Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Поднимайтесь, гулёны. Когда захотите, сами и скажите где были— пытать не буду, — улыбкой широкой лицо своё озарил, меч взял, да возле колодца, окатив себя водицей ледяной, принялся махать им, рассекая воздух клинком.

Челядинки вздыхают, от мышц покатых глаз не оторвут. Тиун сам засмотрелся, припоминая свою молодость кволую, тоже вздохнул, от досады только, да девок по работам разогнал. Те засуетились.

Лишь Сороку по утру никто не трогал, все возле неё на цыпочках ходят — боятся, что с просонья порчу наведёт? А та, как проснулась, полежала ещё немного, припоминая ночную прогулку, обиду на Храбра с Креславом, да и на жениха своего несостоявшегося с его отцом-убийцей. Вздохом томительным кручинушку осадила — нужно как-то дальше жить, побег свой устроить — надежды ни на кого нет больше.

Повернулась на бок, да в стену дубовую уставилась. А возле стены яблочко наливное: бочок алый да в крапинку, ароматом свежим манит. Схватила яблоко, желая отшвырнуть подальше, понимая, что верно Храбр так её задабривает, да всё же в то зубами впилась злобно, что соком, свежеватость разнося, во все стороны брызнуло. Всё съела, хотя яблоко кислющим оказалось, не смотря на то, вместе с семенами схрумкала, представляя на месте плода сего врагов своих.

Весь день Храбр возле Сороки ошивался, заглаживая вину: то подсобить в чём хочет — та не даёт, воды натаскать помогает — она бадейку-то отдаст, но с водой назад не примет, то в погреб вместо неё полез, чтоб наместнику похмельного рассола принести, а её и след простыл. Сам рассола хлебнул — думал полегчает — в голове шумит, не поймёт только от чего, от дум тяжёлых или от выпитого на братнике. Размахнулся, да со злостью-то кувшином о стену жахнул. Не полегчало.

А в навечерье и вовсе ту потерял — везде искал, даже в терему спрашивал — нет нигде. На воротах не видели — значит в детинце. Дворовые на того уже косо смотрят, а тут ещё Извор с Миром в баню позвали, сказав что девки сенные купаются сегодня. Храбр следом за теми на реку было ринулся. Братья над тем потешаются.

— Ох, Храбр! А ты оказывается до девок охотник?! — глаза от усмешек сузили.

Да что девки эти Храбру, ежели Сорока убежать может. Он их и не слышит, в конюшню чуть ли ни бегом. Серого седлает, а в дальнем деннике всхлипы. Подошёл крадучись, пытаясь, чтоб солома под ногами не хрустела. Всхлипы затихли. Неужто показалось? Словно мышка скребётся где — подол женской рубахи под щиток денника медленно заползает. И вновь тишина. Храбр к тому деннику идёт, уже готов о прощении молить — да от чего же слова не йдут?! Сорока рот зажала, не дышит — себя не кажет, ну и Храбр тихомолком стоит по другую сторону, не выдаёт себя тоже. Ему ли не знать, что из детинца ту не выпускают — сам Олег Любомирович наказ сей дал.

Тихо стала, слышно как кони дышат. Каждый другому сказать что-то хочет, но молчат, ждут, что другой начнёт. Манас вперёд подался, руку вскинул, на тонкую перегородку, за которой Сорока сидит, положил, словно желая ту явственно ощутить. Уже готов был слово ей сказать — не судьба — братья снаружи того кличут, в баню зовут:

— Эгей, Храбр, айда с нами! Баньку уже натопили…

— Не пристало, чтоб от мужей вчерашним пивом разило, когда теремные да сенные словно цветы пахнут, — язвит Извор.

— А ты что, в тот цветник поди наведаться хочешь? — Храбр из конюшни тому вопросом отвечает, а сам ухом ведёт — зашуршало в глубину денника, в добавок ко всему Лютый беспокойно там замаялся, сгоняя Сороку в глубину.

— Эти цветы сами ко мне льнут, я на них взгляд кину только, они передо мной и распускаются, — зареготал Извор.

— И что ж много ты цветов нарвал?

— Предостаточно, тебе уж за мной не угнаться! — гогочет.

— Сноп верно! — Мир со двора, поддержал, свеженаломанный веник на плечо положил, от смеха вместе с ним подёргивается.

— Пойдём сегодня ночью со мной — Мир отказывается, а одному идти — боюсь, всех не осилю!

— У меня есть уже одна девица на примете, с кем всю жизнь хочу быть! — крикнул в сторону денника, где Сорока сидит, да намеренно громко, чтоб та слышала.

— Одной довольствоваться всю жизнь станешь? Скучно ведь, затоскуешь?! — Извор уж в конюшню заступил, а Храбр тому навстречу.

— Не затоскую, — стоят взглядами мерятся.

— А, верно это визгопряха? — тон спустил, что только двоим слышно было о чём говорят, что Храбр весь навострился, в кишках ревностью закипело. — И что ты нашёл в этой куёлде?! — руку на плечо Храбра опустил. — Хоть на свадьбу позови, я вам дары подготовлю.

Извор своего побратима в охапку сгрёб да к Миру тащит, а тот у бани их уже поджидает, рубаху скинул, мышцами играет. А от бани дым столбом, пар во все стороны пышет, даже казалось, что стены раскалились.

— А что ж, Храбр, каким паром привык париться?

— Как и положено, — а сам и не знает.

Ох, а как париться братья начали, да паром первым, самый крепким, такой хай подняли, что девки от любопытства не смогли усидеть на местах — из-за угла подглядывают, хихикают, как те нагишом к бочкам с водой подбегут, окатятся колодезной водой, да назад, опять нещадно друг друга парить, пока дворовые бочки по новой наполнят. Не долго любовались — тиун всех разогнал.

Мир с Храбром разошлись — захотели самого сильного из них вдвоем одолеть. Пока один отдыхает, другой Извора парит, так отходили того, что тот притих, и не дышит вовсе.

— Рано ему было париться, — беспокойно Мир его оглядывает. — На воздух его нужно.

Храбр с лёту во двор выбежал, с бадейкой мигом вернулся, да всю воду из неё разом на Извора и выплеснул. Тот мат через мат.

— Я соснуть решил… малость, пока вы… меня тут вениками лупите… — тот оправдывается. Но как подпрыгнул, в голове зашумело, по стеночке сполз — братья того выволокли, возле бочки усадили, вдвоём в четыре глаза уставились, а Извор отдышаться не может, тиун кваску притащил.

— Ну?! — истомились уж ожиданием, а тот вторую канопку выпил и лицо такое болезненное сделал.

Мир уж в портах стоял готовый за лечцем сам пуститься, только Извор как подскочит, бадейку схватит, из бочки воды зачерпнув, и давай в салки за братьями носиться. Окатит одного — и назад к бочке, окатит второго — и опять. Храбр не выдержал, на половецком браниться стал. А полянины ржут.

Набегались до устали на завалинке уселись. О всём и ни о чём разговоры ведут. Поймал себя на мысли степняк, что отрадно ему было вот так время проводить с братьями — один по отцу брат, другой кровный по клятве. И Олег, как ни посмотри, по чести живёт: что воин знатный, что муж праведный, судом всех честным судит, обиженных утешает — добрый наместник. Такого отцом назвать не совестно. Коли не одно обстоятельство…Опять Манас-степняк пристыдился, у матери прощения мысленно просит. Олег — насильник и убийца! А может и не он вовсе? Креслав не спроста сомневался, может что заподозрил.

— Эй, смотрите, — торкает пальцем в небо Извор, — змей прилетел.

— Что за змей, — не домыслит Храбр.

— А вон, видишь, в небе ярко чиркает, словно стрелы кто пускает — это искры огненного змея, которые сыплются из его хвоста, — перехватил Мир. — Говорят, что змей этот погибшим воином прикинуться может, да к вдове, до которой весть пока не дошла, ночью является. Коли сможет ту обмануть, так и остаётся, а нет — так она тосковать начинает и вскоре зачахнув издыхает.

— Но чаще обманывает… — перехватил Извор. — Говорят, в любовных утехах тот мастер, — скобрезно хмыкнул, — ни одна не устояла пока что перед этим затейником похотливым. Месяц к ней летает, а потом как понесёт вдова, так до следующего года подле неё живёт, от посторонних под сподом (отдел в печи) прячется.

— Ну, а дальше? — Храбра интерес взял.

— Что дальше?

— А кто ж у него рождается человек али змеёныш?

— Тяжко той родить — то ли в родах с плодом скончается, то ли чемер её возьмёт раньше.

— Коли так, зачем ему это нужно? — удивился Храбр, не понимая его умысла, да припоминая свою матушку сгоревшую в родах.