Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Он так жену себе ищет, да только никто пока ему детей не народил.

— А коли родит, что будет? — Храбру стало жутко интересно, что аж ближе к Извору подсел.

— Один старец сказывал, — Мир тут встрял, более зная о последствиях, нежели о подробностях процессов любострастных, которые Извор во всех красках описал (что и мне даже совестно вам рассказать), что его дед видел то змеиное отродье. Как сможет какая родить ему сына, так тот словно мертвец живой: кожа синюшная, глаза белые, а изо рта его смрад. Тогда мор начинается или ещё какая беда, и покуда змеевна жена с отродьем его жива будет, не бывать тому конца. Змей огненный тех оберегает.

— И что ж, как победить его можно?

— Свистом можно! Только вот свистуны перевелись, — реготнул. — А если взаправду — в колокола тогда денно и нощно бьют, что звонари слуха своего лишаются.

— В колокола? — Храбр дивуется.

— Для него звон колокольный просто невыносим, — добавил Мир, широко зевнув. — От этого звона, он назад в свою вотчину возвращается.

— Куда это?

— Где живёт никто не знает…

— На капище Ярилином в его чуре сей бес прячется, — все втроём передёрнулись от неожиданности да переглянулись, заслышав женский голос мягкий и безропотный.

— Опять к наместнику Зима пришла, — Извор многозначно на брата скосился.

— Может опять случилось чего? — отчего-то Храбра волнением тронуло — яд, что Креслав стряпчему дал, так ведь и не был найдёт — верно кто злое умыслил, неужели опять того кто-то морит.

От чего же сердце его учащённо забилось?! Манас сам себе внушает, что вовсе это не беспокойство, что это всего-навсего чувство ревностное, что не сам убьёт сего льстеца. Напряжённо женскую фигуру в мятле ведёт по высокой лестнице к крыльцу, а Извор так слегка губы изогнул да на Мира хитро косится, вроде чем-то ведает:

— Смотри, как бы отец твой мачеху в терем не привёл…

— Я не против, лишь бы от меня отстал, — Мир бросил через плечо, припустив неторопливым бегом за Зимой, поднимающейся вверх по порожкам (ступеньки) в наместничьи покои.

18. Зима

Зима остановилась на крыльце, заметив спешащего к ней Мира, и лёгким поклоном тому ответила, снимая с плеч увесистую котомку. Торопясь, Мир поднимался по лестнице вверх, переступая через две порожки (ступенька), в то время пока пытливый взгляд, который, даже ночью, скрывался от всех в глубоком монашеском куколе, был устремлён на его приветливое лицо — травница смиренно того ожидала, но не теряла времени даром — она рассматривала молодого боярина. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что даже немного залюбовалась им, а когда Мир подступил ближе, то будто почувствовала исходящую от молодого боярина силу духа вкупе с неумалимым жаром сердца, которые умело скрывались за лучистым простодушием. Многие замечали, что Мирослав Ольгович походил на своего отца, словно это наместник только моложе — вот и сейчас она в этом лишний раз убедилась. В добавок, Мир, достигнув мужьего возраста начал отращивать бороду, что лишь усиливало их сходство. Тонкая поросль на лице, которую мужи нарочитые блюдят в чистоте и порядке, ещё изряднее придавала Ольговичу мужественности. Но… всё же Мир был отличим от своего отца…

— Знаю, что ты хочешь просить, — начала первой не дав Миру открыть рот. — Да и мне есть, что тебе сказать. Здесь много посторонних ушей, — поманила за собой, верно намекая на двоих, вальяжно расположившихся на завалинке.

В больших сенях было тихо. Сенные и прочая челядь были отосланы Олегом прочь. Только сейчас Мир понял прихоть отца — он заранее подготовился к приходу Зимы и даже верно знал, что его сын не упустит возможности в её лице найти ходатая. Мир даже на мгновение замешкался, помышляя, что видно и не стоит уже просить о этом Зиму, но ещё смутно, почти еле ощутимо, перед тем как полностью исчезнуть, брезжили надежды, что сможет переменить решение отца с её помощью.

Лучины в светцах тихо потрескивали, а коптящий чад от них тонкой стрункой поднимался к бревенчатому потолку с пустующими полатями (полки под потолком, служащие для хранения вещей и сна дружинников и челяди).

— Зима, он твоим советам внемлет — поговори. Испроси его свадьбу отменить, — уговаривал её Мир. Рядом с травницей на лавку сел, а та своей ладонью его ладонь накрыла, словно матушка увещевает:

— Ты сейчас говоришь не подумавши. Любава Позвиздовна тебе хорошей женой будет. Во всей Курщине ты не сыщешь себе пары лучше, — сдержанно тому всё высказывает, как дитю неразумному донести хочет. — Отец твой о тебе более всего на этом свете печётся.

— Так печётся, что исперва о своём думает, а не обо мне вовсе, — недовольно рыкнул Мирослав, норовисто приняв к себе свою руку, разочаровавшись в собеседнице. — Он тем браком хочет свои угодья расширить.

— Прав ты — в наследство от отца своего Любава зе́мли многие взяла, а на тех землях дружинники преданные Позвизду живут и с них же кормятся.

— Мне что с того?

— Коли ты сдюжишь, то их на свою сторону переманишь. А они не промедлят оставить Военега, в этом будь уверен.

— Я не имею ни какой корысти.

— А должен! — спокойствие Зимы мгновенно улетучилось. — Военег всё равно не отступит от своего и сделает тебя супругом Любавы!

— Я что подневольный?

— Против отца пойдёшь? Он на братнике зару́ченье при свидетелях дал! Ты не сын рядовича или ремесленника, ты — муж знатный, и брак твой не может быть по плотской неуёмности. Или что ж, тебе Любава так противна.

— Отчего же, — встрепенулся, аж глаза булатом обоюдоострым сверкнули. — Дочь Позвизда очень даже мила!!!

— Зачем тогда противиться коли и так всё решено?

— Потому что не понимаю, зачем это Военегу!

— Ежели ты ему подчинишься, то Олег перестанет иметь здесь хоть какой-то вес. Теперь понимаешь? Военег отца твоего теснит… Пойми ты уже наконец, твой отец хоть и честен, но слаб!

— Отец малодушен! — снялся с места.

— Отец твой хочет союзом этим, чтоб ты, в первую очередь, свою власть укрепил. Наместник тем о граде печётся. Военегова рука гнетёт всех давно. Люди ропщут. Может бунт начаться. А виновными вы станете. Неужели ты для него и для себя позора хочешь? Или они все правы?! — куколь обратился в сторону открытого окна, явно намекая на ближников Военега. — Они смеются над ним и над тобой, в открытую называя вас робичичами (сыновья рабыни)? Он слаб, потому что он один! И только ты можешь помочь ему, — нетерпением окрасила свой мягкий голос. — Или я ошибаюсь?!

— Фациле 'дикту ди'фициле 'факту (Легко сказать, да трудно сделать), — отметил Мир. — И как по твоему я должен это сделать?

— Всеми правдами и неправдами добивайся, а для этого до поры будь покорен Военегу и не ерепенься — готовься к венчанию. Твоя свадьба состоится— хочешь ты этого или нет, — несдержанно бросила Зима.

— Но…

Зима слегка пришикнула, выставив перед лицом Мира руку, и всем видом своим показала, чтоб боярин, поумерив свой пыл, говорил немного тише. Прислушалась — кобылки за окном безостановочно гудели, наполняя звоном ночную тишь, тени внизу зашевелились и с утробным рычанием прыснули в стороны, наконец, оставив Храбра в покое, которому уже изрядно поднадоело это нежелательное соседство. Чтоб не выдать себя, он нырнул под гульбище — там было хуже слышно, если не сказать больше — совершенно ничего. Зима говорила тихо, а Мир всё больше с возмущением. Особо отчётливо раздавались шаги по дубовому полу. Подтянувшись на руках, когда Зима отошла от окна, взобрался повыше на гульбище и приникнув к стене, скрываясь в её чернильной тени.

— …решать тебе — обретёт ли Военег здесь мощь или ты свергнешь его, обратив в прах.

— Ты за отца говоришь или другой кто надоумил, — подозрения вкрались в разум Мирослава, понимая, что кто-то иной сеет крамольные советования. — Он не мог так думать. Он его сильно любит, поэтому и терпит все его неправды. Он ради него всё отдал, чтоб тот робом не стал. Я помню, как мы тогда оголодали, что слободские нас матерью подкармливали!