Слегка за тридцать: Бывшие. Право на счастье - Устинова София

– Ты как? – голос Алисы был хриплым, надтреснутым, лишённым привычных бархатных переливов.

– Нормально, – солгала я, потому что правда была слишком длинной, уродливой и неуместной для этого места.

– Ложь, – констатировала Аня, даже не глядя на меня. Её взгляд был прикован к той точке, где из сверкающего свежим лаком лимузина выходил банкир Орлов, убитый горем вдовец и, как теперь шептались, причина Ксюшиной смерти. – Мы все здесь не «нормально».

И в этот момент они появились. Наши бывшие. Словно три всадника личного апокалипсиса, они материализовались из разных частей кладбищенской аллеи, но двигались с какой-то зловещей, отрепетированной синхронностью.

Вадим шёл первым. Мой бывший муж. В безупречно сшитом на заказ пальто, с лицом, на котором была скорбь, он выглядел как кинозвезда, играющая роль политика на похоронах национального героя. А под руку его вела она – дочь губернатора, юная, свежая, с широко распахнутыми глазами, в которых плескалось искреннее недоумение: как можно было покончить с собой, если у тебя такой муж?

Он увидел меня. Его шаг не дрогнул, но в глазах на мгновение мелькнул холодный, оценивающий расчёт. Он направился прямо к нам.

– Рина, – его голос был бархатным, сочувствующим, рассчитанным на публику, которая уже начала бросать на нас любопытные взгляды. Он осторожно коснулся моего локтя, и я отшатнулась, словно от удара током. – Какое горе. Ксения была такой светлой девочкой. Прими мои соболезнования.

– Убери от меня руки, Вадим, – прошипела я так тихо, что услышать могли только стоявшие рядом подруги.

Он не убрал. Напротив, его пальцы сжались чуть сильнее, почти незаметно для окружающих, но болезненно для меня. Демонстрация власти.

– Не устраивай сцен, – пророкотал он мне на ухо, пока его новая пассия смотрела на меня с ангельским сочувствием. – Люди смотрят. Мы должны держаться достойно. Ради памяти о Ксюше.

– Достойно? – в разговор вклинилась Аня, и от её голоса, казалось, иней лёг на плечи Вадима. – Это слово вряд ли есть в твоём лексиконе, Белов. Рядом со словами «совесть» и «порядочность». Тебе бы лучше помолчать. Ради сохранения остатков имиджа.

Вадим медленно повернул к ней голову. Его маска идеального мужчины дала трещину, и на секунду я увидела того холодного, расчётливого манипулятора, которого знала так хорошо.

– Воронцова, – процедил он, едва шевеля губами. – Всегда рада вставить свои пять копеек. Как там твой стартап? Слышал, у Игоря дела идут в гору после того, как он избавился от балласта.

Это был удар ниже пояса, точный и жестокий. Но Аня лишь криво усмехнулась, окинув его ледяным взглядом.

– Мой стартап, Белов, в отличие от твоей карьеры, был построен на мозгах, а не на удачно подобранной родословной жены. А что касается балласта… – она перевела взгляд на спутницу Вадима, которая испуганно вжала голову в плечи, – некоторым нравится балласт помоложе. Главное, чтобы не тонул раньше времени.

Девушка покраснела и потупила взор, а Вадим, поняв, что проигрывает эту словесную дуэль на глазах у потенциальных избирателей, отпустил мою руку и, бросив на Аню полный ненависти взгляд, отошёл.

Не успели мы перевести дух, как с другой стороны нарисовался Игорь Воронцов, бывший Ани. Вечный подросток в дорогущем, но нелепо выглядящем на похоронах худи под пальто, он неловко топтался на месте, пока его новая «Силиконовая прошивка», как её окрестил Кирилл, что-то щебетала ему на ухо. Увидев нас, Игорь сделал пару шагов в нашу сторону.

– Ань, привет, – буркнул он, глядя куда-то в сторону. – Соболезную. Жесть, конечно.

– Жесть, Игорь, это твой внешний вид, – отрезала Аня, не повышая голоса. – И твоя попытка изобразить человеческие эмоции. Не старайся, всё равно получается неубедительно.

– Я просто хотел…

– Ты просто хотел отметиться, – перебила она. – Можешь ставить галочку и идти дальше. Твоей SMM-щице, кажется, холодно. Смотри, филлеры в губах замёрзнут, придётся делать апгрейд.

Девушка рядом с Игорем открыла рот от возмущения, но Кирилл, стоявший рядом с матерью, сделал шаг вперёд и посмотрел на отца сверху вниз – он уже перерос его на полголовы – таким тяжёлым, презрительным взглядом, что тот сдулся.

– Пап, иди, а? Не позорься, – произнёс парень с убийственным спокойствием.

Игорь, униженный собственным сыном, развернулся и поспешил уйти.

Третьим актом этого театра абсурда стало появление Геннадия Ланского. В отличие от остальных, он не пытался изображать скорбь. Он был похож на мясника на рынке, который приценивается к товару. Его тяжёлый взгляд прошёлся по Алисе с ног до головы, задержавшись на её лице.

– Ланская, – рыкнул он, подойдя вплотную. – Неплохо выглядишь для своих лет. Скорбь тебе к лицу.

Алиса вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Она медленно, с королевским достоинством, повернулась к нему. Вуаль колыхнулась, приоткрыв её лицо, на котором застыла ледяная маска светской львицы.

– Гена, дорогой, – промурлыкала она, и этот мурлыкающий тон был опаснее любого крика. – А ты, я смотрю, совсем не меняешься. Всё такой же неотёсанный мужлан в дорогом костюме. Твоя новая фитнес-кукла не научила тебя манерам? Или у неё в программе только приседания и растяжка?

Ланский побагровел. Он привык, что Алиса трепещет перед ним.

– Язык прикуси, – прошипел он. – А то я тебе его укорочу.

– Попробуй, – улыбнулась Алиса одними губами. – Только учти, за последние пятнадцать лет я узнала столько твоих маленьких грязных секретов, что если я начну говорить, твой медиахолдинг превратится в тыкву ещё до полуночи. А ты – в посмешище. Так что иди, поскорби где-нибудь в другом месте. И передай своей пассии, что ботокс в лоб нужно колоть с умом, а то она скоро разучится выражать удивление. А поводов для удивления в её жизни с тобой будет предостаточно.

Она развернулась, взмахнув полами пальто, и отошла к самой могиле, оставив Ланского стоять с открытым ртом.

Мы с Аней переглянулись. Впервые за этот бесконечный день в наших глазах промелькнуло что-то похожее на боевой азарт. Они хотели нас унизить, втоптать в грязь даже здесь. Но они просчитались. Поодиночке мы были сломлены. Но вместе… Вместе мы всё ещё были силой.

Пока разворачивалась эта безобразная сцена, мой взгляд случайно зацепился за фигуру, стоявшую в стороне от основной группы, у ряда старых, поросших мхом могил. Высокий, широкоплечий мужчина в строгом тёмном пальто. Он был один. Он не смотрел на церемонию прощания, не выражал сочувствия, не принадлежал к этому фальшивому мирку. Он просто стоял, глядя на гранитную плиту перед собой, и от всей его фигуры веяло такой монументальной, застывшей скорбью, что она казалась единственным подлинным чувством на всём этом кладбище. В какой-то момент он медленно поднял голову, словно почувствовав мой взгляд, и наши глаза встретились.

Всего на секунду. Но мне хватило этого, чтобы утонуть. Его глаза – тёмные, почти чёрные, как грозовое небо перед бурей, – смотрели не на меня, а сквозь меня, словно видели всю мою боль, всё моё отчаяние, и узнавали в нём своё собственное. По моей коже пробежал ледяной озноб, не имеющий ничего общего с ноябрьским ветром. Это было ощущение, будто тебя просканировали, оценили и запомнили. Тревожное и необъяснимо притягательное. Он чуть заметно качнул головой, словно отгоняя наваждение, и снова опустил взгляд на могилу. Я поспешно отвернулась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Кто он такой?

Церемония была короткой и фальшивой. Священник говорил общие слова о милосердии божьем, в которое Ксюша, я знала, никогда не верила. Её муж, Орлов, выдавил из себя пару слезинок на камеры репортёров, которых набежало неприлично много. Наши бывшие стояли чуть поодаль, изображая сочувствие и бросая на нас злобные взгляды. Я смотрела на комья мёрзлой земли, падающие на крышку дорогого гроба, и думала только о том, что Ксюша ненавидела бы весь этот цирк. Она любила жизнь, смех, дешёвое шампанское и наши дурацкие посиделки на съёмной кухне. Она не заслужила такой финал.