— Отличная мысль, — одобрил Сен-Жермен.
— А потом? — спросил Кроули.
— А потом мы появимся на балу, и каждый со своей стороны будет следить за порядком, — сказал Азирафель, качнувшись на каблуках. — Если орда демонов не явится за сбежавшими душами — будем считать, что всё обошлось.
— А те семеро?..
— Позовём экзорциста.
Кроули хмыкнул. Это звучало, как план.
— А если всё-таки кто-то явится? — спросил он, прислушиваясь к тишине спальни. В ней что-то бродило — неуловимое, тёмное, но он никак не мог ухватить это ощущение и распознать его. — Я уже не смогу тебе помочь, ты же знаешь.
— Знаю, — тихо сказал Азирафель. — Но это будет уже неважно, я буду вынужден им противостоять.
— Ой, как мне всё это не нравится, — вздохнул Кроули.
— Я не думал, что всё зайдёт так далеко, — извиняющимся тоном сказал Азирафель. — Я всего лишь хотел найти девушку.
— Идёмте, друзья мои, — предложил Сен-Жермен. — Хотел бы я сказать, что одержимые не дойдут до лачуги садовника сами — но ужас нашего положения в том, что эти — дойдут.
Бал проходил в Большой галерее — только это огромное пространство могло вместить всех гостей. В Версале собрался весь цвет общества — сотни кавалеров и дам щеголяли пышными платьями и бриллиантами, сияло всё, от канделябров до пряжек на туфлях. Кроули, в маске ворона, высматривал в толпе Азирафеля. Скользил взглядом по лицам, находил его, в белой полумаске совы, отпускал — и в сердце тянуло, будто кто-то перетягивал в нём струну, и она вот-вот готова была лопнуть.
Кроули не понимал, как он мог отказаться от общества Азирафеля. Он не понимал, как прожил без него сто лет — он силился вспомнить, но не мог, они плыли перед глазами пустым туманом, будто их и не было, будто их стёрли из памяти, как рисунок на запотевшем стекле стирает рука служанки. Он ждал его появления — и боялся, сам не зная чего. Надо было повиниться перед Азирафелем за их прошлую встречу, надо было целовать ему руки и умолять не разрывать их дружбу. Они вели себя, будто ничего не случилось — но оно случилось, и оно всё ещё лежало между ними, как пропасть, утыканная ножами. Можно было, закрыв глаза, притвориться, что пропасти нет — но нельзя было сделать ни шага навстречу друг к другу.
Кроули наткнулся взглядом на дофину. Она была в сопровождении мужа. Ещё слабая после перенесённых испытаний, она радушно улыбалась каждому, с кем ей доводилось переброситься парой слов. Последив за ней и быстро потеряв к ней интерес, Кроули, прислонившись к колонне, продолжил изучать лица гостей.
Один человек в алом костюме привлёк его внимание. Он был высок и темноволос, левую половину его лица закрывала белая маска, будто он прятал под ней уродство. Он стоял возле музыкантов, не проявляя никакого интереса к танцам, и слушал.
— Чтоб мне провалиться, — прошептал Кроули.
Он знал эту маску. Он знал того, кто был сосредоточием всех болезней этого мира — от желудочной колики до родильной горячки. Если Чума решил посетить Версаль, события могли начать развиваться совершенно непредсказуемо.
Четыре всадника Апокалипсиса жили среди людей, не подчиняясь никому — ни Раю, ни Аду. Они были сами по себе — третья сила, время от времени нарушавшая баланс противостояния добра и зла в неожиданную сторону. Кроули сталкивался с ними пару раз — и нередко приписывал себе их деяния. Всадникам всё равно не было дела до бумажной возни, так что все были в выигрыше.
А значит, раз уж Азирафелю было так важно сохранить всё в тайне, вот на кого можно было свалить и исчезновение дофины, и появление мёртвых душ, и что угодно ещё.
— Азирафель, — шепнул он, возникая у ангела за плечом.
Тот выдохнул, глянул через плечо.
— Кроули.
— В Версале Чума.
— Что? — Азирафель развернулся к нему всем телом.
Кроули показал глазами на высокую фигуру в алом.
— О, конечно! — Азирафель порывисто схватил Кроули за руку. — Вот и объяснение! Я всё думал — не может быть, чтобы люди, погибшие пару часов назад, выглядели так ужасно! Так это его рук дело!
— И если он здесь, он не ограничится парой человек, он убьёт сотни.
— Мы должны его остановить!
— Мы не можем его остановить, — поправил Кроули. — Он будущий всадник Апокалипсиса, мы против него бессильны.
— Ладно, — отозвался Азирафель, — если мы ничего не можем сделать с ним силой — мы могли бы уговорить его оставить Францию и перебраться в другое место. Какое-нибудь более пустынное. Малолюдное. В пустыню, скажем.
— И что ему делать в пустыне? — спросил Кроули. — Насылать чесотку на ящериц?
Азирафель выглядел совершенно потерянным. И было с чего — всё шло к тому, что, сколько ни изворачивайся, а придётся признаваться начальству во всём, что тут стряслось. Кроули медленно сделал круг мимо Азирафеля.
— Вот теперь твоя Жозефина Папильон находится в действительно интересном положении, — сказал он.
Азирафель с отчаянием посмотрел на него.
— Мы могли бы его отвлечь? — предположил он.
— Чем? Конфетами? — саркастично предположил Кроули.
Азирафель ахнул, всплеснул руками.
— Конечно!.. Да!..
— Конфетами? — недоверчиво переспросил Кроули.
— Едой и питьём!.. Земной едой! Если она ослабляет сверхъестественную связь сущности с нематериальным миром, то от человеческой еды он должен ослабеть!
— Нам придётся держать его в подвале связанным и откармливать тысячу лет, чтобы хоть немножко ослабить, — ответил Кроули. — Так себе план.
— Сен-Жермен, — сказал Азирафель. Глаза у него зажглись. — Его эликсир из философского камня! Подмешаем его в вино — и это сработает!
Кроули хмыкнул.
— А он достаточно сильный?
— А у нас есть другой выбор? — с отчаянным энтузиазмом спросил Азирафель.
— И что будет с Чумой? Он умрёт?
— Никто не умрёт, — уверенно заявил Азирафель. — Но определённо станет менее смертоносным. Я полагаю, никто не будет возражать, если болезни вроде чумы, холеры, оспы и прочих станут не опаснее насморка?
Кроули в роли «никого» пожал плечами.
— Он не из наших, так что мне всё равно. С меня не спросят.
— С меня тоже, это благое дело, — нервно заявил Азирафель. — Я избавлю мир от болезней!
— Сен-Жермен сейчас с нашими семью трупами? — уточнил Кроули.
— А где ему ещё быть? Он ищет способ изгнать их из тела. Я побегу к нему — а ты пока займи Чуму разговором, чтобы он никуда не ушёл.
— И о чём мне с ним говорить? — крикнул Кроули в спину Азирафеля.
— Он любит музыку! — на ходу отозвался тот.
— Музыку, — буркнул Кроули, глядя, как тот исчезает среди людей. — Клавесины. У меня от них вечно зудит в голове.
Он поморщился и сунул мизинец в ухо.
Чума обернулся, когда Кроули подошёл ближе, смерил его взглядом.
— Развлекаешься? — Кроули кивнул на музыкантов.
Тот молча отвернулся к оркестру. Потом вдруг спросил:
— Ты помнишь музыку сфер? Голоса ангелов, поющих хоралы? Свет облаков?
Кроули подманил к себе лакея, разносящего вино, взял бокал. Вопрос застал его врасплох. Он помнил многое о прошлой жизни, но вспоминать о ней не любил.
— По мне, так эти хоровые упражнения были сплошной тягомотиной, — сказал он. — Я всегда старался улизнуть пораньше или прогулять — не моё это всё.
— А я не помню, — сказал Чума. — Я помню воспоминание о своей памяти, но музыка ускользает.
— Было бы что помнить, — искренне сказал Кроули. — Так умильно и сладкозвучно, что аж тошнит. По мне, человеческая музыка куда веселее.
Чума медленно вздохнул.
— Но если тебе интересно, — сказал Кроули, чтобы поддержать разговор, — я знаю пару мест, где неплохо играют. В основном в борделях. Зато очень душевно, тебе понравится.
— Мне нравится здесь, — сдержанно сказал Чума.
Кроули посмотрел на скрипки и поджал губы. Человеческая музыка была красивой — люди вообще многому научились за прошедшие столетия с тех пор, как один из них первым натянул на обруч шкуру козы и ударил по ней палкой. Просто Кроули не был любителем излишней усложнённости.
