— Розанчик, сейчас ты получишь стакан сока, бутерброды и пирожные. Благодари наш буфет, призванный питать голодную Музу в перерывах между спектаклями. А мы пойдём, прогуляемся с Гиацинтом. Не возражаешь?
Розанчик рассеянно пожал плечами:
— Пожалуйста, но не забывайте, что через двадцать минут ты должна быть готова ехать.
— Не волнуйся, я буду готова, — заверила его Амариллис и взяла Гиацинта за локоть, уводя его вглубь кулис.
43.
Они ушли подальше от освещенного пространства, где никто не мог помешать им, ведь все актеры и работники сцены поспешили на обед. Вокруг колыхались только обрывки декораций от старых спектаклей, был разбросан бутафорский хлам.
Гиацинт вздохнул:
— Забыл даже спросить, что вы сейчас репетируете.
— Мы ставим "Райский Сад" мадам Бугенвиллеи, — ответила его подруга.
— А, знаменитая австралийская писательница, знаю. Ты, конечно, Египетская царица?
— Угадал. Я играю Египетский Лотос. Представь, эскиз костюма уже готов: такое белое платье и роскошная корона, я в ней буду на полметра выше, — засмеялась Амариллис.
— Забавно… Когда премьера?
— О! Через месяц, не меньше. Мэтр очень требователен, если речь идет о классике. Впрочем, как и всегда.
— Интересно взглянуть.
— Зашел бы, пьеса действительно неплохая, — скрывая просительные нотки, беспечно пригласила актриса.
— Посмотрим…
Амариллис понимающе улыбнулась.
— "Посмотрим" — значит "нет". Жаль! — Она добавила вполголоса: — Твоя "Лис Нуар"[1] с успехом шла больше года. Мэтр Жасмин собирается восстановить её в следующем сезоне, а "Отель "Эдельвейс" будет в воскресенье.
— Там у тебя роль Орхидеи? — припомнил Гиацинт.
— Да. Ты ведь, кроме как на премьере, его и не видел. Тоже мне автор!
Гиацинт улыбнулся одной половиной лица:
— Не трави душу. Что я тебе сделал?
— Бросил и предал, — мгновенно ответила она, словно подавала реплику в пьесе. В голосе актрисы не слышалось обычных при таких словах обиды и злости непрощения. Она будто дразнила старого друга. Но для него эти слова прозвучали всерьез.
— Если хочешь ТАК это называть… пожалуйста. У тебя есть право на месть.
— Ты знал, что услышишь, явившись сюда.
— Другого выхода не было, солнышко, — сказал он неизвестно о чем: о том ли, что не мог не приехать сегодня, или что не мог изменить того, в чем подруга его упрекала.
— Как ни назови, суть та же, — не смягчилась Амариллис. — Думаешь, если ты одновременно предал и себя, это не считается? Самоубийство по-прежнему грех, особенно, долгое и мучительное!
Граф криво усмехнулся:
— Хочешь меня добить из милосердия? За это я тебя и люблю! Увы, не получится. Всё слишком изменилось…И не только к худшему. Тебе наконец прилично платят за игру на сцене. Карьера идет в гору. У вас работает буфет… А помнишь, как раньше?.. Только не говори, что хочешь вернуть ту зиму! Разве это значит, что ты забыла или предала свое прошлое?
— А ты не говори, что был не счастлив тогда! — отбила выпад Амариллис. Он не спорил.
— Что ни скажу, ты знаешь правду. И не ты одна. То был самый счастливый и самый трудный год в моей жизни. Я его ни на что не променяю.
— Признайся, тяжелее было тогда или…?
Гиацинт не задумался ни на секунду.
— Сейчас. Конечно же, сейчас. Но это и не жизнь. Так что, не считается!
— Ты же сам выбрал, — напомнила подруга. — Разве не можешь выбрать по-другому?
— Нельзя получить всё, — в его шепоте мелькнула та же поучительная ирония, что раньше звучала у нее.
— Раньше тебе удавалось.
Он прикрыл глаза, пряча боль, и снова взглянул. Твердо. Амариллис разозлилась.
— Кого ты обманываешь? Я не могу тебя таким видеть! Тебе не осточертели все эти перезрелые красотки, которым ты мило улыбаешься и расточаешь комплименты за игрой в карты? Зачем тебе дворцовые сплетни, их интриги, их жизнь? Тебе всё это зачем??!
Она кричала на него, стараясь добиться ответа. Посмотрев в печальные синие глаза, без привычной улыбки, подруга успокоилась и спросила.
— Ты не устал от них?
— Устал. Ужасно устал.
Гиацинт потянулся и дернул клочок декорации, лохмотьями висевший на раме. Тот с треском оторвался, подняв вихрь белой пыли.
Амариллис покачала головой:
— Вам давно пора на сцену, граф.
Он горько засмеялся.
— Я ведь играю! Каждый день. Каждый час…
— А с Виолой?
Он смотрел вверх, на черные театральные балки. Словно надеялся увидеть между ними звёзды.
— По-моему, это она играет со мной.
— А ты? — настаивала Амариллис.
— Я — нет.
Они уселись рядом на свернутый в трубу ковер. Помолчав, Амариллис спросила:
— Почему ты знал, что я отказала герцогу? Ведь я всегда хотела быть знатной дамой, это правда.
Она обняла его и прижалась виском к его плечу. Гиацинт повернулся к ней и поцеловал в лоб сквозь кудрявую челку.
— Тебе нужна свобода. И сцена. Ты никогда не согласишься расстаться с этим.
Она сжала кулаки:
— Господи, ведь всё понимаешь, а свою жизнь хочешь погубить в этом проклятом сборище знатных сорняков! Если эта Виола тебя любит, она заставит вас, граф, бросить весь этот двор к чертям, и уйдет с тобой! Пусть это не удалось мне…
Гиацинт сам нежно обнял подругу за плечи, покрутил на пальце ее каштановый локон. Посмотрел на неё долгим взглядом и улыбнулся:
— Всё, солнышко. Уже нет времени на воспоминания. Иди, надевай желтое платье и шляпу с густой вуалью. Инструкции по дороге. Я буду ждать там, — он кивнул в сторону выхода, где они оставили Розанчика.
Амариллис встала.
— Ты знаешь, что я права.
Его глаза сверкнули снизу, из полумрака.
— Знаю. Но сейчас это не важно.
— Это будет важным всегда, — промолвила актриса и ушла одеваться к новой роли.
Граф обошел заднюю декорацию и остановился в тени кулис.
Его взгляд скользнул по сцене, залитой светом, и погрузился в бездонный колодец пустого зала.
— Конечно, это важно всегда, — прошептал Гиацинт. — Всегда…
.
[1] “Lise Noir” — “Черная Лилия” (фр.) название оперетты.
44.
Розанчик уже сжевал последний бутерброд и принялся за пирожное, запивая его соком, когда Гиацинт вернулся из своей прогулки по театру.
— Ты один? — удивился паж.
Гиацинт сел рядом, глядя в сторону:
— Она ушла переодеться, сейчас вернется, и поедем.
— Ты правда не хочешь есть? Ведь на обед во дворце мы уже опоздали. — Розанчика беспокоило настроение друга.
Гиацинт покачал головой.
— Не хочу.
Он был спокоен, как всегда, но Розанчик видел, что какой-то огонёк погас в нем. Однако размышлять над этим явлением некогда. Паж доел пирожное и в нетерпении оглядывался по сторонам.
Вдруг, чуть не поперхнулся остатками сока. Отдышавшись, он дернул друга за рукав:
— Смотри! Ужас как похожа, правда?
Осторожно переступая через разный хлам, поддерживая юбки двумя пальчиками в желтых перчатках, как бы возмущаясь царящим вокруг беспорядком, к ним приближалась сама Лютичная Ветреница собственной персоной. Правда, лица её не видно: густая бледно-жёлтая вуаль спускалась воздушной драпировкой со шляпки и была кокетливо перекинута за плечи, как шарф.
— Как вы сюда попали, господа? Во дворце все сбились с ног в поисках вас, — надменным тоном спросила желтая фигура, точь-в-точь голосом Лютеции.
Розанчик для верности протер глаза.
— А это правда ты, Амариллис? Я что-то сомневаюсь… А ну, открой лицо!
— С ума сошел! — отозвался голос Амариллис. — Этой вуали здесь почти метр, я буду её полчаса распутывать! Тебя я тоже обманула? — спросила она Гиацинта.
Граф сидел вполоборота к ней и насмешливо смотрел на удивление Розанчика.
— Отличная работа, солнышко. — Он встал: — Позвольте ручку, мадемуазель Лютеция…
