Слегка за тридцать: Бывшие. Право на счастье - Устинова София

А теперь… Я с трудом поднялась, ноги дрожали. Руки сами потянулись к аптечке, где среди пластырей и таблеток от головной боли завалялась дешёвая картонная коробочка, купленная в порыве какого-то отчаянного самообмана ещё месяц назад. Просто чтобы ещё раз убедиться. Просто чтобы ещё раз ткнуть себя носом в собственную неполноценность.

Пальцы не слушались, разрывая упаковку. Инструкция казалась написанной на иврите. Я всё делала на автомате, как робот, следуя давно заученной программе унижения. А потом положила белую пластиковую полоску на край раковины и замерла, боясь дышать.

Три минуты. Целая вечность. Время растянулось, как расплавленный сахар, стало вязким и удушающим. Я слышала, как за стеной ругаются соседи, как на улице сигналит машина, как в трубах жалобно стонет вода. Мир жил своей обычной жизнью, не подозревая, что прямо сейчас, в этой убогой ванной на окраине Москвы, решается моя судьба.

Я зажмурилась так сильно, что перед глазами поплыли цветные круги, и заставила себя посмотреть.

Одна полоска. Яркая, чёткая, почти агрессивная в своей очевидности. А рядом с ней, медленно проступая из влажной белизны, начала наливаться розовым цветом вторая. Сначала бледный призрак, намёк, игра воображения. Но она становилась всё ярче, всё увереннее, всё наглее. Две. Их было две.

Я схватила тест, поднесла его к самым глазам, вглядываясь так, словно могла силой мысли заставить вторую полоску исчезнуть. Но она не исчезала. Она смотрела на меня. Как насмешка. Как чудо. Как катастрофа.

– Ошибка, – прошептал пересохший рот. – Тест просрочен. Или бракованный.

Я выскочила из ванной, на ходу натягивая джинсы и свитер, схватила сумку и вылетела из квартиры, не закрыв дверь. Круглосуточная аптека в соседнем доме встретила меня запахом лекарств и усталым, безразличным взглядом фармацевта.

– Мне… мне тесты на беременность, – прохрипела я, вцепившись в холодный прилавок.

– Вам какой? – равнодушно поинтересовалась женщина в белом халате, даже не подняв головы.

– Все.

Она удивлённо вскинула накрашенную бровь, оглядела меня с ног до головы и, кажется, поставила свой диагноз. Но молча выложила на прилавок пять разных коробочек – от самых дешёвых до дорогих, цифровых, обещающих точность девяносто девять и девять десятых процента. Я сгребла их, расплатилась мятыми купюрами и помчалась обратно, не разбирая дороги.

Следующие полчаса превратились в сюрреалистический ритуал. Я сидела на полу в ванной, окружённая вскрытыми упаковками и инструкциями, и смотрела, как на пяти разных тестах, один за другим, появляются две чёткие, безжалостные полоски. Последний, цифровой, бесстрастно высветил на маленьком экране: «Беременна. 3-4 недели».

Шок сменился тихой, оглушающей волной, которая поднялась из самых глубин моего истерзанного существа. Это была не радость в её чистом, незамутнённом виде. Это было что-то сродни облегчению узника, приговорённого к пожизненному, который вдруг узнал, что его помиловали.

Я не бракованная. Я не пустыня. Моё тело… оно не предало меня. Внутри меня зародилась жизнь. Настоящее, живое чудо.

Слёзы хлынули из глаз – горячие, освобождающие. Я прижала руки к плоскому животу, пытаясь почувствовать хоть что-то, какое-то подтверждение. И в этот самый момент меня накрыло осознание – острое, холодное и липкое, как кровь.

Вадим.

Этот ребёнок – его ребёнок. Наследник. Козырной туз в его политической колоде. Он построил всю свою предвыборную кампанию на образе идеального семьянина, который так трогательно заботится о своей «больной» жене. И вот теперь эта жена, которую он так удобно и своевременно списал в утиль, вдруг оказалась способна подарить ему то, что ему нужно больше всего – будущее. Продолжение рода. Идеальную картинку для глянцевых журналов: «Вадим Белов с новорождённым сыном на руках. Политик обретает новое счастье».

Он никогда не оставит меня в покое. Он не позволит мне уйти с его «главным политическим активом», как выразился бы его циничный адвокат. Он вывернет всё наизнанку. Он заявит, что я обманывала его, скрывала беременность. Он окружит меня врачами, юристами, журналистами. Он заберёт ребёнка. А меня… меня он уничтожит. Растопчет. Сотрёт в порошок, доказывая, что я невменяемая, нестабильная, неспособная быть матерью.

Чудо обернулось проклятьем. Надежда превратилась в смертельный ужас.

Я сидела на полу, среди этих пластиковых свидетельств моего счастья и моего приговора, и меня трясло. Не от холода. От панического, животного страха. Я была одна. В нищете. Беззащитная. Против него – человека с деньгами, связями и полным отсутствием совести.

Руки сами набрали номер. Я не думала, я просто действовала на инстинктах.

– Аня? – прошептала я в трубку, когда услышала её резкое «Слушаю». – Можешь приехать? И Алису… позови Алису. Срочно.

Они приехали через сорок минут. Вместе. Внушительный «Майбах» Алисы выглядел во дворе нашей убогой панельки как космический корабль, по ошибке приземлившийся в курятнике.

Первой в квартиру влетела Алиса, звеня браслетами и благоухая «Tom Ford». За ней, цокая коготками, впорхнула её шпиц Шанель, одетая в крошечный кашемировый свитерок со стразами. Собачка тут же принялась деловито обнюхивать мою съёмную мебель с видом санитарного инспектора.

– Рина, боже мой, что случилось? – Алиса сграбастала меня в объятия, оглядывая с ног до головы. – Ты бледная как смерть! На тебе лица нет! Тебя Вадим нашёл? Угрожал? Я вызову свою охрану! Хотя нет, Гена её уже отозвал, сволочь…

– Успокойся, – раздался за её спиной спокойный, заземляющий голос Ани.

Она вошла следом, решительно закрыв за собой дверь. Окинула квартиру быстрым, оценивающим взглядом, который, казалось, мгновенно подсчитал стоимость ремонта и уровень износа коммуникаций. В руках у неё была сумка-ноутбук и бумажный стакан с кофе. Она выглядела так, будто приехала не подругу в беде спасать, а проводить аудит проблемного актива.

– Что стряслось? – осведомилась она, поставив свой кофе на единственный стул и скрестив руки на груди. Её взгляд был острым, как скальпель.

Я не смогла ничего сказать. Просто молча кивнула в сторону ванной.

Алиса, нахмурившись, заглянула туда первой.

– О, господи… – выдохнула она, увидев разбросанные по полу тесты. – Рина… ты что, отравилась несвежими тестами? Или у тебя какая-то новая форма шопоголизма?

– Дай посмотреть, – Аня бесцеремонно отодвинула её плечом и вошла в ванную.

Она не ахнула. Не выдохнула. Она просто молча стояла секунду, потом присела на корточки, взяла в руки один из тестов, затем цифровой. Внимательно изучила, словно это был отчёт о котировках акций. Затем выпрямилась и посмотрела на меня. В её глазах не было ни удивления, ни радости. Только холодный, трезвый расчёт.

– Когда? – коротко бросила она.

– Цифровой пишет «три-четыре недели», – прошептала я, чувствуя, как снова подкатывают предательские слёзы.

– Отец – Белов? – продолжила она допрос с беспристрастностью следователя.

Я молча кивнула.

– Чёрт, – выругалась Аня. Негромко, но так веско, словно это слово весило тонну.

Алиса тем временем, кажется, наконец, осознала масштаб происходящего. Она медленно повернулась ко мне, её тщательно накрашенные глаза расширились до размеров чайных блюдец.

– Погоди… – пролепетала она. – Две полоски… это же… Рина! Ты беременна?!

Она бросилась ко мне, снова стиснув в объятиях, на этот раз с какой-то отчаянной, пронзительной радостью.

– Боже мой! Это же чудо! После всего, что ты прошла! Столько лет! Я так рада за тебя!

Её искренняя, незамутнённая радость на секунду отогрела моё заледеневшее сердце, но тут же ледяной голос Ани вернул меня в суровую реальность.

– Радоваться пока рано, – отчеканила она, выходя из ванной. – Алиса, прекрати тискать её, как плюшевого мишку. Сядьте обе. Нам нужно поговорить.

Мы сели на старый, продавленный диван. Шанель, недовольная тем, что всё внимание переключилось с её персоны, запрыгнула на колени к Алисе и демонстративно отвернулась, обиженно сопя. Аня осталась стоять, превратив мою крошечную кухню-гостиную в зал заседаний совета директоров.