Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Ты особо не мечтай на свой счёт — не по вкусу ты мне, да у меня и невеста есть — не чета ты ей…

— Не по вкусу… Тебе никто и не предлагал меня есть, — еле звучно буркнула недовольством.

— А полюбовницу и получше отыскать можно. Мне не досуг с такими как ты тешиться — ни ступить, ни молвить не умеешь — меня дружинники засмеют.

Сам говорит да не видит, как у Сороки щёки вновь заалели, губы в тонкую полоску сплющились, нос весь сморщился — негодует девица.

— Приведёшь меня к ведуну, отплачу тебе, что в своей жизни нужду знать не будешь, — Извор истомно ночной воздух ноздрями втянул, маревный призрак невесты своей представив. — Мне с ним, ох как, нужно переговорить — один лишь он мне помочь может.

— В чём это? — осторожно выспрашивал, что ей тоже интересное было.

— Одна девица крепко мне в душу запала. Я с ней уж с десяток лет как не видился, боюсь не узнаю, коли встречу.

— Зачем она тебе сдалась — девица эта, — насторожилась. — Вон Курск девок красных полон! Ты только помани, любая к тебе сама прибежит.

— Должок один у меня перед ней — вернуть хочу.

Сорока только крепче напряглись, сердце пуще забилось, а мысли так и носятся — убить ли хочет, чтоб отцовское достояние назад не потребовала?

— А захочешь, — воодушевлённый своими мечтаниями Извор расщедрился на лестные обещания, — как терем себе поставлю, ключницей у меня станешь — ты девка толковая. Только лишь подсоби мне малость.

— Больно надо мне такое счастье. А вот нужду если сейчас не справлю, позор мне будет, — с гнедки соскользнула. — Ты, боярин, только отойди немного, — беззастенчиво тому бросила.

Извор отвернулся, и дабы не смущать девицу пустил коня вверх по тропинке. Только через перечасье времени не на шутку распереживался. Сначала звал, а потом помышляя, что та в беду попала, на поиски ринулся.

Слышала Сорока, как тот её кликал, да далеко уже была, не различить было, что кричал. Ночью в лесу боязно — зверь дикий напасть может, в силки угодить не хитро. Только Сороке волюшка слаще — в детинце зверь и пострашнее есть. Ночные сумерки отступать лишь начали, а в лесу всё одно темень, словно траурным покровцем всё скрыто. Дубы могучие тенями своими лишь суеверного настращать могут, но не Сороку. Верно шла, добрела до землянки ведуна.

Ввалилась в неё от счастья себя не помня. Огляделась, ища Креслава, да и улыбка с лица мигом слетела — давно каменка не затапливалась, в кринке вода стухла — ушёл и, верно, что давно — с седмицу. Смекнула Сорока, что Креслав в тот же вечер, когда Извору помог, и ушёл.

Обессиленно на пол глиняный осела. Подбородок затрясся, слёзы глаза щиплют, к горлу ком подступил. Дышать не может. Обидно ей стало.

— Бросил меня? Да?! На растерзание им оставил?! Да?! Зачем в Курск заманил?! — жалобные причитания сменились злобным ропотом. — Почему?! Лучше бы тогда умереть мне дал! Зачем спасал?! Все вы одинаковые! Лишь о себе думаете! Что ты, что Храбр! А я ведь не хотела идти сюда. Знала, что добром не кончится! — не затихают роптания. — Зачем привёл сюда, где все моей смерти ищут?

Снаружи ветка хрустнула. Сорока слёту из землянки выскочила да навстречу кинулась, даже не глядя кто это. А кто это может быть ещё, кроме дядьки Креслава?! Прильнула к мужской груди, слёзы льёт — не бросил её! Да и тот, оторопь откинув, трепетно девицу приобнял. Тут только Сорока и смекнула, что не Креслав это вовсе.

17. Первое яблочко

Мокрыми от слёз глазами она посмотрела вверх вглядываясь в его лицо. А он… Он крепко накрепко стиснул свои руки на плечах тонких, тихо радуясь, что обрёл ту, которую страшился вновь потерять. Стоит воин, что не дрогнув жизнь у врага отнять может, прыть унимает собой не владея, а сердце от счастья бухает; а та не шелохнётся, дрожащими пальцами за полы пыльника ухватилась.

— Зачем убежала? — несдержанно проговорил, чувствуя трепещущую от долгого плача девицу в своих объятиях и нарастающий в своих чреслах огонь.

— Он ушёл. Он бросил меня одну. Почему? — блёклыми озёрами устремившись в его подпаленный булат, выпрашивала ответы на свои вопросы. — Зачем он так со мной?! А? Он, как псам кость, кинул меня им? Зачем? Может и тогда он неспроста послал меня увести коней у этих двух полянинов, он верно надеялся, что они меня схватят, а потом что? Убьют? И тогда возле колодца, он им зачем о мне сказывать начал? А потом бросил меня одну с ними… А седмицу назад, когда в детинце был, я уже думала, что с собой заберёт, а он… Неужели он так меня ненавидит, что даже и убить сам не хочет?! Я ведь ни в чём не виновата и отец не виноват! — не было у Храбра ответов, он бы и сам не прочь был у Креслава выведать, почему тот с Сорокой так поступил, чего добивается.

​​​​​- Ты не одна. Я с тобой… Знай, что в обиду тебя не дам. Не оставлю тебя никогда, — успокаивает бархатным голосом. Голову девичью к груди своей прижал, пальцы в волосы её запустил, покачивает её из стороны в сторону — всхлипы затихать и начали.

Стоят в обнимку в ночной тиши. Не совсем в обнимку — Храбр ту от себя отпустить не хочет, а Сорока бессильно к его груди прильнула, будто в каком забытьи находится.

Небо светлеть лишь начало — свинцовая тяжесть с него схлынивает, по восходному краю словно завеса приподнялась. А Храбру хоть пусть солнце вовсе и не встаёт — так ему с Сорокой хорошо, так уютно. Словно на тихих водах какой реки его качает от этого чувства. Окунулся бы сейчас в него с головой, чтоб и не вынырнуть, захлебнуться от восторга, утонуть.

— Пойдём со мной (у некоторых степных народов эти слова обозначают признание в любви. Дословно — давай жить вместе в моём жилище).

А та опешевши глазами хлопает, не поймёт куда зовёт. Глаза с его глазами соединила. Слегка поморщилась от исходящего от Храбра бражного духа.

— Куда?

Храбр так и канул в её хрустальные омуты, не выбраться. Гортань сковало — когда она так на него смотрит, сло́ва Сороке сказать не может, совестью обличаемый, что и немым делается. Сразу маревно представляется ему, что случится, как узнает она все его тайны. Может пусть их забвением укроет? Может и вовсе ему здесь с Сорокой остаться?

— В детинец, — немного промолчав ответил, ругая себя за трусость.

А почему бы и нет?! Лишь от обидчиков отделается, да в дружине курской останется.

— Там он, Храбр! Там убийца моего отца. Ты ведь уже знаешь это. Он догадывается, кто я на самом деле.

— Он не тронет тебя более… Не позволю, — призадумался. — Я у наместника уже уважение снискал, теремным сторожем напрошусь, а в терему и тебе укрытие будет — на женскую половину хором посторонних не пускают. Ты только Военегу на глаза не попадайся, а я с ним поскорее всё решу.

— Убьёшь? — пролепетала, головой в разные стороны закрутила. — Давай уйдём, — отрицается от задуманного Храбром.

— Куда?

— Хоть куда, только подальше отсюда…

— В степь?

— Нет. В степь нельзя. Там Кыдан-хан — убьёт ведь, — безвыходностью и отчаянием пропитано каждое слово.

Что и в степи им житья не будет, Храбр тоже отчётливо понимал. Только выхода иного не было — быть им, хоть где, вечными странниками.

— Куда хочешь, туда и уйдём, — потёрся щекой о её голову. — Но в степи всё же лучше нам будет… — тонко подталкивает её на это решение. — Она большая, что и Кыдан нас не отыщет. Никто тебя там не тронет…

— Это потому что у меня теперь есть клеймо… — Сорока отстранилась, мигом вспыхнув — вспомнила что-то. Храбр не отпустил от себя, к себе её назад принял. Сорока руками в его грудь упёрлась, изогнулась, в лицо того двумя своими льдинками уставилась, холодом пронзая. — Креслав тебя поэтому бранил? Я смутно тогда понимала что-то, да и вы неразборчиво говорили. Он потом мне всё же рассказал, что полоза только приближённые Кыдана носят… — Храбр взгляд прячет — не умеет он врать ей. — А ты значит его ближником был? Да?! А говорил, роб у него! — попыталась вырваться, только тот тиски свои не ослаблял, а Сорока давай по груди его кулачками бить, не сильно так, не размашисто. — Все ты врал мне и ещё метку треклятую мне поставил, словно лошади какой!