Сердце с горьким ядом (ЛП) - Уивер Бринн

Слышу шаги и лязг ключей, приближающихся по коридору. Уже знаю — это стражи, пришли тащить меня к Галлу, чтобы он вырезал еще один кусок моего сердца.

«Хватит излечивать меня», — показываю я жестами, устало глядя на Эдию. Я должна бояться. Знаю, что меня ждет. Знаю, что будет, когда шаги остановятся у двери. Но я уже слишком устала для страха. Я просто хочу, чтобы Эдия пообещала мне одно.

«Хватит излечивать меня», — повторяю я, но она качает головой.

Ключ вставляется в замок.

«Хватит излечивать меня, прошу, Эдия».

Грубые руки стражей хватают меня и вырывают из объятий Эдии. Я падаю на каменный пол и скольжу к двери в их неумолимой хватке. Они захлопывают ее за нами и поднимают меня на ноги.

Я бросаю последний умоляющий взгляд на Эдию сквозь прутья нашей клетки, прежде чем меня уводят во тьму.

Так начинается еще один день пленницы Царства Теней.

ГЛАВА 2

Сначала это были настоящие медицинские эксперименты. Галл, в конце концов, талантливый пыточных дел мастер, да и медицинские знания у него есть. Первые дни моего плена он потратил на то, чтобы выяснить, что уже изменилось во мне после инъекции Семена, и что нужно сделать, чтобы завершить трансформацию, но с преимуществом для Царства Теней. Тогда я была слабее, так что мне в каком-то смысле повезло. Не помню некоторые надрезы, заборы крови и инъекции какой-то дряни. Я была слишком занята судорогами или потерей сознания, а иногда — рвотой, которую пыталась направить в Галла, но обычно промахивалась. Обычно.

Но на каждый смутный или темный момент приходится множество других — ярких, словно отполированное стекло. Была боль за гранью понимания. Потери, которые не измерить. Ярость, жарче самого свирепого пламени. И беспомощность, горькая беспомощность, заполнившая каждую трещину, оставшуюся после всего, что у меня украли.

Эмбер наблюдала за этими первыми днями с блеском удовольствия в глазах. Она играла роль медсестры безумного доктора, подавая ему скальпели, сковывая мои конечности серебряными наручниками. С болезнью и быстро угасающими силами мне было не отбиться. Один раз я все же плюнула ей в лицо — это было потрясающе, ведь слюна была кровавой и вонючей, так как они даже зубную щетку мне не дали. Ей это не понравилось так же сильно, как мне.

И раз они не нашли во мне ничего, что подсказало бы им следующий шаг, они начали задавать вопросы, пытаясь «мотивировать» меня болью. Может, стоило сначала предложить что-то взамен… ну, не знаю… кровь. Или чистую одежду. Или горячий душ. Возможно, я бы ответила. Возможно. Да и сказать-то мне особо нечего. Я не знаю, что было в этом ведьминском зелье, не знаю, что собирались вколоть мне в лаборатории Семена. Но уж точно не скажу им ни единого слова, которое могло бы помочь их делу.

Но теперь вопросов больше нет. Эмбер больше не приходит посмотреть. Думаю, даже ей противны мои ежедневные сеансы. Теперь только я и Галл. Теперь это просто наказание за мое преступление. Может, они считают меня сломанным оружием, которое уже не починить. А может, просто развлекаются, пока не найдут способ завершить мою трансформацию. Кажется, они держат меня в живых только ради этого, день за днем. И, думаю, это будет длиться вечно — как в человеческих мифах об аде.

Слова Эдии из той ночи, когда я впервые встретила Ашена, звучат у меня в голове, пока Галл поддевает заостренной деревянной палочкой мой ноготь, отрывая его от плоти.

Это будет расплата хуже смерти.

Вот уж не соврала.

Мы с Галлом играем в эту игру около часа: он вырывает ногти, сдирает их заостренными палочками, оставляя занозы, а я кричу без звука, и мое сердце разрывается. Честно, это самое страшное. От этого я плачу сильнее всего. Неважно, как больно, когда он срывает последний ноготь, мои пальцы и ноги окровавлены и пульсируют, — сердцу еще больнее. Оно будто пропитано жгучим ядом. В нем столько ярости, потерь и скорби, что почти не осталось света.

Когда Галл заканчивает, стражи волокут меня обратно в камеру. Грязь с сырого каменного пола въедается в оголенные ногтевые ложа, и я стараюсь не плакать от боли. Не хочу, чтобы Эдия видела мое отчаяние, когда мы приближаемся. Поднимаю голову к двери и вижу ее руки, сжимающие прутья.

Эдия отступает, когда стражи открывают замок и швыряют меня в камеру. Я падаю на бок, на еще не зажившие сломанные ребра. Обхватываю бок пульсирующими пальцами и переворачиваюсь на спину. Щелкает замок, и Эдия бросается ко мне.

«Мне бы передышку. Да?» — показываю я со слабой улыбкой. Но Эдия смотрит не на мое лицо. Ее глаза наполняются слезами, взгляд прикован к моим окровавленным пальцам.

— О, моя дорогая, — шепчет она, беря мою руку и осматривая кончики пальцев. Ее губы дрожат. Улыбка сходит с моего лица, я глубоко вдыхаю. Ресницы мокрые, глаза жжет.

«Перестань меня излечивать», — показываю я.

— Нет.

«ПРЕКРАТИ, Эдия. Прошу».

Эдия качает головой. Слезы переполняют ее глаза и стекают по темной коже.

— Нет, Лу. Ты пережила куда худшее. Тебя сжигали дотла. Ты лишилась голоса. Ты выжила после той странной сыворотки оборотня. Ты прошла через все — и переживешь это. Я могу тебя исцелить.

«И как ты исцелишь это?» — спрашиваю я, показывая ей один из ногтей, который успела схватить с пола, когда Галл освободил наручники и столкнул меня со стола. Не знаю, с какого он пальца, но все равно прижимаю его к кровавому ногтевому ложу указательного. Чертовски больно. Эдия морщится, глядя, как он соскальзывает в крови и сукровице на пол. Будь я здоровой вампиршей, я бы уже исцелилась сама. Но этого больше не происходит.

«Даже если бы могла, я не хочу, чтобы ты меня лечила», — я смотрю на нее долгим, тяжелым взглядом. Она наклоняется, чтобы обнять меня, а я задерживаю дыхание, горло горит. Уверена, это часть пытки. Жнецы надеются, что я сломаюсь и в отчаянии съем свою лучшую подругу. Тогда я буду сломлена окончательно. Моя душа разорвется, и я никогда не оправлюсь.

Но я не позволю этому случиться.

Отстраняюсь и с трудом встаю, Эдия подхватывает меня под локоть и ведет к кровати. Я чувствую себя выскобленной, как тыква на Хэллоуин. Не знаю, я сейчас жуткая оболочка или то, что вычистили и оставили гнить.

— Пожалуйста. Пожалуйста, позволь мне дать тебе немного крови, — умоляет Эдия, смачивая вонючую тряпку в ржавой раковине и возвращаясь, чтобы вытереть пот с моего лба.

«Нет».

— Я знаю, ты можешь остановиться. Я верю в тебя.

«Не стоит. Я не верю в себя, Эдия. И в этом нет смысла. Это лишь продлевает неизбежное».

Эдия медленно, тяжело выдыхает. В глубине души она знает, что я права. Мы уже двадцать девять раз спорили об этом, и каждый раз приходили к одному и тому же. Она верит в меня. Я — нет. Я не буду пить. Мы обречены.

Только теперь я готова что-то с этим сделать.

Хотя вслух этого не говорю. Думаю, и не нужно. Эдия выглядит встревоженной больше обычного. Я улыбаюсь ей, насколько могу. Она сразу видит фальшь.

— Что? — спрашивает Эдия, и в ее голосе явная подозрительность.

«Ничего», — показываю я.

— Это не твое «ничего» лицо.

«Спой для меня, и тогда это будет мое "ничего" лицо».

— Не-е-е-ет.

«Посмотри на мои уродские пальцы», — показываю я с надутыми губами, поворачивая к Эдии свои безногтевые обрубки и шевеля ими, будто в джазовом приветствии. «Спой для моих грустных пальчиков».

Эдия морщится, бросает взгляд на мои руки, но затем снова смотрит мне в глаза.

— Да, они выглядят ужасно.

«Грустный голый мизинчик», — продолжаю я, размахивая одним пальцем у нее перед носом. «Ты же не откажешь голому мизинчику, правда? Он потерял свою шляпку. Только твоя песня сможет его развеселить».

— Ох, ладно, — вздыхает она, закатывая глаза. Легкая улыбка мелькает на ее губах. — Но только ради голого мизинчика.