Развод. Мы (не) простим (СИ) - Айнави

— Мы созванивались, — неожиданно признаётся она. — Списывались. По его инициативе, предвосхищаю твой вопрос.

— Мама… — у меня перехватывает дыхание. — Зачем?

— А ты думаешь, откуда все эти подарки и деньги? — Её слова бьют под дых. — Мы не богаты, Инга. Нам всегда хватало, но тут ты без работы, с ребёнком на руках. Ваня взял с меня слово, что ты не узнаешь. Знал, что ты не станешь брать его деньги, лучше удавишься.

Окидываю взглядом комнату: стульчик для кормления, шезлонг-качели… В гостиной манеж и часть игрушек… Родители подарили многое — что-то от себя, что-то якобы от родственников…

— И отец знал?

— Отца не впутывай, — обрубает мама. — Это было моё и Ванино решение.

— Ты кем ему стала? Матерью? Или женой? — язвлю, не в силах сдержаться.

— Я просто не такая дура, как ты! Думать надо не только о своей гордости, но и о будущем! О своём и Дианы! Ты вообще дала ему хоть что-то объяснить?

— За это время можно придумать любую историю! Мама, ты же взрослый человек!

— Да, и на многое за свою жизнь насмотрелась. И на твоего отца в том числе!

— Что с отцом? — спрашиваю, совсем не уверенная, что готова услышать ответ.

— Я вам с Андреем никогда не рассказывала. Да и незачем было. — Она тянется к бутылке, но, подумав, убирает её обратно в шкаф. — Ты совсем маленькая была, когда он ушёл от нас. Успел пожить с другой женщиной. И если не вдаваться в подробности, то вы знаете его как любящего отца, который души в вас не чаял.

— Вы вместе тридцать лет… Вы такие счастливые… — Не могу поверить в то, что только что узнала.

— Для этого счастья мне пришлось очень постараться, — горько улыбается мама.

— Ты простила его ради нас с Андреем?

Она тихо смеётся:

— Нет, конечно. Не только ради вас. Это было бы глупо. Я нашла бы другого, и мы бы как-нибудь прожили. Я выбрала вашего отца, потому что он был мне дорог. Потому что он — хороший человек, который однажды ошибся и сделал мне очень больно. Однажды, Инга. Всего один раз.

Мама не стала бы такое выдумывать. Она конечно резкая, упрямая и любит, чтобы всё было по её, но она не привыкла врать. Да и выпила сегодня слишком много для себя — не одну стопку для храбрости, а несколько. Этот разговор дался ей нелегко.

— Пойду я прилягу, отдохну, пока отец гуляет. В сон клонит. Устала. — Тяжело поднимается из-за стола. — Подумай над всем, что я тебе сказала. И не как обиженная женщина, а как взрослая. Как мать, у которой дочка растёт без отца. И как жена, в силах которой всё исправить.

— Хорошо, — киваю.

Не обманываю, потому что хочу я или нет, но буду обдумывать всё услышанное. Хотя этот разговор вытянул из меня все силы. Я бы и сама с радостью прилегла. Вот только не могу позволить себе подобную роскошь. Начинаю готовить обед для Дианы, а в голове хороводом кружатся мысли о Ване, маме, отце. Последние месяцы моя жизнь строилась на очень хрупком фундаменте. А сейчас в нём появилась глубокая трещина.

Глава 11

После обеда родители уезжают, оставив за собой гулкую, оглушающую тишину. Слова матери будто висят в воздухе густым, удушающим туманом, в котором я барахтаюсь, как в паутине. «Однажды ошибся… Хороший человек… Мы выбрали друг друга снова». Каждая фраза врезается в сознание осколками, царапая изнутри.

Механически складываю грязные тарелки в посудомойку, вытираю стол, поправляю покрывало на кровати. Руки сами ищут работу, лишь бы не останавливаться, лишь бы не дать мыслям разъесть себя до конца. Потом укладываю Диану. Сладко посапывая в кроватке, она дарит мне глоток спокойствия. Единственное, чего хочется — рухнуть на кровать и провалиться в забытье, где нет ни Вани, ни маминых признаний, ни этой каши в голове.

Но судьба, похоже, решила испытать меня на прочность. Раздаётся стук — настойчивый, но негромкий. Спешу к входной двери, переживая, чтобы Диана не проснулась. Дневной сон — это святое. Если она нормально не поспит, меня ждёт адский вечер.

Не особо удивляюсь, когда вижу на пороге Толю. Он держит в руках поднос, видимо с каким-то угощением, прикрытым белоснежным вафельным полотенцем.

— И снова здравствуйте, — произносит шутливо. — Видел, что твои уехали, и подумал, что ты будешь не против выпить чая в приятной компании. С тебя чай, с меня пирог.

Я даже не успеваю ничего ответить, как он заходит внутрь, одной рукой осторожно прикрывая за собой дверь.

И не то чтобы я не рада ему, но с большей охотой я бы прикорнула на часок.

— Спасибо, Толь. Но Диана только заснула, и я…

Он протягивает мне поднос, и я вынужденно принимаю ароматную ношу.

— Я ненадолго! — перебивает меня. — Чашечку чая и исчезну. Не прогоняй.

Прогнать его сейчас — проявить себя последней неблагодарной стервой. Он же искренне пытается меня поддержать. Потому я киваю, и мы направляемся в кухню. Включаю чайник, ощущая себя в ловушке собственной вежливости.

Толя устраивается за кухонным островом. Я ставлю на стол чашки и режу пирог. Выглядит и пахнет тот просто восхитительно. Но аромат корицы и яблок, обычно такой уютный и тёплый, сейчас кажется удушающим. Разлив чай, присаживаюсь напротив Толи. Пробую пирог, почти не чувствуя вкуса. Мне хочется, чтобы это чаепитие поскорее закончилось, и у меня осталось время на отдых.

— Как ты? — спрашивает Толя, отпивая чай.

Его взгляд внимательный и сочувствующий. Мне становится стыдно за желание его выгнать. В декрете у меня осталось не так много друзей, готовых бросить всё и прийти, чтобы поддержать. Надо ценить заботу Толи.

— Устала, — тем не менее отвечаю предельно честно.

Потому что знаю — он поймёт.

— Инга, я вижу, как ты изматываешься. И вижу, что твой бывший решил появиться, когда самое сложное осталось позади. Это несправедливо. — Толя накрывает мою руку ладонью. Тёплой, но чужой. — Ты просто скажи, и я его выставлю. Навсегда. Чтобы и смотреть в эту сторону боялся. Я всегда рядом. Понимаешь? Всегда.

Его слова полны грубой уверенности. Он видит всё в черно-белом свете: враг — значит, надо уничтожить. В его мире нет места полутонам, сложным чувствам, маминым историям об ошибках и прощении. От этой простоты становится тошно.

— Спасибо, Толя. — Аккуратно высвобождаю руку. — Но… не надо. Я сама разберусь.

Смотрит на меня с недоумением и обидой, но через минуту, к моему несказанному облегчению, поднимается со стула.

— Ладно. Я на тебя не давлю. Пирог доешь, силы береги. Если что — я за забором.

Дверь за ним закрывается, и я наконец могу выдохнуть, прислонившись лбом к прохладной поверхности. Одиночество никогда ещё не было таким желанным.

Проходит ещё два дня, затянутых серой марлевой пеленой раздумий. Я ловлю себя на том, что смотрю на Диану и ищу в ней черты Вани. Не те, что злили, а те, что когда-то заставляли улыбаться: его упрямый подбородок, форму ушей, разрез глаз.

Телефон оживает вечером второго дня сообщением от Вани.

Как она? Не капризничает?

Просто. Без надрыва.

Инга, я знаю, что не заслужил права спрашивать. Но я скучаю по ней. По вам обеим. Прости. Можно я хоть на минутку зайду? Или скинь с ней видео, если не хочешь меня видеть.

Подумав, отправляю видео.

Толя за эти дни заходит ещё пару раз. Приносит то суп, которого получилось слишком много для него одного, то просто заглядывает узнать, как дела. Его забота, ещё недавно такая спасительная, теперь начинает давить.

А я всё думаю о словах матери: лёжа ночью без сна, кормя Диану, убирая разбросанные игрушки. О её дрожащем голосе и старых ранах. О том, что за идеальной картинкой родительского брака скрывались своя боль, предательство и прощение. Мама, такая гордая и принципиальная, нашла в себе силы не сломаться, а понять. И построить всё заново. Может, и я смогу?

Смотрю на спящую дочь, понимая, что мой чёрно-белый мир, такой удобный и простой, трещит по швам. В него вламываются сложные неуютные краски. И я до ужаса боюсь взглянуть на них поближе. Но разве у меня есть выбор?