Слегка за тридцать: Бывшие. Право на счастье - Устинова София

Я открыла рот, но из горла вырвался лишь сдавленный, похожий на мышиный писк хрип.

– Говорите, у меня цейтнот, – нетерпеливо бросила она в трубку.

– Аня… – мой собственный голос прозвучал чужим, жалким, дрожащим шёпотом.

На том конце провода на несколько секунд воцарилась тишина. Напряжённая, звенящая тишина, в которой я, казалось, слышала, как щелкают шестерёнки в её мозгу, пытаясь идентифицировать мой голос.

– Рина? – в голосе Анны прорезалось холодное недоумение, смешанное с плохо скрытой тревогой. – Это ты, Белова? Что случилось? Твой сокол ясный сжалился и, наконец, выпустил тебя из золотой клетки подышать воздухом?

Её сарказм, как всегда, бил не в бровь, а в глаз. Но сейчас он не ранил. Он был привычным, знакомым. Он был якорем в этом бушующем море ужаса и вины.

– Аня… – повторила я, и слёзы, которые я сдерживала всё это время, хлынули из глаз горячим, обжигающим потоком. – Ты… ты видела новости?

– Какие ещё новости? У меня тут своих новостей по самую макушку, – проворчала она, но в её тоне уже не было прежней ледяной жёсткости. На заднем плане послышался язвительный подростковый голос, без сомнения, принадлежавший её сыну Кириллу: «Мам, кто это? Опять коллекторы от папашиной новой Силиконовой прошивки?».

– Заткнись, Кир, – беззлобно рявкнула Анна. – Что за новости, Рина? Говори толком, у меня нет времени на ребусы.

Я сделала глубокий, судорожный вдох, пытаясь собрать остатки самообладания в кулак.

– Ксюша… – прошептала я, и мир снова поплыл перед глазами, а осколки на полу превратились в расплывчатое пятно. – Наша Ксюша… её больше нет.

Тишина. На этот раз она была другой. Не напряжённой, а оглушающей. Вакуумной. Мёртвой. Я слышала только собственное сбивчивое дыхание и стук сердца, бьющегося где-то в горле. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем Анна снова заговорила. Её голос изменился до неузнаваемости. Он стал глухим, севшим, лишённым всяких эмоций, словно из неё выкачали весь воздух.

– Что… ты сказала?

– По телевизору сейчас показали… – я всхлипнула, не в силах продолжать. – Самоубийство… Её муж, этот Орлов…

– Канал. Какой это был канал? – её голос прозвучал как щелчок хлыста. Чёткий, требовательный, деловой. Это была та самая Аня, которая в любой критической ситуации начинала мыслить алгоритмами.

– Я не помню… Первый… или Россия… Какая разница, Аня?! Она мертва!

– Огромная, – отрезала она. – Нужно проверить информацию по разным источникам. Жёлтая пресса чего только не напишет ради рейтинга.

– Там была её фотография! Свадебная! Аня, это она! Наша Ксю!

Снова молчание. Я слышала, как она тяжело, прерывисто дышит, как на заднем плане встревоженно спрашивает Кирилл: «Мам, что случилось? Ты белая, как стена».

– Так, – наконец, произнесла она, и в её голосе зазвенела сталь, вытесняя шок и боль. – Адрес. Назови мне свой адрес. Быстро.

Я, всхлипывая, продиктовала название улицы и номер дома, нелепые и чужие слова, обозначавшие моё нынешнее пристанище.

– Я выезжаю, – её тон не предполагал возражений. – Ничего не делай. Слышишь меня, Белова? Не пей. Не трогай больше ничего острого. Просто сядь и дыши. Ты меня поняла?

– Поняла… – пролепетала я, чувствуя, как по телу разливается спасительное онемение.

– Алисе я позвоню сама. Её нужно подготовить, иначе она снесёт половину ЦУМа в истерике. Просто жди меня. Я буду через сорок минут. Максимум час.

В её голосе звучал приказ, властный и непререкаемый. И я, впервые за последние мучительные недели, почувствовала не панику и всепоглощающее одиночество, а что-то похожее на облегчение. Кто-то взял на себя ответственность. Кто-то сказал мне, что делать. Кто-то ехал ко мне.

Я так и сидела на полу, посреди осколков и разлитого чая, прижимая к уху телефон, в котором уже звучали короткие, отрывистые гудки. Мир вокруг рассыпался на части, надежды рухнули, прошлое было отравлено предательством, а будущее пугало своей непроглядной тьмой. Одна из нас была мертва. Но в этой бездне отчаяния, в этом ледяном вакууме, короткая, властная фраза Анны, брошенная в телефонную трубку, прозвучала как клятва. Как обещание.

Обещание, что я больше не одна.

– Держись. Я сейчас буду.

Я закрыла глаза, и земля окончательно ушла из-под ног. Телефон выпал из ослабевшей руки и со стуком упал на линолеум. Тело обмякло, и я медленно сползла по стене, проваливаясь в тёмную, вязкую пустоту, где не было ни боли, ни страха. Только оглушительная тишина и последнее, что я услышала перед тем, как сознание погасло – эхо её голоса в моей голове.

Она едет. А значит, ещё не всё потеряно.

ГЛАВА 5

МЫ

Промозглый ноябрьский ветер вцепился в меня ледяными когтями, едва я вышла из такси, и с остервенением попытался сорвать с головы тонкий шёлковый платок, повязанный скорее для проформы, чем для тепла. Он был единственным тёмным пятном в моём гардеробе, оставшемся от прошлой жизни, и сейчас казался неуместным и чужим, как и всё вокруг. Элитное Троекуровское кладбище встретило меня неестественной, вылизанной тишиной и изумрудными рулонами искусственного газона, спешно раскатанными по грязи вокруг свежевырытой могилы. Всё здесь кричало о деньгах и статусе, даже смерть. Фальшивая трава, фальшивые слёзы, фальшивые речи, которые скоро прозвучат над Ксюшиной могилой.

Я стояла немного поодаль, кутаясь в слишком лёгкое для такой погоды пальто, и чувствовала себя прозрачной, будто следующий порыв ветра мог унести меня вслед за сухими листьями, кружащимися в похоронном танце. Я не видела их почти год. Не звонила, не писала, запершись в своей идеальной золотой клетке с идеальным мужем, отчаянно убеждая себя, что у меня всё хорошо. А теперь мы должны были встретиться здесь, у последней черты нашей подруги, и я до тошноты, до спазма в желудке боялась этого момента. Боялась увидеть в их глазах осуждение, смешанное с брезгливой жалостью.

Первой я заметила Аню. Её невозможно было не заметить. Даже в строгом чёрном брючном костюме, который сидел на ней как вторая кожа, она выглядела так, словно пришла не на похороны, а на враждебное поглощение конкурирующей корпорации. Высокая, с хищной, отточенной грацией, она стояла, скрестив руки на груди, и её острый, аналитический взгляд сканировал собравшуюся публику с холодным презрением. Ни слезинки. Ни единого дрогнувшего мускула на безупречно вылепленном лице. Броня. Я знала эту её броню лучше, чем кто-либо. Чем толще слой закалённой стали снаружи, тем сильнее кровоточила рана внутри. Рядом с ней, вцепившись в её руку, стоял Кирилл – вытянувшийся, угловатый, с таким же колючим и не по-детски серьёзным взглядом, как у матери. Он был её единственным уязвимым местом, её ахиллесовой пятой, и сейчас они вдвоём выглядели как крошечная, но несокрушимая армия из двух человек, готовая дать отпор всему миру.

Алиса появилась, словно сошедшая со страниц Vogue в спецвыпуске «Траур-шик». Чёрное кашемировое пальто от Max Mara, шляпка с вуалью, скрывающей пол-лица, и тёмные очки от Tom Ford, в которых отражалось свинцовое небо. Она плыла сквозь толпу, кивая на сочувственные взгляды знакомых лиц, и даже её скорбь была произведением искусства. Но я видела, как плотно сжаты её губы, подкрашенные помадой нейтрального оттенка, и как неестественно прямо она держит спину, словно боится рассыпаться на части, если позволит себе хоть на миллиметр согнуться под тяжестью этого дня. Её шпиц Шанель, наверняка, ждал хозяйку в машине с личным водителем, дрожа от холода и вселенской несправедливости.

Наши взгляды встретились поверх голов скорбящих. На долю секунды время замерло, и в этой паутине повисло всё: годы дружбы, месяцы молчания, невысказанные обиды и общая, оглушающая боль, которая сейчас связывала нас крепче любых клятв.

Аня кивнула первой, коротко, по-мужски. Алиса медленно сняла очки, и я увидела покрасневшие, опухшие веки. Она сделала шаг ко мне, потом ещё один, и вот мы уже стоим втроём, образуя неловкий, холодный треугольник посреди чужого горя.