетиву своего изогнутый лука до самого уха и верно целясь в голову разъезда. Только Щука был быстрее — половец дёрнулся, и его стрела улетела мимо цели, а сам вскинув руки вверх опрокинулся на спину. Его лошадь, растерянно, так и труси́ла с мёртвым всадником лежащим на её спине навзничь. Да и сам Щука, привставший на колено, чтоб удобнее было захватить цель, повалился рядом с Ослябой сражённый в ответ.

— Братко! Щука! — прильнул к нему побратим.

— Я первый, — проговорил Щука сквозь кровавый кашель. От ран своих руки отстранил, с шеи шнурок с кольцом дёрнул и трясущимися руками, ещё не успевшими стихнуть от ражистого запала, Ослябе протягивает. — Отнеси ей, пусть долго не горюет токмо, — замолчал, синими глазами в такое же синее небо устремившись, а в кулаке окровавленном так колечко обручальное и держит.

Некогда Ослябе брата своего оплакивать. Свечой на холме встал, вовсе в этот миг о себе не думая, стойку поудобнее принял. Посылает мстящие стрелы в половцев, а самого яростью душит.

Теснимые Военегом степняки, уже скинувшие свою первую оторопь, на разъезд ринулись, словно оскалившаяся пасть, лязгая мечами. Приминают под собой. Олексич из седла выпал, пешим рубится, обоеруко: секирой с крюком одной седоков стягивает, а другой — мечом пронзает уже на земле. Иные булавами голову расшибают, а другие сражённые, забрав и с собой нескольких, затихли навечно.

Запах крови повис в воздухе, окропляется земля ею и ею же наполняется вода в быстроструйном ручье, песнь которого уже и не слышна — заглушён её звон смертносным пением булатов.

Несколько дружинников с Извором гнали бегущих половцев назад к сотне Военега заключая их в отнюдь не приветственных объятиях. Меч Мира щедро рассыпает смерть всем ищущим её. Его взмыленный заряжающий не менее лихо отбивается от своих собратьев, кусаясь и забивая их копытами. В сей зарубе Манаса сейчас волновал более остальных этот сын волка. Хотя полянин и был окружён со всех сторон и тесним к обрыву тремя кыпчаками, Храбр не мог позволить им убить своего заклятого врага — он желал это сделать сам.

Его глаза видели только лишь его широкую спину, которую Мир опрометчиво освободил от кольчуги, пытаясь сблизиться с новаком. Манас устремился к этому обрыву, вытянувшись в полный рост. Зажав конские бока бёдрами, он облегчил коня, даря тому лёгкость бега. Бросив поводья достал из сайдака лук, которым одарил его наместник за спасение своего сына — ирония судьбы — именно этот лук и эти стрелы послужат отмщению. Одну стрелу Манас зубами закусил, другую в ладонь вложил, безымянным и мизинцем зажав, а третью уже запустил в полёт. Стрела попала в цель…

— Куда ты?! Стой! — Извор не мог поверит своим глазам.

Бегло окинул взглядом пустые вершины холмов. Лучники, лишь только опустошили свои колчаны, не теряя времени спустились вниз и пешими рубились: кто мечами, кто секирами. А этот новак, который больше десятка дней поражал Извора своей сообразительностью и лихачеством, конечно и сейчас удивил, но чрезмерным безрассудством, а ведь полянин даже начал гордиться тем, что именно Храбр стал его побратимом — с таким воином встань спина к спине, нечего страшиться.

— Стой! — орал Извор до боли в горле.

А вчера, когда решили помериться силой, Извор еле-еле его смог одолеть и то лишь от того, что ноги Храбра запутались в траве, и он растянулся в пожухлом ковыле. А меткости, с какой тот стрелял из лука, позавидовали бы лучники детинца, да и Осляба с Щукой нахваливали, по достоинству оценив его мастерство. А сейчас? Что он сейчас творит?

Молниеносно оценив ситуацию, Извор принял решение спасти своего брата. Он бросился наперерез, оставив разъезд, по крайней мере он осознавал, что те сдюжат — северские под началом его отца уже были совсем рядом и заступили в ложбину.

***

Скрип тележных колёс и перестук копыт заполонил весь детинец, сообщив о возвращении дружинников. Восторженный гомон нагло ворвался в самые верха терема, что сенные и теремные девицы в любопытстве, не имея природного усердия сдерживаться, повылезали из окон, откровенно любуясь этой мощью северских воинов.

Они, конечно, израненные, побитые, в окровавленных доспехах, в добавок изнурённые затянувшимся походом, но неимоверно довольные — отбили полон, обозы с пушниной и ещё с лихвой прихватили всякого добра, которые половцы награбили в соседних весях. Жены заботливо и с нескрываемой радостью бежали навстречу к своим мужьям, а те утопали в их нежных объятиях. Были, конечно, и те которые не сдерживали своих слёз… слёз скорби. Их молчаливо провожали печальными взглядами, не смея выказывать своей радости рядом с погибшими собратьями.

Сорока, с сердечным замиранием бегая между дружинниками, вспоминающими этот бой, искала Храбра. Нигде его не обнаружив, скрепив сердце, почти на негнущийся ногах направилась к телеге, возле которой стоял тихий плач. Проглотив своё волнение, которое стучало в висках и, отрицаясь даже помыслить о плохом, она наконец пересилив свой страх, открыла глаза, чтоб рассмотреть павших ратников. Такие молодые, светлые и красивые лица, но такие холодные и безжизненные.