Данила тянет меня за косу, Тёма пытается засунуть мне траву за шиворот. Папа стоит над нами, руки в бока, и делает суровое лицо:
— Итак, обвиняемый, признавайся! Сколько тебе заплатил Данила?
— Аж три конфеты, — отвечаю с улыбкой и показываю ему язык.
Мама спускается с веранды, босиком, в лёгком сарафане, и я вижу, как папа тут же забывает о футболе, о нас с близнецами. Глаза у него становятся такими… ну, как в кино, когда главный герой видит героиню и влюбляется.
Он всегда так на неё смотрит. Сколько я его знаю.
Мне было семь, когда я впервые увидела папу.
Я тогда стояла за маминой юбкой, страшно волновалась и думала: «Вот он — мой папа. Такой большой, сильный и мой».
А потом эта противная Вика орала, я её водой обливала, мукой посыпала… В общем, вела себя не очень красиво. Ну а что? Зато сработало. Я боролась за счастье мамы и папы, как могла.
Потом мы полетели в Израиль, я держала маму за руку в больнице, а папа не спал ночами, переживая за неё, но поддерживая меня, и всё время шептал: «Всё будет хорошо».
И стало хорошо.
Стало идеально.
Теперь у меня есть всё.
Папа, который учит меня защищаться, любить себя и уважать, и одновременно грозится всех моих ухажёров гнать поганой метлой.
Мама, которая всегда рядом, любит меня, заботится и знает, когда мне нужна её поддержка или совет.
Два мелких брата-террориста, которые бегают за мной хвостом и считают меня самой крутой на свете.
И скоро, я уже знаю (мама думает, что я не заметила, как она гладит живот и улыбается), будет ещё один. Или одна.
Главное, чтобы рыжий, как я.
