Анчутка (СИ) - Малых Алексей

Ведун вдруг обернулся и, медленно подступая, просвербил Извора проникновенным однооким взглядом почти прозрачного глаза. Извор даже на миг оробел, припомнив как ведун пророчествовал у колодца, как извивался и крухтел. Не уж-то опять его посетило видение?

— Я удивлён, что тебя до сих пор мучают кошмары? Ведь тогда на колодце я оставил для тебя средство от них, — проговорил вопросительно настойчиво.

— Какое средство? — недоумевал Извор, вновь завалившись на нары не в состоянии долго сидеть или же сражённый этим ведуническим взглядом. — Я не нашёл там ничего.

— Странно, что Сорока тебе не дала его?! — присел рядом на турабарку. — Она ведь знает это средство от кошмаров. Хочешь, я помогу тебе избавиться от них?

— Нет. Я хочу, чтоб они напоминали мне о моём малодушии. Я не хочу забывать этого. А если ты исцелишь мой недуг, я потеряю все воспоминания о ней. Ты был прав, ведун — это отец убил мою невесту. Я никогда не прощу ему этого. Ты не представляешь как я зол, что он мой отец, ведь я не в силах отомстить ему за неё, — простонал от досады и тоски.

Креслав заслышал мягкую поступь, едва уловимую, но старый северский знал её — Манас ни разу ещё не смог остаться незамеченным чуткого слуха своего наставника. Он склонился над Извором и что-то шепнул ему, приставив ладонь к его уху. Округлившимися глазами полянин проводил ведуна до двери, не понимая сон это или явь.

— Ты слышал его? — просипел Храбру, поджидающему его снаружи.

— Именно поэтому я и послушал Сороку и привёл тебя к нему. Я позволю умереть ему, как воину — когда он окончательно поправится, я с радостью сражусь с ним, подарив смерть в честном поединке.

— А Мир? Я слышал Олег устраивает для вас братник. Будет отличная возможность убить и его, — он протянул маленький свёрток с ядом. — У стряпчего должен был остаться такой же. Подсыпь ему незаметно в кубок. Смерть будет мгновенной, а все подозрения падут на стряпчего.

— Не падут. Я был в его клети и ничего не обнаружил, а его самого кончили сегодня — я поэтому и задержался, искали убийцу.

— И? — любопытно протянул Креслав, косясь на Храбра исподлобья единым глазом.

— Никого не поймали.

— Присматривал бы ты за Сорокой получше, — ехидно проговорил Креслав о чём-то не договаривая. — Или может мне забрать её с собой, пока ты свои затеи здесь поворачиваешь?

— Нет, она останется со мной рядом.

— Не доверяешь мне больше, — досадливо заметил Креслав. Манас молчал и лишь взглядом поволок за собой ведуна.

— Тебе стоит поторопиться, пока путь свободен. Уже светает и будет сложно уйти незамеченным.

— Раз уж я здесь, у нас с тобой отличная возможность поквитаться с Олегом. Может будет лучше, чтоб я немного задержался?! — многозначительно посмотрел на своего господина. — Ты ведь знаешь, где он спит.

— Уже поздно, а он только лёг на отдых. Ступай к себе, а за Сороку не переживай, со мной она будет в безопасности. Я не позволю никому приблизиться к ней.

— Ой ли?! — тот хмыкнул, поглядывая на стряпную избу, верно скрывая что-то одному ему известное, а потом сменил русло своей речи. — Так ты убьёшь Олега сам… на братнике?

Степняк не знал, что ответить. Непонятная борьба происходила внутри него. Тоска, обида, томление от несбыточности заветных мечтаний, злоба и саможаление: всё перемешалось внутри.

— Я хочу получше всё разузнать сам, а не то, что мне говорили с самого детства.

— Ты сомневаешься… Теперь ты понимаешь и моё промедление, — Креслав на прощание ещё раз посмотрел на изменившееся за последние годы лицо Манаса, которое стремительно теряло мягкость наружности, доставшейся ему от своей матери и принимающие другие, близкие всем урусам. — Легко убить, но трудно носить в себе мысли, что убил невиновного, всю оставшуюся жизнь.

16. Зару́ченье

Солнце скрылось за лесом, на прощание окрасив сладким цветом закатную сторону небосвода, по которому лучи небрежно расчертили брусничными мазками, словно это птица Гамаюн потерял перья из своего великолепного жаркого хвоста — отличное время для начала обещанного Олегом братника.

На завалинках уже сидели баяны и нескладно тренькали на гуслях, настраиваясь на нужный лад. Челядь непрерывным потоком выкатывала из клетей по сходням бочки с остывшим пивом, сенные расставляли поставцы с разносолами: куру, пироги, рыбу. На столе красовались и первые поспевшие наливные яблоки. Всё как и у степняков— отметил про себя Манас — еды должно быть много, чтобы показать доброе расположение хана к своим бекам и батырам.

— Здрав буди, Храбр, — поприветствовал того Олег, спускаясь с высокого крыльца.

Храбр почувствовал, как на него устремились все взгляды. Ещё бы! Его единого из всей этой толчии собравшихся дружинников так громогласно выделил наместник.

— Ты дважды выручил моего сына — я не знаю как и благодарить тебя за это. Теперь знай, что отныне ты и мой сын.

Сын?! Манасу резануло это слово. Его сковало предательскими тенётами оторопи, но ненадолго. Зато непонятное чувство еле ощутимого счастья, мелким лучом озарившее, истосковавшегося по отцовской любви, маленького мальчика, как казалось, давно погибшего в закутках обледеневшей души, ещё долго преследовало Манаса, и его попытки выдернуть сие чувство были безуспешными. Но почему же это чувство так сладостно?! Манасу стало не по себе. Стыдно. Но вскоре закоренелая обида и ненависть немного затенили доселе неведанные, но столь желанные ощущения, вернув прежнего Манаса. Да и шумные дружинники особо не дали ему окончательно впасть в уныние, испытав сожалительное негодование на себя за это.

— В добавок, благодаря тебе Военег смог вернуть дань для князя и прищучить этих оборзевших половцев! Проси чего хочешь, — его широкие ладони тяжело опустились на плечи Манаса, а булатные глаза заблестели настоящей благодарностью и восторгом.

— Мне достаточно, что я служу тебе, наместник, — голос от неуверенности осип, и Манас закашлялся угнувшись — сделал он то, чтоб выбраться из под этих лап. Со всех сторон послышались сдержанные смешки и подбадривающие возгласы.

— Храбр, проси, чего хочешь! Олег Любомирович сегодня прещедрый! Вон, какие столы для нас накрыл! — звучало со всех сторон.

— Ну, брат, коли ты простому кметю добрую награду обещаешь, может и мне чего перепадёт? — ёрничая выкрикнул воевода, въезжая в распахнутые настежь ворота на вороном заряжающем, с белыми на пол плюсны задними ногами.

— И ты, брат, проси чего желаешь! — оставив в покое Храбра, чему тот был крайне рад, распростёрся в объятьях близившемуся к ним Военегу.

— А и попрошу! — сердце к сердцу ответил приветствием. — Только от слов своих не откажешься?

— Крест целую, — достал из-за пазухи свой нательный крест, висевший на толстом шнурке и звучно приложился к нему. — Что хочешь проси, а от клятвы своей не отступлю.

Губы Военега хитрой улыбкой зазмеились, только не видно то было под широкими усами, да лишь озарившись добродушной отрадой, гаркнул, чтоб весь двор слышал:

— Венцы пора нашим детям надеть — забыл? — а потом, не вынуждая брата виниться, за него и оправдание высказал. — Знаю, что хворал, вот и не думал ты о том. А сейчас смотрю, на поправку пошёл. Засылай сватов! У меня уже готово приданное для падчерицы.

Наместник замялся, но уж больно много свидетелей то слышали — не отвертеться. От сына взгляд прячет, да заручину (обещание) брату своему дал.

— Клянусь Христом-богом, что сын мой, Мирослав, с Любавой Позвиздовной в первый осенний день и повенчается!

Накрыло двор громогласным ликованием, а Мир на отца проедом смотрит, брови смежил, только слов не говорит — поперёк отца прилюдно пойти сыновий долг не позволяет. Сглотнул громко, что Храбр, рядом стоявший, услышал, даже немного тому посочувствовал, понимая его нынешнее состояние — он это не понаслышке знает — на своей шкуре испытал — да отчего-то, сам того не ожидая, по плечу того утешающе похлопал.

Обидно Миру стало, ведь он отца своего просил, с Любавой Позвиздовной того не связывать супружескими узами. Тот вроде и внял его словам, но эта его клятва!.. Кипит в Мире негодование, но держится.