Прикосновение смерти (ЛП) - Мартин Т. Л.

Мои ноги приклеены к месту, на губах играет легкая улыбка. Это может показаться уклончивым ответом, но на самом деле он только что дал мне то, в чем я нуждался, — подтверждение того, что он знал бабушку, и надежду, что однажды он расскажет мне больше. И может быть… может быть, ему даже станет комфортнее, когда я рядом. Откроется, захочет больше общаться, и мы станем почти друзьями, или…

— Эй, — ворчит он у меня за спиной, — я плачу тебе за то, чтобы ты стоял там и пялился в стену?

Да, слишком рано, Лу. Слишком рано.

Глава 16

Я продолжала, моя голова опущена, а руки заняты весь день, но на самом деле в голове вертелись вопросы о мистере Блэквуде и бабушке.

Откуда именно он знал ее, если переехал в город только двадцать лет назад? С другой стороны, возможно, мама Клэр ошибалась на этот счет.

Однако, какими были бы их отношения? Не собираюсь лгать — я даже допускала возможность того, что он может быть моим дедушкой, несмотря на их огромную разницу в возрасте.

Видишь, бабуля?

Я молча обвиняю.

Могла бы предотвратить все мои безумные идеи, если бы ты была немного более откровенна со мной.

Иногда отказ говорить о чем-то — это именно то, что пробуждает любопытство в других. Любопытство процветает за закрытыми дверями.

Папа называл это «заполнением вакуума». Это выражение появилось у него однажды, когда я спросила, почему он всегда кажется грустным. Даже в его счастливые дни печаль никогда полностью не покидала его глаза. Как и все мои воспоминания, связанные с папой, я помню тот день так живо, как будто это было вчера.

— Эм… Папа?

— Да, тыковка?

— Почему… почему ты все время такой грустный?

Он отвел взгляд от открытого капота своей машины, нахмурив брови, когда пристально посмотрел на меня.

— Почему ты так думаешь, Лу? Мне не грустно, когда я с тобой.

— Иногда я слышу тебя по ночам. Когда тебе снятся плохие сны. И я знаю, что тебе грустно, папочка. Я знаю это.

Он зажмурился, крепче сжимая гаечный ключ в руке. Через мгновение он открыл их и мягко улыбнулся мне. Даже его улыбки были такими, такими грустными.

— Я открою тебе маленький секрет. Иногда, когда тебе грустно, это просто означает, что твое сердце так чудесно полно счастливых моментов. А мое, тыковка? Мое сердце переполнено. Мучительно так.

Я слегка улыбнулась. Это прозвучало совсем не так уж плохо.

— Ты можешь мне сказать? — Спросила я, поднимая голову вверх, чтобы лучше его видеть. Папа был высоким мужчиной. — Можешь ли ты сказать мне, какие счастливые моменты заставляют твое сердце болеть?

Он открыл рот, но сетчатая дверь распахнулась, и бабушка быстро заставила его замолчать, пробормотав что-то о том, что погрязание в прошлом никогда никому не помогало.

Папа повернулся к ней и сказал:

— И ты думаешь, секретность помогает? Ты думаешь, если не говорить о вещах, значит, их никогда не было? — Когда она не ответила, он снова переключил свое внимание на меня, опустившись на колени, так что наши глаза были на одном уровне. Тогда в его глазах появилось серьезное выражение, которое часто появлялось в те дни. — Никогда не испытывай потребности закрывать глаза на то, что делает тебя тем, кто ты есть. Хорошее, плохое и уродливое. Ты понимаешь?

Я нетерпеливо кивнула, впитывая его слова, как шоколадное молоко, несмотря на то, что в то время понятия не имела об их значении.

— Да, папа. Я понимаю.

— Хорошо. Это хорошо, тыковка. — Затем он встал и подошел к бабушке, приподняв бровь. — А ты, — тихо сказал он, — единственное, чего ты добьешься, постоянно закрываясь от ее вопросов, — это получишь девушку, которая тратит свое время на заполнение вакуума, придумывая в уме дикие истории, чтобы дать собственные ответы.

Бабушка сделала шаг к нему, сузила глаза и положила морщинистую руку на бедро.

— Доверься мне, Стив. Иногда даже самые дикие истории лучше, чем узнать правду.

Я качаю головой, пытаясь отогнать воспоминания. Я никогда не могу решить, делают ли меня подобные моменты счастливее или печальнее, чем я есть сейчас.

Чем больше я обдумывала ситуацию, пока мыла столешницы сегодня, тем больше возвращалась к мысли, что романтические отношения мистера Блэквуда и бабушки не могли быть правильными. Я точно не знаю, сколько лет мистеру Блэквуду, но он, должно быть, лет на двадцать моложе, чем она была. Я подсчитала, и он был бы всего лишь ребенком, когда родилась моя мать. Это невозможно.

Несмотря на это, я поймала себя на том, что слишком много смотрю на него в течение дня.

Он ни разу не поднял глаз от своих бумаг, но я подозревал, что этот человек более наблюдателен, чем показывает. Пытаясь не казаться такой жуткой, я попыталась отвлечься от тревожащих образов его и бабушки, наполнив ведро горячей водой с мылом и обработав все плинтуса в доме. Затем я занялась поиском на его книжных полках под видом вытирания пыли. Я пытался взглянуть на его работы, на любую из его опубликованных книг, но была разочарована, не найдя ни одной. Всякий раз, когда я ловила себя на том, что мои мысли снова возвращаются к бабушке и мистеру Блэквуду, я заставляла себя думать о других вещах.

Конечно, это привело только к одной вещи. На самом деле, к одному определенному человеку. К тому времени, как я прощаюсь с мистером Блэквудом и выхожу через парадную дверь, все, о чем я могу думать, — это он.

Я задаюсь вопросом — или, точнее, одержима — почему он спас меня, механикой, лежащей в основе того, как я могу видеть его, разговаривать с ним, и кто он на самом деле под этим болезненным названием. Куда он уходит, когда исчезает? Я вспоминаю ледяное ощущение, охватившее мою руку, когда она тянулась за ним, и дрожь пробегает по мне.

Не помогает и то, что все вопросы, проносящиеся в моей голове, лишь вытаскивают на поверхность яркий образ его, стоящего в моей комнате. Прямо передо мной. Едва уловимая грубоватость в его голосе, то, как его темные волосы беспорядочно падают на лоб, зеленые крапинки, которые иногда проступают в его черновато-серых глазах, и этот изгиб его сильной челюсти.

Когда я подхожу к входной двери гостиницы, я настолько погружена в свои мысли, что мне требуется минута, чтобы заметить знакомый черный пикап, припаркованный на улице всего в нескольких футах от меня. Только когда дверь машины со щелчком закрывается, я выхожу из своего транса и полностью поднимаю взгляд. Бобби обходит ее, небрежно одетый в поношенные джинсы и серый пуловер. Он медленно, очаровательно улыбается, когда подходит ко мне.

— Я надеялся застать тебя, — говорит он, открывая передо мной дверь.

— Правда, — отвечаю я, улыбаясь в ответ. Никогда не думала, что доживу до того дня, когда будет по-настоящему приятно вот так столкнуться со своим бывшим. По крайней мере, не в те последние годы наших отношений, когда я видела только пьяного Бобби. Впрочем, трезвый Бобби — это совсем другая история.

— И почему это?

Я киваю Клэр, которая стоит за стойкой регистрации с широкой и наводящей на размышления улыбкой, в то время как ее красивые голубые глаза мечутся между нами.

— Добрый вечер, — поет она, прежде чем он успевает ответить на мой вопрос.

Бобби обращает свое внимание на нее и мягко улыбается.

— Привет, Клэр.

Легкий румянец поднимается по щекам Клэр.

— П-привет.

Я подавляю смешок, но позволяю своим глазам закатиться. Однако это беззаботный жест, который укоренился во мне за столько лет того, что я была девушкой Бобби. Честно говоря, я не чувствую ни капли ревности к этому тонкому взаимодействию, во всяком случае, не так, как могла бы обычная бывшая девушка. На самом деле, я нахожу реакцию Клэр милой. Не знаю, хорошо это или плохо, отсутствие у меня чувства собственничества по отношению к Бобби… Наверное, для него это не так уж и здорово, понимаю я, хмурясь.