Следующие пару часов мы с ним ходим по таверне, изучаем каждую комнату, обсуждаем возможности. Он проверяет мебель, изучает дыру в кухонном полу, с которой мы жили все эти дни.
С нескрываемым удивлением рассматривает собранную мною этажерку. Потом ласково поглаживает покатые бока бочек, вполуха слушая мои планы сделать из них шкафы или тумбы.
После этого погружается в мысли и через некоторое время предлагает пути решения.
Начать, конечно, надо с пола в кухне. Причем вывод Джона неутешительный: менять надо целиком, ибо доски сгнили почти полностью. И только каким-то чудом, не иначе, мы все не провалились вниз раньше.
Для ремонта нужны доски, а их после изоляции и частичного вымирания деревни взять особо неоткуда. Хорошие доски пригодились бы и при починке остальных помещений и мебели, но проблема та же — взять их негде. Идея переделать бочки в тумбочки Джону понравилась. Но и тут, ясное дело, — нужны доски и петли…
Джон уходит, а я остаюсь наедине с грустными мыслями. Ума не приложу, что делать и как быть. И очень ясно осознаю, что если я не придумаю выход, то никто это не сделает. И вместо беспомощности и отчаяния опять накатывает злость.
Поскольку в моих обстоятельствах надо использовать всё, то и злость я тоже решаю направить в созидательное русло. Пока мой боевой настрой и пламя ярости не угасли, беру Джейкоба и направляюсь с ним к Винсенту. Я взвинчена настолько, что, кажется, готова разорвать дельца голыми руками и без участия сопровождающего меня крепыша.
Закутываюсь в теплый плащ, чтобы прикрыть жалкое состояние платья. Постирать его пока не было возможности, да и вряд ли получится избавиться от сложных пятен в этих условиях. А пачкать те немногие наряды, которые остались после моих дизайнерских экспериментов, не стоит.
Ледяной ветер нещадно лупит по лицу, ноги вязнут в грязи. Со смачным хлюпаньем с трудом вытаскиваю их из липких и холодных объятий противного месива.
Подходим к последнему дому на улице. Он обнесен крепким высоким забором. Выглядит явно лучше, чем остальные жилища. Собака во дворе заливается хриплым воем.
Джейкоб стучит в ворота. Собака истошно лает. Через некоторое время ворота приоткрываются. В узенькую щелочку показывается злобный глаз. Настороженный голос спрашивает:
— Кто?
— Её Величество императрица Аделина Дарквелл! — грохочет Джейкоб. — Открывай немедленно.
Одна створка со скрипом распахивается и пропускает нас во двор. Я бросаю быстрый взгляд на согнувшегося в поклоне мужчину и, не спрашивая разрешения, сразу направляюсь к дому. Изображаю величие и властность, но на самом деле мне просто хочется в тепло.
Входим. Убранство тут однозначно лучше, чем у тех крестьян, кого я успела посетить. Во дворе до хрипоты надрывается собака. И больше никаких звуков: ни детского плача, ни ворчания супруги, ни перебранки слуг вполголоса за стенкой. Да и беспорядок намекает на отсутствие хоть какого бы то ни было женского присмотра. Выходит, Винсент живет один? Вот сквалыга!
Останавливаюсь по центру комнаты и натыкаюсь взглядом на хозяина дома. Он такой худой и немощный, что Джейкоб может случайно убить его простым прикосновением… Значит, воздействовать на скупердяя буду я. Тем более, я императрица — или кто? Не пристало мне прятаться за спинами слуг. Надо решать проблемы самостоятельно. Дипломатическим путем, а не грубой силой.
Взгляд скряги острый, злобный, настороженный. Он прекрасно понимает, зачем я пожаловала. Трясущиеся бледные губы под крючковатым носом сжимаются в тонкую линию. Он всем своим видом демонстрирует, что не собирается уступить ни медяка.
Каким бы жалким и слабым Винсент ни выглядел, я отчетливо ощущаю: передо мной жестокий хапуга. Стоит мне дать слабину, и он вцепится в мое императорское горло. В переносном смысле, конечно.
— Джейкоб, — прошу не оборачиваясь к охраннику, — принеси мне стул. Нас ждет до-о-олгая беседа.
Великан молча выполняет приказ. Я по-хозяйски сажусь и втыкаю в Винсента суровый взгляд. Он выдерживает. Я делаю первый ход:
— Здравствуйте, Винсент. Вы догадываетесь, по какому вопросу я пришла?
Он хищно улыбается и протяжно произносит со змеиной интонацией:
— Ваш-ше Величество желает приобрести зерно для таверны?
— И это тоже, — прибавляю голосу деловой холодности. — Но я здесь не как потенциальный покупатель, а как защитница простого люда, который вы внаглую обдираете.
Его глаза на миг расширяются. Он не ожидал, что я начну вот так сразу. Но надо отдать ему должное, он прекрасно держит себя в руках. Через мгновение передо мной все тот же волк в овечьей шкуре. И он делает, как ему кажется, отличное предложение:
— Ваше Величество! Я готов продавать Вам зерно по обычной цене. Только вам, как самому дорогому и ценному клиенту!
Вскидываю бровь и спрашиваю:
— И по какой это цене, если не секрет?
Винсент продолжает, жадно потирая ручки:
— Вам — по медяку за фунт, а остальным, соответственно, по три медяка.
Фунт — это сколько? Кажется, граммов четыреста. Курицам на полдня… А муки из этого количества сколько получится? Еще меньше…
Я замолкаю, производя все эти расчеты в уме. Он же воспринимает мое молчание как заинтересованность и ужимки. И поэтому тихим шепотом добавляет:
— А еще я буду платить вам налог. Только вам! В казну — отдельно. Вам — отдельно!
Я смотрю на этого наглеца и теряю дар речи от его непоколебимой уверенности в том, будто императрица — это базарная баба или провинциальная жена чиновника средней руки.
И если я сейчас что-то не придумаю, то не смогу прижать этого жука. И подведу всех, кто на меня надеется…
26
Но решение приходит почти мгновенно. С подобным типом людишек есть лишь один способ общения: срывать с их грязных намеков покрывало иносказательности.
— Вы что же, предлагаете мне взятку? — чеканю суровым голосом.
Его глазки тут же начинают бегать из стороны в сторону.
— Дача взятки — это, между прочим, преступление, — отстраненным тоном произношу я и начинаю рассматривать ногти на руках.
Вообще-то, я не в курсе местных законов. Но я хорошо знаю мировую историю. И помню, что государство желает быть единоличным рекетиром. Вы ему — налоги, оно вам — защиту. Собственно, это основа для зарождения любого государства начиная еще со времен Месопотамии. И ни в одной стране не приветствовались налоги мимо кассы, то есть казны.
Винсент сереет.
— Что вы, что вы⁈ И в мыслях не было… — блеет он бесцветным голосом. — Я всего лишь хотел помочь вам тут освоиться… Вижу же: у вас сложности. Продуктов нет, стройматериалов нет… Думал сделать как лучше…
Ну-да, ну-да… Однако же, местные не слепые и прекрасно видят мое затруднительное положение. Нельзя дать им понять, что это всерьез, а не какие-то придворные игры.
— Ах, это… — скучающим голосом произношу я. — Мы с супругом просто поспорили, смогу ли я прожить сама вдали от столицы и служанок. Ну знаете, эти придворные пари… — зеваю. — Император, конечно, немного нечестно поступил, отправив меня в эту деревню. Не знаю, видели ли вы, но он вчера прилетал проведать меня.
Винсент насупился и молчит. А я уже поняла, чего он реально боится. Поэтому всё тем же скучающим тоном продолжаю:
— Я его попросила прислать сюда немного зерна. Пару тысяч фунтов. Думаю сама продавать… Скажем, по медяку за пять фунтов. Если вы не снизите свои цены, то я точно озолочусь! Все ко мне побегут покупать.
Винсента охватывает мелкая дрожь. Он смотрит на меня, будто я разбойник, который пришел сжечь его дом и убить его семью. Сглатывает. Я встаю, вежливо улыбаюсь и прощаюсь:
— Ну что ж, спасибо вам, Винсент! Я узнала всё, что хотела. До встречи!
Как бы он сейчас не помер от приступа жадности!
Я направляюсь к двери, Джейкоб обгоняет, чтобы открыть мне проход, но за спиной раздается голос Винсента:
— Ваше Величество, — звучит умоляюще. Я останавливаюсь, но не поворачиваюсь. Жду. — Пожалуйста, не отбирайте у меня хлеб. Давайте вместе установим цены на зерно?
