Там, где ломается лед - Дашкова Ольга

Как она узнала? Как, черт возьми, она это увидела?

– Вы… – начинаю.

Но она уже уходит. Не оглядывается. Не ждет ответа. Просто идет к выходу, черные брюки, черный топ, тяжелая сумка на плече. Исчезает за дверью.

Я стою посреди зала и смотрю на закрывшуюся дверь. Сердце бешено колотится. Руки сжаты в кулаки. В голове снова и снова звучат ее слова.

«Человек, который разучился быть счастливым».

«И который злится на себя за то, что до сих пор этого хочет».

Мне нужно забыть этот разговор. Мне нужно забыть ее лицо. Мне нужно вернуться к своей жизни. Пустой, контролируемой, безопасной.

Вместо этого я достаю телефон и набираю номер помощника.

– Дмитрий. Мне нужна информация. Дина Вернер. Фотограф. Все, что найдешь.

Сбрасываю вызов, не дождавшись ответа. Смотрю на дверь. Знаю, что совершаю ошибку. Знаю, что должен остановиться. Знаю, что ничем хорошим это не кончится.

Знаю – и не могу остановиться.  Впервые за три года – не хочу.

Глава 4

Кадр встречает меня у двери.

Рыжий, наглый, с вечно недовольной мордой кот. Он сидит в прихожей и смотрит так, словно я опоздала с кормлением на три часа. Хотя автоматическая кормушка работает исправно, и он прекрасно это знает.

– Привет, предатель, – говорю, сбрасывая туфли.

Он моргает. Медленно, презрительно. Разворачивается и уходит в комнату, задрав хвост. Обиделся. Или делает вид. С котами никогда не поймешь.

Запираю дверь на два замка – привычка, от которой я не могу избавиться. Прошло пять лет, а руки все равно тянутся проверить. Закрыто? Закрыто. Цепочка? На месте. Теперь можно выдохнуть.

Сумка летит на диван. Камеру несу в кабинет, в маленькую комнату, которую громко называю студией. Восемь квадратных метров: стол, компьютер, полки с объективами, доска с распечатанными снимками. Мое убежище.

Часы на стене показывают половину второго ночи. Тело гудит от усталости, ноги ноют. Плечи затекли от тяжелой сумки. Нужно принять душ, выпить чаю и лечь спать.

Вместо этого я сажусь за компьютер. Пальцы ложатся на клавиатуру. Никита Волжин.

Enter.

Экран взрывается результатами. Статьи, интервью, фотографии. «Империя Волжина: как построить сеть отелей за десять лет». «Никита Волжин – самый закрытый миллиардер России». «Трагедия магната: гибель жены и нерожденного ребенка».

Я щелкаю на последнюю ссылку.

Статья трехлетней давности. Желтая пресса, но с фактами. Елизавета Волжина, двадцать девять лет, погибла в автокатастрофе. Грузовик выехал на встречную, удар пришелся в водительскую дверь. Смерть мгновенная. Она была на восьмой неделе беременности.

Фотография: он и она на каком-то мероприятии. Она – темные волосы, открытая улыбка, рука на его локте. Он – моложе, мягче, без этой трещины во взгляде. Счастливый.

Был счастливый.

Я закрываю вкладку. Открываю снова. Смотрю на его лицо – тогда и сейчас. Три года. Всего три года, а как будто разные люди. Тот, на фото, еще верил во что-то. Этот, сегодняшний, не верит ни во что.

«Человек, который разучился быть счастливым»

Я сказала ему это в лицо. Зачем? Зачем я вообще открыла рот?

Профессиональная дистанция – первое правило. Не вмешиваться, не комментировать, не лезть в чужую жизнь. Снимай, бери деньги, уходи. Десять лет я соблюдала это правило. Десять лет оно защищало меня от чужой боли, от чужих историй, от чужих темных глаз.

А потом пришел он.

«Меня зовут Никита».

Зачем он это сказал? В договоре – «господин Волжин», в статьях – «Никита Максимович», для сестры – просто «Никита». Но он не обязан был представляться. Не обязан был стоять передо мной, требовать снимок, смотреть так, будто я украла что-то ценное.

Не обязан был заставлять меня чувствовать.

Откидываюсь на спинку кресла. Кадр запрыгивает на стол, укладывается прямо на клавиатуру. На экране появляется строка бессмысленных символов.

– Очень помогаешь.

Он мурлычет, глажу его по спине – автоматически, не думая. Мысли далеко. Никита Волжин. Я знаю это имя. Знаю это лицо. Не из статей – я не читаю деловую прессу. Не из светских новостей – я их избегаю, слишком много воспоминаний о прошлой жизни.

Я видела его.

Лично.

Где?

Память услужливо подбрасывает образы. Мероприятие? Возможно. Я снимала сотни мероприятий, тысячи лиц. Может, он был гостем на какой-то свадьбе, на корпоративе, на презентации. Может, мы сталкивались в коридоре, в лифте, у входа.

Нет. Не то.

Я бы не запомнила случайное лицо в толпе. Я запоминаю только тех, кого снимала. Или тех, кто произвел впечатление. Он не попадал в мой объектив до сегодняшнего дня, это точно. Значит, впечатление.

Но какое? Закрываю глаза. Пытаюсь поймать обрывок, тень воспоминания. Темные волосы, жесткая линия челюсти, взгляд, который давит. Где я это видела? Когда?

Образ ускользает. Как сон, который помнишь секунду после пробуждения, а потом – пустота. Это сводит с ума.

Не люблю загадки. Не люблю, когда что-то не сходится, не складывается в картинку. Профессиональная деформация. Фотограф должен видеть целое, должен понимать, как элементы соединяются в кадр.

А тут – дыра. Черное пятно в памяти.

Кадр спрыгивает со стола и уходит в темноту коридора. Я остаюсь одна. Компьютер мерцает, открываю новую вкладку. Ввожу другой запрос.

Никита Волжин фото.

Сотни снимков. Он на конференциях, на открытиях отелей, на благотворительных вечерах. Всегда в костюме, всегда с одним и тем же выражением – ледяная вежливость, закрытое лицо, глаза, которые не пускают внутрь.

На некоторых с женой. Она рядом, улыбается за двоих. Он не улыбается, но рука на ее талии, и в этом жесте: собственничество, защита, любовь. Как у волка с волчицей.

Был.

Листаю дальше. После ее смерти фотографий меньше. Он избегает камер, это видно. Появляется только там, где нельзя не появиться. Стоит с краю, уходит первым. Как сегодня.

Он простоял всю свадьбу у колонны. Один. С бокалом, к которому наверно и не притронулся. Смотрел на сестру, единственного человека, который заставлял его лицо чуть-чуть смягчаться.

Я поймала этот момент. И другой, когда он смотрел на молодоженов, и в его глазах было столько боли, что хотелось отвернуться. Но я не отвернулась. Я сняла.

А потом – удалила.

При нем, как обещала. Но образ остался. В голове, под веками, в кончиках пальцев. Я помню каждую линию того кадра. Свет, тень, угол. Его лицо, пойманное в момент абсолютной уязвимости.

«Я бы тоже не удалил»

Он знал. Как-то знал, что я сохранила снимок. Может, видел по глазам, может, почувствовал. Этот человек замечает больше, чем показывает. Как я. Два хищника, которые узнали друг друга.

Трясу головой. Хватит.

Закрываю браузер. Встаю, иду в ванную. Горячая вода льется на плечи, смывает усталость, чужие духи, запах шампанского. Стою под струей и думаю: забудь. Завтра будет новый заказ, новые лица, новые чужие праздники. Он останется в прошлом, как и странный разговор, темные глаза, фраза, которую не надо было произносить.

Забудь.

Но когда я вытираюсь и смотрю в запотевшее зеркало, мне кажется, что я вижу его отражение за своим плечом. Наваждение.

Иду в спальню. Кадр уже лежит на подушке – на моей половине, естественно, ложусь рядом, закрываю глаза. Сон не идет.

Лежу в темноте и перебираю воспоминания, как четки. Последние пять лет – после Павла. Работа, работа, работа. Редкие выходные. Поездка к отцу, когда он еще был жив. Похороны. Год траура. Снова работа.

Где в этой цепочке мог появиться Никита Волжин?

Нигде. И все же… Образ всплывает внезапно.

Не целиком – фрагмент. Его спина в темном пальто, широкие плечи, наклон головы. Он стоит у окна, смотрит на что-то внизу. Я прохожу мимо, случайно поднимаю глаза, вижу его профиль.

Где это было? Больница. Сердце пропускает удар.